– Я не собираюсь вам возражать, Руфина Леонидовна. Хотя могла бы, конечно. Думаю, вы меня тоже не услышите, мы на разных языках говорим. Знаете, я ведь не только по долгу службы приехала, я еще хотела вам в глаза посмотреть. Понять, как же так можно?.. А теперь слушаю вас и думаю – как же вы живете со всем этим? Кошмары ночью не снятся, совесть не мучает?

– Да бросьте… Я в реальном мире живу, это вы в облаках витаете.

– Это какой же у вас реальный мир? Видеть, как издеваются над ребенком, как уничтожают его природу, его личность? Да вы чудовище, Руфина Леонидовна. Представляю, каково бедному ребенку с вами рядом жилось…

– Да нормально жилось, господи! Думаете, в детдоме Тайке лучше бы жилось?

– Думаю, лучше.

– А вы сами-то жили в детдоме? Да там такие ужасы над детьми творятся, вам и не снилось! Мне Филипп как-то рассказывал, что ему пришлось в детдоме пережить… И насилие тоже… Так что не говорите, где лучше, где хуже. Не вам судить. Тайка жила здесь, как сыр в масле каталась… Я только и делала, что стелилась да выслуживалась, боялась на себя гнев брата навлечь! Он же трясся над ней, носился со своей любовью, как дурень с писаной торбой… А я что? Я всего лишь дуэнья…

– Хм… Слово какое красивое для себя придумали – дуэнья. Это ж как надо было запугать ребенка, как ему внушить… Да неужели вы и впрямь ничего не понимаете? Или притворяетесь, что не понимаете?

– Вы чудовище, Руфина Леонидовна, уж повторюсь, извините. Настоящее чудовище с дипломом философа.

– Ну, тогда нам больше и говорить не о чем, я так полагаю? Кстати, позвольте уточнить у вас одну деталь. Когда мне можно приехать, чтобы начать процедуру оформления наследства? Я ведь у вас какие-то справки должна получить.

– Я думаю, вам следует найти для этого доверенное лицо. Самой не с руки будет.

– Это почему же?

– Трудно заниматься оформлением документов, находясь в местах не столь отдаленных. А у вас, я думаю, есть все основания туда попасть.

– Вы… Вы что? Вы меня сейчас пугаете, что ли?

– Ну, зачем я вас пугать стану?.. Я говорю как есть.

– Да ладно, бросьте! Я ж понимаю, как вам хочется, чтобы последнее слово осталось за вами! Вы только пугать и умеете… Как та сумасшедшая, которая мне названивала… Только она небесной карой пугала, а вы – Уголовным кодексом!

– Не поняла… Какая сумасшедшая? Вы ее знаете?

– Да откуда? Я беру трубку, а она начинает свою песню – как там Таечка, да что Таечка, да бог за сироту покарает. И откуда она взялась, эта сумасшедшая? Один раз про икону мне что-то принялась толковать, чтобы я Филиппу эту икону дала… Еще название у нее такое странное, я забыла…

– «Умягчение злых сердец»… – произнесла Кира, задумчиво потирая щеку ладонью. – Она называется «Умягчение злых сердец»…

– Точно! А откуда вы знаете? Хотя какое мне дело. Я в этой ситуации вообще случайное звено. Меня брат просил сироту опекать – я опекала. Девчонка жила, горя-беды не знала. Неблагодарная… И вы мне тут обвинения не двигайте… Все претензии брату предъявляйте. А когда его хоронить будут?

– Не знаю.

– Да его некому хоронить, кроме меня. Тайка ж не будет. Бедный, бедный Филипп! Жил всю жизнь один и умер – похоронить некому. А наследников, кроме меня, быть не должно. Я наследница, я родство докажу. Тайке вообще ничего не обломится, пусть не надеется даже.

Кира вдруг почувствовала, как зашумело в голове от ненависти. Ее было так много, что она сама за себя испугалась – ни одной минуты, ни одной секунды не сможет больше вынести, встанет с места и шагнет к этой бабе, даст волю рукам… Еще одно слово – и не выдержит…

Хорошо, что Руфина Леонидовна не произнесла этого рокового слова, занята была прикуриванием очередной сигареты. И потому Кира поднялась, молча и быстро пошла к двери. Потом так же быстро пошла по дорожке, оформленной по краям правильной цветочной композицией.

Саша выскочил из машины, открыл перед Кирой дверь. Глянул в лицо, спросил тревожно:

– С вами все в порядке, Кира Владимировна?

– Да, Саш.

– Вы бледная и зубы стучат! Может, воды дать? У меня есть.

– Дай воды. И поехали отсюда быстрее. Быстрее…

Всю обратную дорогу ехали молча. Кира была очень благодарна этому молчанию. Особенное оно было, теплое и комфортное, разбавленное солнечным ветром, врывающимся в открытое окно. Молчание обнимало за плечи, гладило по голове, шептало на ухо заботливую чушь, успокаивало, убаюкивало. У молчания был голос этого парня, сидящего рядом. Странные ощущения, незнакомые… И уже необходимые. Как она раньше без них жила?

Когда подъезжали к городу, в сумке зазвонил телефон. Голос Павла Петровича в трубке показался далеким и чужим:

– Стрижак, ты где сейчас?

– Из Отрадного возвращаюсь, Павел Петрович.

– Из Отрадного? А чего тебя туда понесло?

– Я к сестре Рогова ездила.

– К сестре Рогова? А зачем?

– Просто хотела ее увидеть. Поговорить.

– А с ножом этим разобралась? Есть кого привлекать за покушение на убийство?

– Некого привлекать, Павел Петрович. В этом деле есть виновные, но это убийство другого рода.

– Загадками говоришь, Стрижак! Некогда мне кроссворды разгадывать! Ты давай не мудри. Что, будем закрывать дело? А с ножом, без ножа… Зачем нам лишний висяк, правда? Ну кого мы к этому ножу присобачим? Тем более в заключении черным по белому написано – смерть наступила от сердечной недостаточности. В общем, сама думай, как быть.

– Хорошо, Павел Петрович, я подумаю.

– Вот и думай… Только недолго и без фанатизма. Я тебе уже другую работенку сосватал… Все, Стрижак. До связи. Пока…

Когда въехали в город, Саша спросил, не поворачивая головы:

– Теперь куда, Кира Владимировна?

– Просто Кира, Саш… Зови меня просто Кира. Поехали к дому Рогова.

Когда машина остановилась у ворот, Кира повернулась к Саше, проговорила тихо:

– Я пойду с тобой на свидание, Саша. В кафе пойду, на пикник с шашлыками, на озеро Глухое поеду. Куда скажешь.

Он улыбнулся, осторожно протянул руку, дотронулся пальцами до ее щеки. Пальцы были теплые и чуть шершавые, от них пахло бензином.

– Все будет хорошо, Кира. Все у нас будет хорошо.

– И ты будешь летать ко мне на крыльях?

– Буду… Я уже лечу, разве ты не чувствуешь?

– Да, я чувствую. Но сейчас мне надо работать, Саш… Мне надо идти…

– Иди.

– А ты съезди, пожалуйста, снова на Пролетарскую, привези сюда Воскобойникову Марию Тимофеевну. Она должна быть дома.

– Съезжу, привезу… Иди.

– Да, иду.

* * *

Кира шла по дорожке среди голубых елочек, неся в себе новые ощущения собственной жизни. Они были нежные, неуклюжие и слепые, как вылупившиеся из гнезда птенцы. И страшно было их потревожить, даже дышать было страшно. Подойдя к крыльцу, подумала испуганно – надо спрятать их глубже, ничем себя не выдать. И улыбку робкую тоже спрятать. Собранной надо быть, сосредоточенной.

И лучше сразу подняться в спальню, посмотреть, что там Таечка.

Как тихо в доме… Каждый шаг слышен. Дверь в спальню распахнута настежь…

Таи в комнате не оказалось. И на балконе ее не было. И в гостиной. Заглянула на кухню.

Татьяна сидела на стуле к ней спиной, лицом к окну. Кира вошла, спросила тихо:

– Вы Таю не видели? Где она?

Женщина вздрогнула, развернулась к ней лицом, потом выдохнула, положив руку на грудь:

– Ой, как вы меня напугали. А я сижу, задумалась. А Тая вон, среди сосен бродит. Видите, у забора?

Кира подошла к окну, всмотрелась. И выдохнула с радостью – Тая была не одна. Даже на большом расстоянии было видно, как крепко держит ее за руку этот парень, Тарас Марычев. Молодец, Тарас Марычев.

– Видите, что творится? – произнесла Татьяна, царапнув злой интонацией по ее радостному созерцанию. – Не успел хозяин остыть, а эта уже с кавалером. В его доме. Все они нынче такие, палец им в рот не клади, вмиг откусят.

– А вы, Татьяна, и не кладите пальцы в чужой рот. Глядишь, и целыми останутся, – в тон ей ответила Кира.

Татьяна подняла брови, глянула на нее озадаченно, потом тихо произнесла:

– Да мне, в общем, без разницы. Пусть делают что хотят, пока Клима нет. Да он уж и не появится здесь, наверное. Что ему тут, без хозяина? И я тоже – будто осиротела.

– Вы так любили Рогова, Татьяна?

– Ну, какая любовь?.. Такое удовольствие не про меня уже. Любовь вон, для той финтифлюшки с худыми коленками. Нет, у меня к хозяину свое отношение было, уважала я его. Все бы для него сделала, что бы ни приказал. Я вообще сильных и властных мужчин уважаю.

– А Клима? Уважаете?

– Конечно. Мы с ним вообще одного поля ягоды. Я вам больше скажу, посплетничаю по-бабьи – мы ж сойтись собирались да вместе жить… Хотела его к себе привести, да мама вдруг взъерепенилась – нет, говорит, и все! Не дай господь Сереже такого отчима! Прямо как с цепи сорвалась. Такая набожная в последние годы стала. Живет как затворница в келье, все иконе своей молится.

– И вы не знаете причин этого затворничества?

– Да мне зачем?.. Я к ней с любопытством не лезу. Тем более к старости у всех разные причуды появляются. Разделили дом стеной, второе крыльцо сделали, и ладно.

– А узнать причины хотите?

– Да не знаю я! Вы какие-то странные вопросы задаете, я теряюсь. Маму мою зачем-то приплели. Чего она вам далась-то? Отстаньте от старухи, пусть как хочет, так с ума и сходит.

– Ваша мама сейчас приедет, Татьяна.

– Куда приедет?

– Сюда. Я за ней машину отправила.

– Зачем?!

– Так надо. Потерпите немного и все узнаете.

– Ох ты, господи… Да что вы привязались к старухе, делать вам больше нечего? Ну да, она была в доме, когда хозяина убили. Она ж просто так приходила. Я объясняла уже, что мне в тот день в поликлинику надо было. Ну, совпало так, да… Вы давайте, убийство хозяина на старуху повесьте, ага. Больше убить некому было! Вон, молодая парочка среди сосен гуляет, с них ответ и спрашивайте. А мама моя тут при чем? Вон, глядите, они уже к дому идут. Проголодались, наверное. Тайку накормлю, а этого наглеца кормить не буду! Еще чего! Не успел хозяин остыть, а он тут как тут… По участку разгуливает.

Кира обернулась к окну – Тая и Тарас и в самом деле шли по лужайке к дому. Улыбнулась, помахала Тае рукой. Девушка привстала на цыпочки, махнула в ответ.

– И пусть даже на кухню не заходит! Нечего ему тут делать! – продолжала бушевать Татьяна.

Кира не стала ее урезонивать. Молча вышла из кухни, пересекла гостиную, спустилась с крыльца, пошла навстречу Тае и Тарасу.

– Вы меня потеряли, Кира Владимировна? – спросила Тая, неуклюже пытаясь высвободить ладонь из крепких пальцев Тараса. – Я никуда не делась, я просто погулять вышла. Вы же сказали, чтобы я здесь была.

– А почему ей нельзя отсюда уйти, можно узнать? – сделал шаг вперед Тарас, загородив Таю спиной. – Она что, арестована?

– Во-первых, здравствуй, Тарас. Я Кира Владимировна Стрижак, давай знакомиться, – протянула ему ладонь Кира. – А во-вторых, ты молодец, парень. Горжусь тобой.

– Чего это… Вы гордитесь? – моргнул Тарас выгоревшими на солнце ресницами.

– Упорством твоим горжусь. Выдержкой. Настойчивостью.

– Спасибо, конечно… Только я не понял – мы можем с Таей уйти или нет?

– Значит, вы решили вместе уйти… А есть куда?

– Пока к моему другу, он один живет. А там видно будет. Может, комнату в заводском общежитии дадут, может, к бабушке в Сосновское уедем. Нам лишь бы вместе – это главное.

– Да, Кира Владимировна, нам лишь бы вместе, – радостно подтвердила Тая, выглядывая из-за спины Тараса.

– Может, вам помощь нужна? Я помогу, можете всегда на меня рассчитывать. Тарас, ты ведь меня знаешь?

– Да, знаю. Вы в одном классе с моими родителями учились. И с Таиной мамой тоже.

– Значит, мы не чужие, правда? Я всегда буду рада помочь. Если будет совсем трудно, найдешь меня, хорошо? Обещай, что найдешь.

– Да, обещаю. Я знаю, где вы живете. Да и на работе вас легко найти… Спасибо вам!

– Да пока не за что.

– Так мы можем уйти, Кира Владимировна? – спросила Тая, глядя на нее с улыбкой.

– Да? Мы можем уйти прямо сейчас? – повторил за ней эхом Тарас.

– Можете, ребята. Конечно, можете. Но чуть позже. Сейчас мы соберемся, выясним все обстоятельства… Ты позвони родителям, кстати, пусть приезжают.

– Зачем? Я не хочу.

– Так надо, Тарас. Надо расставить все точки и запятые в этом деле. Уж поверь мне, так надо. Звони.

– Да я с ними сегодня поссориться успел. Мама меня в доме закрыла, пришлось пробиваться с боями. Я дверь выломал… А мама… Ну, сами понимаете…

– Да знаю я твою маму, можешь не объяснять. Ладно, делай вызов, я сама с ней поговорю.

Голос Светы в трубке звучал привычной истерикой:

– Тарас! Ты меня слышишь, Тарас? Ты где находишься? Немедленно домой, слышишь?