– Спасибо… Спасибо тебе. Я это запомню… Если б ты знал, как мне важно это запомнить! А сейчас уходи, пожалуйста.

– Почему?

– Потому… Потому что меня нельзя любить, Тарас.

– Почему?

– Потому!

– И все-таки? Ты Рогова боишься, да? Он что, и правда твой жених?

– Да, правда. У нас скоро свадьба будет. Я тебе говорила уже там, на кладбище.

– Да брось… Зачем он тебе? Ты его любишь, что ли?

– Не спрашивай меня, пожалуйста… Просто так надо, и все. По-другому нельзя.

– А мой отец сказал, что твой Рогов – чудовище.

– А кто твой отец? Он знает Филиппа?

– Он маму твою знал.

– Да?!

– И мама моя ее знала… Только они не стали мне ничего рассказывать. Я сам услышал, случайно. И толком ничего не понял. Твоя мама была женой Рогова, что ли?

– Она… Она была его невестой. Но они не успели пожениться, мама умерла. Мне тогда восемь лет было. С тех пор десять лет прошло.

– А где ты была все это время? В детдоме, что ли? Рогов тебя в детдоме нашел и решил на тебе жениться?

– Не твое дело… И вообще, что тебе от меня нужно? Уходи!

– Погоди… Я какую-то глупость сказал, да? Ты обиделась? Извини.

– Да ладно, ничего. Но все равно – уходи.

– Я еще приду. Или давай в городе встретимся… Давай завтра?

– Нет! Я не смогу…

– А послезавтра?

– Нет, нет… И сюда больше не приходи, не надо… Тебя и без того камеры видели, и я не знаю, что теперь будет… Я боюсь за тебя…

Если б они не были заняты собой и своим бестолковым диалогом, то наверняка могли бы разглядеть человека, притаившегося неподалеку за толстым сосновым стволом. Более того, человек и не прятался особо, и белая рубаха сияла в лунном свете так, что невольно притягивала глаз. Но разве их глаза могли в эти минуты видеть что-то вокруг, а уши могли слышать?

Этим человеком был Клим. Он тоже не прислушивался к их диалогу, не до того ему было. Клим тихо разговаривал по телефону с хозяином.

– Как долетели, Филипп Сергеич? Нормально?

– Да, я уже в гостинице. Что дома? Все хорошо? Тая спит?

– Нет, не спит… На балконе стоит, с давешним пацаном беседы ведет. Шустрый пацан оказался, через забор перелез. Наш пострел везде поспел. Чего мне с ним делать-то, а? Вы ж сказали, вроде не надо… ничего такого.

– А Тая как с ним разговаривает? В какой тональности?

– Да уходи, говорит, я замуж выхожу… Ну и все такое.

– Хм… Приятно слышать. Умница девочка. Ладно, шугани этого пострела, чтобы спать моей девочке не мешал, и вся проблема. Потом решим, что с ним делать. Я вернусь, и решим. Надеюсь, завтра со всеми делами управлюсь.

– Значит, завтра вечером вас можно встречать?

– Вечером вряд ли. Надо еще сделку с покупателем обмыть, иначе обидится. Скорее, послезавтра утром прилечу. Да я позвоню.

– Ага. Я на телефоне.

– Ну все, пока.

– Удачи, Филипп Сергеич.

Нажав на кнопку отбоя, Клим выудил из кармана брюк фонарик, направил яркий луч света на газон, громко и театрально испуганно закричал:

– Эй, кто здесь? Предупреждаю – я вооружен! Я собак сейчас спущу! Это частная охраняемая территория!

Тая птицей порхнула с балкона в комнату, Тарас побежал по газону, пригнувшись и роняя цветы. Ловко перелез через забор, и вскоре со стороны лесной дороги послышался стрекот удаляющегося мотоцикла.

Клим усмехнулся, глянув наверх, на опустевший балкон, процедил тихо, сквозь зубы:

– Ах-х-х, сучонка маленькая, чего творит… Джульеттой она не была, надо же… Ничего, будет тебе и Ромео с мотоциклом, и кофе, и какао с чаем… Разберемся, милая, разберемся.

* * *

– …Представляешь, сынок, ночью в саду мои хризантемы оборвали! Совсем обнаглели, сволочи! Узнала бы, кто это сделал, убила бы!

Света ловко лепила пельмени, успевая поглядывать на экран маленького телевизора, примостившегося на холодильнике. Причем поглядывала с интересом – приближался апогей ее любимого вечернего шоу, когда популярная актриса, известная на всю страну сваха и симпатичная блондинка-астролог должны были помочь героине с устройством семейной жизни. Героиня старательно мучилась выбором, томно глядела в камеру, явно передергивая и с мучением, и с томностью. Надеялась, наверное, что люди с той стороны телевизора тоже замерли в ожидании. Таки не зря надеялась! Много, много их было «с той стороны», искренних и доверчивых, стряпающих об эту пору семейный ужин…

Тарас глянул на экран, перевел глаза на мать, вздохнул виновато:

– Это я, мам…

– Что? Да, сынок, потерпи, скоро ужинать будем. Я тебя позову, иди… Отца с работы дождемся… – привстала со стула Света в ожидании главной интриги шоу. Было до ужаса любопытно, какого жениха выберет себе героиня.

– Мам, ты не поняла. Это я цветы сорвал.

Света с досадой глянула на сына, еще до конца не осознав, что он ей говорит. Еще и на экране пошло все не так, как Света предполагала. Не того жениха героиня выбрала, не того! И потому растерянно улыбнулась, протянула с досадой:

– Я не поняла, сынок… Это ты цветы сорвал?

– Я, мам.

– Ты-ы-ы? А… Зачем, сынок?

– Я девушке хотел подарить. Я сволочь, прости, мам. Осознаю, раскаиваюсь и готов понести любую кару. Хочешь, ужинать не буду и голодным останусь? Ты ж знаешь, как я твои пельмешки люблю. Но я готов.

– Что тут у вас? – вступил в диалог заглянувший на кухню Сева, вмиг оценив напряженность ситуации. – Ссоритесь, что ли?

– Пока нет, – повернулся к отцу Тарас, – мама пока до конца не осознала всю мою сыновнюю подлость.

– Да какую подлость?.. Погоди, сынок, – задумчиво проговорила Света, рассматривая свои белые от муки ладони. – Бог с ними, с цветами, я про другое хочу спросить. То есть про девушку хочу спросить… Это для нее ты хризантемы сорвал, да? Для той, с которой вчера познакомился?

И переведя глаза на Севу, проговорила уже более интимно, будто Тараса на кухне не было:

– Это он для нее, для Настиной дочери.

Впрочем, интимную ее интонацию по силе напряжения можно было сравнить с воем тревожной сирены, и оба, отец и сын, тут же уловили эту интонацию и встали в боевую стойку.

– Свет, заранее-то не паникуй. Чего ты?.. – тихо проговорил Сева, с досадой глянув на сына.

– Мам, ну я ж признаю и раскаиваюсь, ну прости меня, дурака влюбленного! Совсем в тот момент ничего не соображал. Прыгнул из окна прямо в цветы, вот рука и потянулась.

– Влюбленного? Ты сказал, влюбленного? – в ужасе приложила мучные ладони к груди Света. И, подняв глаза на мужа, отчеканила тихо: – Нет, ты слышал, что он сказал?

– Да слышал я, слышал, – устало вздохнул Сева, с тоской глядя на деревянную доску, на которой расположились аккуратные рядки готовых пельменей. – Мы ужинать сегодня будем или нет? Я ж с работы, голодный, как черт…

– Потерпишь! – отрезала Света, вставая из-за стола.

Подошла к сыну, встала близко, глянула в глаза. Вздохнула так, будто с трудом сдерживала в себе кипящую ярость, и на выдохе произнесла кричащим, почти истерическим шепотом:

– Не смей даже говорить этого, слышишь? Никогда! Думать забудь! Ты можешь влюбиться в кого угодно, я любой твой выбор приму с радостью, но чтоб эту… Знать не хочу! Не смей, слышишь?

Тарас отпрянул от матери, в смятении поднял брови, попытался неловко улыбнуться:

– Мам, ты что?.. Сама-то себя послушай, смешно же. Наверное, ты забыла, но я уже большой мальчик?

– Ты мой сын, и я тебя люблю! И этим все сказано! Иногда матери нужно просто взять и поверить, сынок. Хотя бы раз в жизни.

– Мам… Я очень тебя люблю, я очень тебе верю. Но это мой выбор, прости. Я полюбил именно эту девушку, ничего не поделаешь. И я не понимаю почему?..

– А тебе не надо ничего понимать! Я тебя прошу мне поверить, а понимать меня не надо! И не спорь! Я мать, я твою жизнь спасти хочу, идиот!

– Да какую жизнь? Что ты несешь, мама? Ты меня слышишь или нет? Я люблю ее!

– Ты не можешь ее любить! Ты… Ты же не знаешь ничего… И тебе лучше не знать… Господи, ну за что мне все это, а? Опять, опять… Когда-нибудь кончится эта пытка или нет, господи? За что, за что?

– Света, Света… Успокойся… – потянул за плечи жену Сева, с досадой глянув на Тараса.

Света отбросила его руки, опустилась на стул, зарыдала, спрятав лицо в ладонях. Тарас глянул на отца, виновато пожал плечами.

– Ладно, уйди, я сам как-нибудь, – раздраженно произнес Сева, открывая подряд все дверцы шкафов. – Где-то валерьянка была, не могу найти, черт… Да уйди, сынок, не лезь под руку. Дай маме успокоиться.

Отец потом пришел к нему в комнату, сел рядом на диван, вздохнул тяжело. Помолчав, произнес обреченно:

– Мама права, сынок, что я могу еще сказать. Ты ей действительно должен поверить на слово. Отступись от этой девушки, так надо.

– Кому надо? Маме?

– Всем надо. И маме, и мне, и тебе.

– Тогда объясни, в чем дело.

– Я не могу.

– Пап! Что за странные разговоры, а? Давай я сам разберусь, что мне надо, а чего не надо!

– Ну вот, опять мы по десятому кругу пошли!.. Тебе говорят, а ты, как молодой глупый телок, все одно рогами в закрытые ворота тыкаешься! Или, думаешь, мы с матерью идиоты, счастья тебе не хотим? Да если б ты знал, каково маме эту ситуацию переживать… Я уж о себе не говорю…

– Пап… Ты любил эту женщину, да? Настю? Таину маму?

– Я и сейчас ее люблю, сынок. Я по природе однолюб. А ты, видать, в меня пошел.

– А это что, плохо?

– Да не очень хорошо. Нет, когда все складывается, то хорошо, конечно. А когда нет… А, да что говорить!..

– Значит, маму совсем не любишь?

– Ну почему же… Только это… Это уже совсем другое.

– Мама из-за этого так нервничает?

– Нет. Она уже привыкла… И я привык. Просто она за тебя очень боится. Этот Рогов такой человек… Он страшный человек. Он все может. Не лезь туда, сынок.

– Но я люблю ее, пап. Это ж нормально, когда мужик борется за женщину, которую любит.

– Да кто спорит. Нормально, конечно, но не в твоем случае. Все же не просто так… Сколько можно тебе объяснять?

– Да вы с мамой как раз ничего и не объясняете, все ходите вокруг да около! Возьми да объясни, чтобы я понял!

– Ты точно этого хочешь?

– А то!

– Но я не могу… Понимаешь, это такое… Такое обстоятельство… Такой тяжкий грех на моей душе… Пощади, а?

– Пап, не пугай меня. В чем дело-то?

– Ну ладно… Ладно, я скажу. В общем, этот Рогов… Он не совсем нормальный, что ли… Он, когда Настя умерла, на ее дочку опекунство оформил. Он и на Насте хотел жениться, чтобы… Сам понимаешь…

– Нет, не понимаю. Ты что, хочешь сказать, что он педофил?!

– Ну вроде того.

– А ты откуда знаешь?!

– Не спрашивай меня откуда. Знаю, и все.

– Господи… Как же так… Но как же она жила со всем этим?!. Если это правда, пап… Ведь это…

– Да, жалко девочку. Такая судьба, выходит. У всякого своя судьба, сынок.

– Да какая, к черту, судьба! Не судьба, а чужое преступление! Ее же спасать надо. А его под следствие и в тюрьму!

– Ты, что ли, будешь следствие проводить? Или я? Да кто мы такие, сынок… Мы люди маленькие, что мы можем…

– Да можем, а почему нет?! И почему ей раньше никто не помог? Почему она сама… Она же могла в полицию заявить.

– Выходит, не могла. «Психология жертвы» называется. Это со стороны легко рассуждать, что девочка могла, чего не могла… Когда девочку склоняет к сожительству взрослый дядька, из нее самодостаточной смелой женщины получиться уже не может. Она вечная жертва, из этой паутины ей не выбраться. Да и не отдаст паук свою жертву, которую в паутину поймал. Убьет любого соперника, но не отдаст. И от следствия откупится, и от тюрьмы. Да много таких нынче, как этот Рогов, хитрых да изворотливых. Теперь ты понял, что к чему? Мама права, сынок. Убьет, но не отдаст.

– Нет, это я ее не отдам. Не будет, не будет она его жертвой. Не отдам!

Тарас подскочил с дивана, пружинисто зашагал по комнате, с силой сжимая кулаки в карманах спортивных штанов. Остановившись напротив отца, зло бросил ему в лицо:

– Да этого Рогова убить мало за такое! Это я его убью, а не он меня!

– Ладно, ладно, охолони, убивец! Тебя ж колотит всего! Успокойся, мужские решения в такой нервной трясучке не принимаются. Сядь, посиди. Подумай, расслабься, оцени, куда хочешь вляпаться. А то ходишь и лаешь, как Моська на слона.

– Отец, ты что?.. Ты что говоришь такое? Что ты предлагаешь мне оценить?

– Я предлагаю тебе оценить свои возможности. Реально оценить. И понять, что нет у тебя никаких возможностей. Если ты полезешь в эту паутину, тебя убьют. Это в худшем случае. А в лучшем… Какую-нибудь подставу организуют.

– Значит, ты предлагаешь труса включить, да?

– Иногда можно и труса включить. Подумай хотя бы о нас с мамой.

– А ты, пап… Ты ведь знал про этого Рогова, про Таю?.. И молчал. Ты труса включил, да?