– Смотри-ка, Кирюшка, и впрямь. Карету тебе подали, прямо к подъезду. Иди, а то сейчас водитель сигналить начнет, весь дом переполошит.

– Иду… До вечера, мам.

– Счастливо!

Новенький водитель глянул настороженно, когда она вежливо с ним поздоровалась, вежливо представился:

– Меня Александром зовут, Кира Владимировна. Но называйте Сашей, мне так удобнее.

– Хорошо. Саша так Саша. Поехали.

Он снова глянул исподлобья, поворачивая ключ зажигания. Чего так насторожился-то? Предупредили, наверное, что она дама с трудным характером.

И ладно. И хорошо, что предупредили. Не будет с лишними разговорами в душу лезть. Его дело – баранку крутить.

Дом Рогова встретил Киру отчуждением, надменно блестел окнами, отражая утреннее солнце. Крыльцо было влажным от росы, и она чуть не поскользнулась, подходя к двери и доставая ключи. Подумалось вдруг – неуютно, наверное, ночевать в этом доме совсем одной. Может, надо было сестре Рогова вчера позвонить, чтобы приехала? Но вряд ли Тая захотела бы такого соседства.

Тая спала, обняв руками подушку. Вздрогнула от звука открывшейся двери, испуганно распахнула глаза, села на постели.

– Доброе утро, Тая. Это я. Не пугайся.

– Доброе утро, Кира Владимировна.

– Как спала?

– Как убитая. Давно так не спала. Это нехорошо, наверное, да? Филиппа убили, а я спала. Ой, что я говорю… То есть… Я убила Филиппа…

Тая опустила глаза, лицо ее как по команде послушно отобразило виноватую скорбь. И тут же снова подняла на Киру взгляд, полный робкой надежды:

– Скажите, Кира Владимировна… А Тарас?..

– Тарас, наверное, уже дома, Тая. Его отпустили.

– Правда?!

– Правда.

– А когда?

– Сегодня утром.

– Так ведь сейчас и есть утро… Ой, мне же умыться надо. И одеться.

Она подскочила с постели, метнулась к платяному шкафу, потом куда-то в угол, бормоча себе под нос:

– Не помню, где мои джинсы. Куда я их бросила. В ванной, наверное! Можно мне в ванную, Кира Владимировна? Я быстро.

– Иди, что ты у меня спрашиваешь. Я внизу буду, на кухне, кофе сварю.

Когда кофе был готов, заявилась Татьяна. Встала в кухонном проеме, поджав губы, спросила удивленно:

– Вы здесь ночевали, что ли?

– Нет, не ночевала. Кофе хотите, Татьяна? Я много сварила, хватит на всех. Садитесь, мне надо вам еще несколько вопросов задать.

Татьяна села, по-прежнему не скрывая своего недовольства, оглядела ревнивым взглядом кухонное пространство. А потом вдруг усмехнулась грустно и так же грустно проговорила:

– Даже не верится, что не надо будет сюда приходить. Привыкла я как-то. К хорошей жизни быстро привыкаешь. Хоть и хозяйское здесь все, а будто мое. Придешь и человеком себя чувствуешь.

– А у себя дома что, не чувствуете себя человеком?

– Да какой у меня дом?.. Развалюха. Стыдоба в таком доме жить. Я всю жизнь хотела из нищеты выбраться, да так и не получилось. Видимо, не каждому дано. Не идут ко мне деньги, не любят они меня. Всей моей жизнью проверено.

– Ну, не наговаривайте на себя, Татьяна. Нашли же в свое время большую сумму, чтобы сына в Германию отвезти и операцию на сердце сделать.

– А, вы про это. Интересно, откуда ж вы про это узнали? Про каждого небось всю подноготную знаете, да?

– И все-таки, Татьяна… Откуда деньги на операцию взяли?

– Так деньги Филипп Сергеич дал, царствие ему небесное. Мама у него попросила, он ей и дал.

– Это очень большие деньги, Татьяна. Вы хоть в курсе, какая это сумма?

– Нет, извините, не в курсе. Я тогда с мамой не жила, меня вообще в городе не было… Даже не знала про эти деньги… Если вам так интересно, можете у мамы спросить, что да как было.

– А она уже вернулась из монастыря? Вы вчера говорили, она в монастырь уехала.

– Не знаю… Когда я из дома уходила, ее еще не было. Может, уже и вернулась. Да я сейчас ей позвоню.

Она долго прижимала к уху телефон, тревожно вслушиваясь в длинные гудки. Потом глянула на Киру, помотав головой:

– Нет, не отвечает… Наверное, звонка не слышит, глуховата стала на одно ухо. И у Сережки не спросишь, он вчера телефон потерял. Говорит, выронил где-то, теперь новый покупать придется. Все деньги, деньги, вечно их не хватает.

– А Сережа – это ваш сын? Которому операцию делали?

– Да что вы с этой операцией, ей-богу! Когда это было, десять лет назад. Мы уж забыли давно, а вы все вспоминаете.

– Значит, мальчик хорошо себя чувствует?

– Да лучше некуда. Говорю же – забыли давно.

Татьяна неловко мотнула головой, будто отгоняла от себя неприятные Кирины вопросы. Взяла в руки остывшую чашку с кофе, брезгливо поднесла ко рту, но пить не стала, поставила обратно на стол.

– Хорошо, Татьяна, спасибо. У меня больше вопросов нет. Таю чуть позже накормите завтраком, пожалуйста, – поднимаясь из-за стола, проговорила Кира.

– Да уж я свое дело знаю, не беспокойтесь. Буду сюда ходить, пока новые хозяева не объявятся. Мне Филипп Сергеич за месяц вперед заплатил. Если дом не опечатают, конечно. Тая ведь здесь будет жить, правда?

– Ну, вряд ли она захочет здесь жить.

– Ой, да прям, – отвалившись на спинку стула, по-свойски хохотнула Татьяна, глянув на Киру свысока. – Чего ж она вдруг не захочет?.. Ненормальная, что ли? Вы бы, к примеру, не захотели?

Кира вздохнула, улыбнулась печально.

Повернулась, молча вышла из кухни, оставив Татьяну в недоумении.

Таи в спальне не было. И в ванной не было тоже. Кира слегка озадачилась, но потом увидела открытую дверь на балкон.

Девушка стояла, крепко ухватившись за парапет. Во всем ее маленьком теле чувствовалось напряжение и собранность.

– Татьяна пришла, сейчас тебе завтрак сделает, – произнесла ей в спину Кира.

Тая вздрогнула, обернулась испуганно. Глянула на Киру, будто не узнавая.

– Что? Я не расслышала, простите.

– Иди, говорю, завтракай. Там Татьяна пришла.

– А… Нет, я не буду. Не хочу.

– Ну кофе хоть выпей или чаю…

– Нет, нет. Я здесь постою. Я не хочу ничего.

– А скажи мне, Тая…

– Тихо! Тихо, пожалуйста! – повернувшись к ней и прижав палец к губам, умоляюще вскрикнула Тая и замерла, прислушиваясь.

Вокруг была тишина. Такая оглушительная, что было слышно, как шелестит в розовых кустах на газоне ветер. Кира помолчала немного, потом осторожно спросила:

– Что случилось, объясни?

– Нет, ничего… – разочарованно выдохнула девушка. – Мне просто показалось, извините. Вы что-то спросить хотели?

– Да. Мне нужен адрес сестры Рогова в Отрадном. И номер ее телефона.

– Тети Руфины? А зачем?

– Ну, хотя бы затем, чтобы сообщить ей о смерти брата. Ты ведь не звонила ей, так?

– Нет, не звонила… Как-то я… не смогла… Наверное, Клим позвонил.

– Я думаю, он вряд ли знает ее телефон.

– Да, я вам сейчас запишу. Можно мне бумагу и ручку?

И снова Тая замерла, вытянув шею и напряженно вслушиваясь в тишину. Потом рассеянно взяла из Кириных рук листок, прижала пальцами к широкому балконному парапету, начала писать, неловко согнувшись. И вдруг распрямилась, как струна, опять прислушиваясь.

Кира мысленно хлопнула себя по лбу – да что ж она сразу не догадалась! Девчонка же Тараса ждет!

И тут же ее окатило страхом – а вдруг Тарас не приедет? Вдруг Севка и Светка его не пустят, дома запрут, придумают что-нибудь? Хотя… Вряд ли это у них получится. Если парень смело средь бела дня сюда заявился, если в драку с Климом полез. Ладно, пусть ждет. Скорее всего, дождется.

Кира забрала из рук Таи листок с адресом, сунула в карман рубашки, произнесла деловито:

– Я пойду, Тая, у меня еще много дел. А ты будь дома, никуда не уходи.

– Нет, Кира Владимировна, я никуда не уйду.

– Да, вот еще что… Мое предложение остается в силе, ты можешь переехать ко мне в любое время.

– Спасибо… Но я пока здесь.

– Понятно. Если что – звони. Вот моя визитка, там все телефоны. До встречи!

– Да, Кира Владимировна. Спасибо вам!

Усевшись в машину рядом с водителем, Кира скомандовала:

– Сейчас на улицу Пролетарскую поедем, Саш. Дом пятьдесят пять. Знаешь, где это?

– А вы мне скажите, кто в этом доме живет, я по фамилии сразу определюсь. Я же местный, у меня на Пролетарской родня.

– Воскобойниковы там живут.

– А, понял. Это за водонапорной башней. Десять минут, и мы на месте, Кира Владимировна.

– Поехали…

Улица Пролетарская прилепилась к самой окраине города и вполне соответствовала своему названию. Домики на ней стояли неказистые, прятались в глубине палисадников, будто стеснялись показаться прохожему. Да и прохожих не было видно, лишь две собаки, пробегая мимо, облаяли машину с двух сторон.

– Здесь они живут, Воскобойниковы, – прокомментировал Саша, притормозив у палисадника, заросшего кустами смородины. – Дом у них пополам поделен, в одной половине старшая Воскобойникова живет, а в другой – младшая, Татьяна, которая сейчас у Рогова в доме. Я видел, как она туда заходила.

– Понятно, Саш. Я в курсе.

– Ага… А участок у них вроде общий. Вас проводить или одна пойдете?

– Одна, конечно. Собаки нет?

– Да нет вроде… Но вдруг… Мне не трудно, могу и проводить.

– Не надо, я сама.

– Но…

– Я сама, Саша! – ответила Кира, выбираясь из машины.

Ей и самой не понравилось свое раздражение, но что делать? Понятно, что этот Саша недавно устроился на работу в полицию, и понятно, что страшно этим обстоятельством гордится и всячески старается быть полезным, но она тут при чем? К тому же глаза у него любопытством горели, когда помощь свою предлагал, и это явилось дополнительным раздражающим фактором. Но не станешь ведь парню грубить по-настоящему – обидится еще. И Павлу Петровичу обещала.

Низкая калитка была заперта на щеколду-вертушку – наивное изобретение, приглашающее войти в хозяйские приделы всем, кто ни пожелает. От калитки меж кустов смородины тянулась выложенная красным кирпичом дорожка, вся в пятнах раздавленных ягод.

А дом, кстати, был ничего себе, вблизи смотрелся гораздо лучше, чем с улицы. И крыльцо крепкое, высокое, с домотканым цветастым половичком у дверей.

Кира не успела ступить на крыльцо – дверь дома открылась, выпустив наружу плотного розовощекого подростка в клетчатой ковбойке, с коротким белобрысым чубчиком надо лбом.

– Здравствуй… Ты Сережа, наверное? – улыбнулась ему приветливо Кира.

– Да… Здравствуйте… А вы кто?

– Меня зовут Кира Владимировна. Скажи, Сережа, а бабушка дома? Твою бабушку зовут Мария Тимофеевна Воскобойникова?

– А, так вы к бабушке, – немного разочарованно протянул Сережа, оглядывая Киру с головы до ног. – Нет, бабушка еще не приехала. Но я вас могу проводить, если хотите. И сам показать могу.

– Что… показать? – оторопела от такого предложения Кира.

– Так вы ж, наверное, иконе поклониться пришли? Выходит, зря шли, что ли? Да вы не стесняйтесь, бабушка разрешает заходить, когда ее дома нет! И ключи специально оставляет. У нас дом на две половины разделен, в бабушкину половину вход с другой стороны. Хотите, я ключи возьму и вам дверь отопру? И покажу все, и расскажу.

Кира неопределенно повела головой, и Сережа понял ее жест по-своему – нырнул обратно в дом и вскоре вышел на крыльцо с ключами, деловито сунул ноги в шлепанцы, проговорил тоном искушенного в своем деле экскурсовода:

– Идите за мной, пожалуйста.

Кира последовала за ним, послушно ступая шаг в шаг. Обогнули дом, взошли на крыльцо поменьше – не крыльцо, а ступеньки из трех досок, опасно прогибающихся под ногами. Сережа, копошась ключом в замочной скважине, пояснил:

– Бабушка сама захотела на две половины разделиться. К ней люди ходят, она не хочет, чтобы нам с мамой досаждали. Да и не половина у нее вовсе, а так, маленькая комнатка получилась. Она тут и спит, и ест, и молится. Ей так удобно. Потому вы не думайте…

– Я не думаю, Сережа, что ты.

– Нет, правда, я бабушку очень люблю и всегда ей помогаю. Мы ведь раньше вдвоем с ней жили, мама потом приехала, когда… Ну, в общем, это неважно. Заходите.

Кира шагнула за ним в дверной проем, чуть не ударившись головой о притолоку, и очутилась в небольшой сумрачной комнатке – маленькое окно было задернуто старенькими льняными занавесками, через которые солнечный свет проникал в комнатку белесым туманом.

Комната по скромности обстановки скорее напоминала монашескую келью – в углу стояла узкая кровать, по-солдатски застеленная серым байковым одеялом, в углу притулился двустворчатый платяной шкаф, а все пространство у противоположной стены захватил стеллаж с книгами и иконами.

– Смотрите, вот она… Икона Божьей Матери, называется «Умягчение злых сердец»… – шагнул к стеллажу Сережа и указал рукой на большую икону, сияющую мягкой пастельной росписью в размытом занавесками солнечном свете.