– Не надо котомку, Мария Тимофеевна. Садитесь, пишите. Сейчас я вам ручку дам и бумагу.

– А что писать? Я не знаю… Вроде все рассказала как есть…

– Напишите о том, как вы вошли и увидели, что хозяин мертвый лежит. Запомнили? Надо обязательно так и написать. И что вы решили воткнуть нож в мертвое сердце. Ну, для его умягчения то есть… Или как там у вас?

– Это не у меня, милая… Это Симеоново проречение: «И тебе оружие пройдет душу, и откроются помышления многих сердец…»

– Да-да, так и пишите. И про Симеоново проречение тоже. Но главное должно прозвучать – вы запомнили? Когда вошли, начали хозяина будить, но поняли, что он умер…

– Но ведь это неправда, девонька моя милая. Не знала я, что он мертвый. Я хотела его убить, хотела! За это хотение мне и наказание положено, я знаю. Я и в тюрьму уже приготовилась, и котомку.

– Мама, ну что ты заладила про свою котомку, господи! – пугливо засуетилась у кресла матери Татьяна. – Что тебе говорят, то и пиши. Давай, я тебе помогу, продиктую. Бери ручку… Ага, вот так.

Света сидела нахохлившись, наблюдала за их суетой. Когда Татьяна и Мария Тимофеевна сосредоточились над бумагой, встала с дивана, подошла к Кире, проговорила с грустной усмешкой:

– Надо же, какая ты добрая, Стрижак. Приятно быть доброй, ага? Удовольствие испытываешь? А сама-то, если вспомнить. Ты ведь это дело вела, когда Настя умерла. И ты ничего толком не увидела, не поняла. Тебе надо было отписаться да дело закрыть. Так что и у тебя рыло в пуху, Стрижак. И тебе свой крест надо нести.

– Да, Света, я виновата, я знаю. Но это работа моей совести, не твоей. Давай каждый будет сам за себя отвечать. Кстати, можете ехать домой, я вас больше не задерживаю, ни тебя, ни Севу.

– Что ж, и на том спасибо… – ответила Света.

Кира встала, подошла к окну, отвернулась к ним спиной. Пусть уходят. Оба. Чем скорее, тем лучше.

На улице собирался дождь. Небо набухло синей тучей, ветер гнул верхушки деревьев, за лесом сверкнула дальняя молния. Значит, и гроза будет. А вот и первые шальные капли ударили по стеклу.

И зашумел, разошелся ливень! И не видно ничего больше – только поток воды, омывающая стихия… Дождь пройдет, будет свежо и чисто.

Ели бы так же с человеческой памятью было… Прошел дождь, смыл все ошибки из прошлого. «Да, Светка, ты права, мое рыло тоже в пуху…»

Как тогда ей мама сказала, если вспомнить? Накосячила ты, Кирюшка? А она ей что ответила? Не дави на меня авторитетом, иначе уволюсь, уеду куда глаза глядят. И мама испугалась, не стала авторитетом давить.

Кира вздохнула, прикрыла глаза. Дождь шумел, еще больше распаляясь. Было слышно, как Татьяна тихо бормочет, диктуя матери: «Вошла в гостиную, потрясла за плечо, разбудить хотела… Поняла, что он мертвый… Когда поняла, нож воткнула в мертвое сердце»…

Кира прислушалась еще, потом усмехнулась. Ишь, как Татьяна во вкус вошла – учит мать, как правильно врать надо. Все мы быстро входим во вкус… Ну почему, почему мы все такие? Пошли нам, пресвятая Матерь Божья, умягчения наших злых сердец, если мы сами умягчить их не умеем… Научи, как смирить нашу гордыню, укротить самонадеянность, побороть трусость и равнодушие. Мимо наших сердец проходит чужая жизнь, порой исковерканная, а мы гордимся и учим других, бегаем за карьерой, за деньгами, за свободой, за славой. Мечтаем о детях, о семейном счастье, и оно в конце концов сваливается нам на голову, хотя мы этого вовсе не заслужили. И закрываем на ключ свое сердце! И прячем, прячем в загашники память из прошлого, чтобы она не мешала нам жить.

Она вдруг поняла, что плачет. Слезы стекали по лицу, по шее, стекали за воротник рубашки. Кира и забыла, когда последний раз плакала. А хорошо, правда. Как омывающая стихия…

– Я написала, вот… – услышала она робкий голос Марии за спиной.

– Да, я сейчас… Одну минуту… – прошептала Кира, утирая ладонью щеки.

Дождь припустил еще сильнее. Кире подумалось вдруг с тревогой: как там эти двое, Тарас и Тая?.. Промокли до нитки, наверное. Но это уже не беда. Пусть, пусть у них все будет хорошо. Говорят, дождь в дорогу – это к счастью.