У Алика было все, и все было у первого – модные игрушки, джинсы, икра, летние поездки в Прибалтику и в Крым. Валечка еще подрабатывала, печатала диссертации, и все это было не жертвенно – допоздна, согнувшись над машинкой с изможденным лицом, – а весело. Валечка смеялась и говорила: «Теперь я еврейский папа». Радовалась, что ее мальчик не считает себя бедным, а ее изнемогающей матерью-одиночкой. Алик ни о чем не мог сказать: «Не видел, не пробовал, не знаю».

Но и у милой жизнерадостной Валечки был свой скелетик в шкафу, и она иногда не могла заснуть и мучилась мыслями, ВСЕ ли она делает для своего мальчика и все ли она МОЖЕТ сделать.

Алик был не хорошенький ребенок, мягко говоря. Мелкий, невзрачный, с взрослым личиком, из тех, кого в детстве дразнят «профессор кислых щей», а во взрослом возрасте обозначают как «тоже мне, в очках и в шляпе». Часто болел, сидел у окна с завязанным шарфом горлом, смотрел, как мальчишки во дворе играют. Посмотрит-посмотрит и медленно уплывет в своем шарфе вглубь квартиры – к маме, куриному бульону, книжкам. Иногда Алику везло, и книжки попадались с техническими подробностями, например про коротышек, про то, что они там настроили в Солнечном городе.

Так вот, Валечка очень боялась, что без мужского влияния из мальчика в шарфе вырастет не настоящий мужчина, а… она помнила эти презрительные слова из собственного детства – хлюпик, слабак, маменькин сынок, растение мимоза в ботаническом саду.

Валечка ласково отнимала у Алика книжки, выставляла его во двор, на горку, в мальчишескую дворовую жизнь. Алик вежливо гулял во дворе, а она думала – походы, рыбалка, вот что ему нужно, а где это взять?.. У ее мальчика нет отца.

– А может быть, ты с ребятами по соседним дворам бегал? – с тайной надеждой спрашивала Валечка. За беготню по чужим дворам мальчишек ругали, а они все равно бегали, изучали окрестные помойки – интересно же…

– Зачем? Нет, конечно.

Алик объяснял маме, что разумные правила на то и устанавливаются, чтобы их соблюдать, и если бы он хотел посетить соседние дворы, он обсудил бы с мамой возможность введения других, новых правил. Вот так он все время Валечку пугал. Но если бы Валечка узнала правду, она испугалась бы еще больше.

Больше всего на свете Алик хотел того же, что и она. Он тоже хотел быть как все, только имелось одно небольшое отличие – быть лучше всех, главнее. Но быть главнее не получалось, поэтому он предпочитал быть не как все… Показать это свое желание и маме, и мальчишкам, и себе самому было стыдно – либо ты главный, либо нет. Но можно поставить цель.

– Моцарт в пять лет уже играл, а я?! Зачем я живу?! – однажды спросил Алик. Ему было семь лет. Честное слово, так и сказал.

– Алик, мы все живем для радости, – Валечка волновалась, прижимала мальчика к себе, внушала, уговаривала, – для ра-дос-ти.

– А я буду для цели, – сказал Алик, – я же мыслящий человек.

Валечка так и не смирилась с тем, что сын НЕ бегает с мальчишками по помойкам, НЕ приносит в дом железок и котят, НЕ стал своим среди дворовых мальчишек и ее никогда НЕ вызовут в школу за драки и разбитые стекла.

Кстати, отличником Алик не был, и особенно плохие отношения были у него с физкультурой: в качестве мыслящего человека он не желал прыгать через козла, играть в командные игры и бесполезно тратить время на то, чтобы кататься на лыжах. На переменах читал занимательную математику, занимательную физику, астрономию, примостившись на подоконнике, решал задачки из знаменитого сборника Перельмана и не понимал, зачем ему, человеку, живущему для цели, нужно одновременно собирать гербарии, учить наизусть стихи, изучать строение лягушки и петь пионерские песни.

Валечка привычно переживала – кажется, ее мальчик получался все-таки немного растением мимозой в ботаническом саду…

А потом Валечке повезло, ведь если Бог дает детей, он дает и на детей. В восьмом классе Алик поступил в знаменитую в городе физико-математическую школу – она и дала ему то, что не могла дать Валечка, можно даже сказать, что знаменитая школа выполнила функции отца. В восьмой класс пришел невзрачный, узкоплечий мальчик, похожий на самого младшего гнома, а аттестат на выпускном вечере получал настоящий мужчина – неторопливо двигался, умел достойно молчать и смотреть собеседнику в глаза. Не красавец, не герой-любовник, он больше не казался невзрачным и «не таким как все». Теперь лишь Валечка, да и то с трудом, могла разглядеть в этом парне, спортивном, с уверенными движениями и по-мужски жестким лицом, маленького мальчика в шарфе, с книжками и куриным бульоном.

Алик Головин имел в школе прозвище Задача. Обо всем, даже не имеющем отношения к математике, Алик говорил «это интересная задача», или «задача решена неправильно», или «это вообще не задача», что означало – ему все уже ясно.

Итак, задача: из пункта А в пункт Б вышли навстречу два человека – Алик номер один и Алик номер два.

В школе все было для Алика, словно винт вкрутили наконец в правильную гайку. Не было дневников, дневник с записью домашнего задания и замечаниями типа «жевал котлету на уроке» считался унизительным школярством для мыслящих людей, у которых уже была цель, – математико-физи-ческая… В этой школе, где тройка по математике и физике была хорошей оценкой и двойка тоже неплохой, Алик Головин быстро стал почти что отличником, и даже «ненужные» предметы его теперь не раздражали – наверное, Алику там просто было место, и считался он не ботаником, как теперь говорят, а просто умным, очень умным.

Алик Головин по-прежнему был отдельный от всех, закрытый, как захлопнутая шахматная доска, со всеми поддерживал ровные хорошие отношения и ни с кем не сближался. А спустя некоторое время Алик влюбился, но не в девочку, а в мальчишку – о господи, да не в этом смысле! Просто страстное желание, чтобы тебя заметили, выбрали, оценили, только тебя одного из всех, очень напоминает любовь, и в этом смысле можно сказать, что Головин был влюблен всего раз в жизни – в Гришку.

Самому Алику было нелегко жить—в сущности, он был классический предмет психологического исследования: не слишком уверенный в себе, скрывающий свою неуверенность за внешней сухостью, часто испытывающий беспокойство за все, и особенно по поводу возможного неблагоприятного мнения о себе, и особенно в части своих физических возможностей.

А Гришка был гений, кумир – у него все получалось легко, и первое место на олимпиаде, и им одним решенная особенная задача. К этому прилагались все мальчишеские добродетели, о которых мечтала Валечка для своего сына: подраться, нагрубить, ловко выругаться, разбить мячом окно, выпить пива в школьном дворе. Алику, который всегда помнил, что он некрасив, казалось, что Гришка—очень красивый. Сам же Гришка никогда не думал, каким его видят другие люди, – толстенький, черненький, очкастый, вылитый телевичок.

Школа была известна не только физикой и математикой, но и особенным пристрастием к экстремальным походам, лыжным и байдарочным.

И уже с первой же осени началась суета – палатки, спальники, лыжи… Суета Алика не касалась – его не то чтобы не брали, но он ведь и правда был маленький и хилый. А Гришка конечно же в походы ходил и даже предположить не мог, что из его любви к «посидеть у костра» у маленького Головина возникла ЦЕЛЬ.

Всю зиму – не одну зиму, а две, в восьмом классе и в девятом, – Алик катался на лыжах в Таврическом саду. Каждый день, задыхаясь, один круг, задыхаясь, два круга… десять кругов, пятьдесят, сто, двести, триста. На следующих весенних каникулах его взяли в главный экстремальный поход в Хибины. Его взяли бы и раньше, но раньше он сам не хотел, не мог, сам никогда не позволял себе быть хуже других, вообще быть не на высоте.

Когда Валечка увидела стоявший в прихожей столитровый рюкзак – сбоку к рюкзаку была неумело примотана палатка и завернутый в лыжные штаны чайник, – она незаметно, совсем немножко, заплакала.

Алик с трудом надел рюкзак, покачнулся и упал на пол.

– Я донесу до школы хотя бы чайник, можно?

Алик, не отвечая, на полу вылез из рюкзака, выровнял чайник, снова надел рюкзак и покачнулся вправо.

– У тебя же еще лыжи, – ужаснулась Валечка.

Алик взял лыжи, как винтовку, скособочившись, покачнулся в другую сторону и, согнув колени, свободной рукой попытался схватить за ручку огромный мешок. В мешке был запас сахара для группы на две недели – двенадцать килограммов.

Из окна дома на Таврической Валечка смотрела на своего малыша, согнувшегося под столитровым рюкзаком, палаткой, чайником, двенадцатью килограммами сахара. Плакала громко, в голос – он же маленький, он же такой маленький, меньше всех, меньше рюкзака… Бедный, бедный мальчик!..

Мальчик вернулся из похода живой.

Валечка подавала бульон и куриную ножку с пюре, как он любил, и торопила сына – рассказывай скорее все, только подробно, по порядку!..

– В первый день, когда мы ставили лагерь на берегу, была большая проблема с дровами, – значительно сказал Алик, – уже стемнело, а ярко выраженных сушин не было, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Валечка, – сушины – это что? Алик недовольно поморщился, он не любил, когда его не

понимали сразу.

– Неважно. Я свалил пару деревьев, а потом приготовил пюре по принципиально новому методу.

– Ты? Сам? Как приготовил?

– Ты не поймешь…

– Здорово, молодец, – немного грустно сказала Валечка.

– Я сейчас больше не буду рассказывать. У меня есть записи, дневник похода. Можешь потом посмотреть, если хочешь. Только не все, а то, что я скажу.

– Конечно, – согласилась Валечка и подумала: «Вот и все… но ведь я же этого и хотела…»

Из дневника похода – той части, которую Алик разрешил прочитать Валечке.

«День первый.

Лыжни не было, и нам пришлось тропить вверх по склону, при этом увязая по колено. Мне мерещилось, что нас сметает лавиной, но это был всего лишь шквальный ветер с мокрым снегом. Я нес котел. Я дошел до верха с первой партией штурмующих гору. Я штурмовал гору с котлом. Два раза сорвался, вместе с котлом. На третий раз снял лыжи и штурмовал склон пешком.

День второй.

…Мы продолжили путешествие по обледеневшему маршруту с соответствующими трудностями: при сильном порывистом встречном ветре, по насту, а местами и по льду. Мы прокладывали серпантин вверх, ежеминутно рискуя сорваться вниз. У гряды булыжников я сорвался вниз, меня поймал Гришка. Я не испугался. Почти. Я продолжал подъем на четвереньках (это не стыдно, так как значительно более стыдно заставлять остальных ждать). Мы с Гришкой первыми взяли перевал.

День третий.

Я готовил пищу по новейшему методу, основанному на настаивании на медленном огне с добавлением снега и отчерпывании лесопродуктов. Всем понравилось, Гришка съел две порции.

Гришка поспорил со мной на лимонад, что я не смогу прогуляться босиком по снегу. С Гришки лимонад.

Вечер провели в увлекательной пилке-колке сушины, что было сопряжено с песнями и прицельным метанием чурбанов вниз по склону.

День четвертый.

Пробирались в сторону Рамзая. У Гришки ушиб ноги, я вез его на волокушах. Система «волокуши» являет собой следующее: две лыжи, скрепленные палками, и поставленная сверху рама. Спереди имеется упряжь для двух ездовых, а сзади для одного человека, чья функция заключается в замедленном движении волокуш при спуске со склонов (в просторечии «тормоз»). Сначала я вез Гришку спереди, потом сзади. Подбадривал.

…День последний.

Хочется домой, но, с другой стороны, очень хочется остаться еще на недельку.

В поезде ели печенье «Мария» и писали пулю.

Вернулись в суету городов и в потоки машин. Что ж, будем ждать следующей весны. Вернее, следующего похода. С Гришкой дружба – навсегда».

Дневник, даже эта небольшая, открытая для Валечки часть, представляет собой четко выписанный портрет Алика номер два – тип личности, характер и диагноз.

Характер спокойный, стойкий. В коллективе ведет себя безупречно, хотя держится немного обособленно, четко ощущает свою индивидуальность, отдельность. Надежный, пользуется уважением товарищей, умеет дружить. Скорее всего, будет беспощаден к врагам. О связях, порочащих его, не может быть и речи. Мыслит схематично, определениями. Отличается обстоятельностью, на каждое действие разрабатывает подробный план. Перед принятием решения изучает литературу, чертит таблицы, рисует схемы.

Недостатки. При неблагоприятном варианте развития желание всегда быть на высоте может перерасти в культ силы, а склонность к планированию – в намеренно выработанный педантизм.

Дружба с Гришкой долгое время составляла основное, самое яркое содержание внутренней жизни Алика. Гришка полюбил приходить в кладовку и часть танцевального зала на Таврической, и в этом не последнюю роль играла Валечка. Она была настоящая мама, не присваивала Гришку своим обаянием, а как бы добавляла себя к сыну, – радостно кормила Гришку, в меру расспрашивала.