– Тая, я нашел… Это здесь. Ковалева Анна Михайловна. Тут еще что-то внизу написано, неразборчиво, от руки… Ковалева Анастасия…

– Да, это мама! Я знаю, что урну с прахом похоронили рядом с могилой бабушки… О господи, я вас нашла, мама, бабушка!.. Ты иди, Тарас, мне надо одной побыть. Иди…

– Я далеко не пойду, на дороге тебя подожду.

– Да, да… Спасибо…

Он ушел, отчего-то виновато склонив голову. Тая опустилась на колени, провела дрожащей ладонью по могильной плите, зашептала тихо:

– Дорогие мои, мама, бабушка… Простите меня… Я не знаю, что вам сказать, правда. Я сама не знаю, как так… Я не виновата, мамочка. Я не смогла, не сумела… Я очень боялась, маленькая была… Простите меня, мама, бабушка! Я виновата… Вам очень стыдно за меня, да?

Налетевший ветер зашумел кленовыми кронами и тут же затих, будто испугался потревожить сидящую на земле девушку. Она и впрямь сидела, как маленькое застывшее изваяние, прямо держа спину и сложив ладони на согнутых коленях. Очень хотелось поплакать, но она боялась плакать. Разве виноватые плачут? Виноватые просят прощения, а слезы виноватым не полагаются…

Тая не помнила, сколько прошло времени. Наверное, много. Надо было вставать, надо было жить дальше свою подлую мерзкую жизнь.

– Мама, бабушка, я пойду, ладно? Не знаю, приду еще или нет… Уезжаю скоро. Навсегда. Так получилось… Я глупая и слабая, я ничего не умею. Простите меня.

Поднявшись с колен, она поклонилась, перекрестилась неловко. И пошла прочь, не оглядываясь и аккуратно ступая по примятой траве.

Тарас ждал ее на дороге, молча пошел рядом. Спросил что-то, она не расслышала, лишь нервно повела плечом. Потом вдруг обернулась к нему, спросила резко:

– А который час?

– Половина четвертого… – растерянно ответил он, глянув на часы.

– Как, половина четвертого?! – ахнула Тая, приходя в себя. – Уже половина четвертого?

– Ну да…

– Ой, мне надо бежать!

– Куда бежать? Говори, куда надо, я отвезу!

– Да, да, конечно… Спасибо тебе! Идем быстрее!

Когда вышли за кладбищенские ворота, налетел холодный ветер, принес запах дождя. Садясь на мотоцикл, Тарас глянул на небо, проговорил опасливо:

– Сейчас как польет… Может, переждем где-нибудь?

– Нет, нет, поедем! Надо быстрее, Тарас!

– А куда ехать-то?

– За город… Знаешь, где дом Рогова?

– Ну, знаю, допустим… Туда надо, что ли?

– Да, туда!

– Не понял… А что ты там делаешь?

– Живу я там…

– Понятно… А кем ты Рогову приходишься?

– Я… Я замуж за него скоро выйду.

– За Рогова? Замуж? Ты шутишь, что ли?

– Нет, не шучу… Что ты стоишь, поехали!

Пухлая сизая туча преследовала их всю дорогу, норовя окатить холодным дождем. Когда мотоцикл съехал с трассы на дорогу, ведущую к усадьбе, Тая закричала в ухо Тарасу:

– Останови, слышишь? Дальше я сама пойду!

– Так дождь сейчас пойдет, промокнешь!

– Ничего… Остановись…

Он уже не услышал – дождь налетел так стремительно, что Тая взвизгнула, вжалась в его напряженную спину, закрыла глаза. Мотоцикл вильнул несколько раз на мокрой дороге, остановился недалеко от ворот усадьбы.

У ворот стоял Клим, держа над головой большой черный зонт. Тая разжала руки, обреченно сползла с заднего сиденья, сняла шлем, смахнула со лба мокрую челку.

– Спасибо, Тарас… Я пойду… Я ж говорила тебе – остановись, дальше я сама… Теперь вот объясняться придется.

– Это тебя, что ли, встречают? Погоди! Мы ж не договорили… Как я тебя найду?

– Зачем? Не надо меня искать…

– Я все равно тебя найду!

– Тихо, молчи… Уезжай! Уезжай быстрее…

Тарас еще что-то проговорил ей вслед – она уже не услышала. Лишь махнула еще раз нетерпеливо – уезжай! И успокоилась немного, когда услышала за спиной звук заведенного двигателя. Все дальше звук, дальше… Уехал, слава богу.

– Ты где была? – едва сдерживая злую досаду, резко спросил Клим и тут же поперхнулся, переменив интонацию на ласково озабоченную: – Мы с Татьяной тебя потеряли, думали, случилось чего… Вернулись, а тебя в доме нет. И в лесу искали. Филиппу Сергеичу звонили, а у него телефон отключен.

– Да, он говорил, что будет занят сегодня! И нечего было названивать по пустякам! – резко проговорила Тая, быстро шагая по дорожке к дому. Клим неловко шел вслед за ней, пытаясь прикрыть зонтом.

– Так все же… Где ты была?

– Я гуляла! Что, я не могу выйти из дома и погулять?

– Где гуляла? С кем гуляла? С этим мотоциклистом, что ли?

– Нет. Я его не знаю. Он просто меня подвез. Я голосовала на дороге, и он подвез…

– А почему мне не позвонила? Я бы приехал…

– У меня телефона нет.

– Как это? Что, совсем нет?

– Совсем нет! Тетя Руфина была против того, чтобы у меня был телефон. И Филипп тоже… И вообще… Это не ваше дело! Почему вы меня допрашиваете?

– Да, конечно… Извини… Извините, то есть… – быстро проговорил Клим.

Татьяна выглянула из кухни, в ужасе замахала руками, запричитала громко:

– Ой-ой, промокли как… Простынете же! Раздевайтесь быстрее, я сейчас ванну горячую сделаю…

– Не надо, я сама.

– Тогда чаю…

– Не надо! Не надо ничего! Оставьте меня в покое, ради бога… – сказала Тая.

К вечеру она расхворалась, конечно же. Лежала под одеялом, плавала в горячем тумане. Переживала в который раз всю круговерть заполошного дня, и все ей казалось, что мчится куда-то на мотоцикле, и ветер свистит в ушах, и колышутся над головой кроны двух кладбищенских кленов.

Потом почувствовала на лбу тяжелую руку Рогова, услышала его голос:

– Температуры вроде нет… Дай ей успокоительного, валерьянки какой-нибудь. Она просто переволновалась.

– Да, да, конечно, – виновато затараторила Татьяна. – Я мяту с мелиссой заварю… Ночь поспит, завтра встанет как новенькая. Вы простите, ради бога, Филипп Сергеич, что так вышло. Я ж не думала… Она сказала, вы сами так велели…

– Ладно, хватит, – перебил Татьяну Рогов, еще раз потрогав ее лоб и направляясь к двери. – Клима мне позови, я в гостиной буду.

О чем Рогов говорил со своим преданным охранником, Тая уже не слышала. Но разговор вышел явно неприятный.

– Сам не знаю, как получилось… Развела меня, как лоха… – виновато бубнил Клим, глядя исподлобья на хозяина.

– Да уж, действительно… – усмехнулся Рогов. – И все-таки мне интересно, откуда этот подозрительный мотоциклист взялся, а?

– Так это же тот самый пацан, я узнал его…

– Какой пацан?

– Да я ж говорил вам давеча, помните? Сынок Севки Марычева!

– Да? Странно, очень странно. Может, она сама его нашла, как думаешь?

– Да не, откуда?.. Я думаю, он и впрямь случайно ее подвез.

– Не знаю, не знаю… Как-то не верю я в случайности. Не нравится мне все это, ой не нравится…

– Ну да. И мне тоже не нравится. Может, убрать его, а, Филипп Сергеич?

– В каком смысле – убрать? Ты что мне предлагаешь, не понял?

– Да нет… Я другое имею в виду… Можно его временно вырубить для профилактики, пусть недельку-другую в больнице поваляется. А что, с мотоциклистами все время что-нибудь да случается. И вообще… Рано вы девочку сюда привезли, Филипп Сергеич… Опасно, блин. Конечно, сейчас она не девочка, но вдруг чего?.. Болтанет где-нибудь… А вам сейчас никак нельзя ничего такого. Никуда бы ваша любовь не делась, подождали бы.

– Все, хватит! Говоришь много! – резко оборвал его Рогов, со стуком поставив бокал на столик. – Ты что, собрался меня учить, как любить и кого любить?

– Извините, Филипп Сергеич… Я ж тоже переживаю…

– А ты не переживай! Ты объясни лучше, почему не уследил, как она из дома ушла? Где была, с кем была, кого видела? Какой ты, на хрен, охранник после этого, а? Доверенное лицо? Уволю к чертовой матери…

Клим слушал понурив голову, моргал виновато. И в который уже раз Рогов поймал себя на мысли: как же Клим на собаку похож. На верного злого пса, который глотку перегрызет за хозяина и который молча и покорно примет от хозяина удар плетью. Странный, очень странный мужик – откуда в нем такая покорная услужливость? И откуда у этого бывшего насильника и бандита такая слабая преданная душонка?

Помолчав немного и дав Климу помучиться чувством вины, Рогов проговорил уже более спокойно:

– Что ж, Климушка… Надеюсь, ты больше не облажаешься. Я ж тебе доверяю, как самому себе. Ценить должен.

– Да я… Филипп Сергеич… Да я за вас…

– Ладно, ладно, понимаю. И все на этом, некогда нам с тобой беседовать, дела не ждут, в аэропорт меня сейчас повезешь, к ночи сюда вернешься.

– А куда летите?

– Да в Питер, будь он неладен. И отложить никак нельзя.

– Да все будет в порядке, уж я теперь!..

– Давай-давай, смотри в оба глаза. Только без больниц и аварий, я тебя умоляю, не надо ничего такого! Уж сам соображай, как и что… По обстановке…

* * *

– Сынок… Ты почему не отвечаешь? Я тебя зову, зову.

Тарас вздрогнул, повернулся к двери, уставился на мать в недоумении.

– Извини, мам, я не слышал.

– Спал, что ли? Я тебя разбудила?

– Нет, не спал.

– А чего лицо такое опрокинутое, будто спросонья?

– Я… Я просто задумался. Извини.

– Ты не заболел часом, а? Приехал насквозь промокший…

– Нет, не заболел. Все нормально, мам… Слушай, мне с тобой поговорить надо. Вернее, спросить…

– Вот за ужином и поговорим. Я ж тебя ужинать звала, а ты не откликался. Иди садись за стол, отец ждет.

– Иду…

Тарас тряхнул головой, сильно потер ладонями лицо. Не помогло. Состояние и впрямь было такое, будто только-только проснулся и невозможно отогнать от себя привидевшийся сон… Может, ему действительно все приснилось? И девчонка эта приснилась, маленькая, худая, белобрысая, с голубыми глазами-блюдцами, до краев наполненными таким неизбывно смиренным отчаянием, что хотелось схватить ее в охапку и спрятать за пазухой, отогреть-убаюкать… А когда отогреется, расспросить тихонько, что же такое страшное с ней произошло и какая нужна помощь. Ведь нужна же какая-то, не бывает в девчачьих глазах ни с того ни с сего столько неизбывно смиренного отчаяния, будто она через войну прошла и сломалась.

– Сынок! Ну в чем дело-то? Почему не идешь? – снова послышался из кухни мамин голос. – Мне потом отдельно тебя ужином кормить, что ли?

– Да иду, иду, мам, – пробурчал тихо Тарас, поднимаясь с дивана.

Из открытого окна вкусно пахло влажной после дождя землей и мамиными цветами, в изобилии растущими на участке. Все свободное время мама отдавала этой радости, даже в лице менялась, когда начинала с цветами возиться. Лицо становилось мягким, улыбчивым, ранние морщинки пропадали куда-то. А главное, в глазах не было привычной злой настороженности, будто надо сию секунду дать отпор невидимому врагу. Все-таки странно – почему… Не было у них никаких врагов, откуда им взяться-то? Жили себе тихо и мирно, без ссор и семейных скандалов, отец так вообще патологический молчун, слова из него не вытянешь.

Не очень богато, конечно, жили, но и не бедствовали. Но мама все равно часто нервничала, начинала разговаривать с отцом сквозь зубы. А он с ней никогда и не спорил, только однажды взбеленился. И вроде обыкновенный мужской разговор меж сыном и отцом намечался, ничего не предвещало скандала.

– Сынок… А почему тебе повестка в военкомат не пришла? Ты ж вроде проходил призывную комиссию?

– Не знаю, пап… На днях придет, наверное.

– Ты скажи, мы проводы соберем, все честь по чести. В армии послужить надо, мужик ты или кто?

– Надо так надо, пап, кто спорит.

– Молоток, сын… Правильно рассуждаешь.

И, обернувшись к маме, проговорил чуть заискивающе:

– Ты бы с продуктовыми запасами подсуетилась, Свет… Вдруг придется срочно проводы собирать? Надо ж будет людей звать, у Тараса друзей много.

– Не будет никаких проводов, успокойся! – ответила мама, подняв на отца сердитые глаза.

– То есть… Не понял… Как это – не будет?

– А так. Не пойдет мой сын в армию. Слава богу, у него мать есть. И мать в отличие от отца подсуетилась, нашла знакомых в медкомиссии, сделала сыну белый билет.

Пока отец с удивлением переваривал услышанное, Тарас спросил тихо:

– Мам… Что, правда?

– Правда, сынок.

– Но… Зачем? Я разве просил?

– А меня просить не надо. Я лучше знаю, как надо, я мать. А ты мой сын.

– Но я же…

– Все, отстань! Слышать ничего не хочу! Дело сделано, назад уже ничего не повернешь.

– Ты… Ты зачем это сделала, а? – свистящим шепотом спросил отец, медленно багровея лицом. – Ты по какому праву вмешиваешься в его жизнь?

– По праву матери, Сева.

– А ты у сына спросила, желает ли он твоего права? Что оно такое есть, твое право? Откуда оно взялось? А мою жизнь ты тоже перевернула по своему праву? Теперь за сына взялась, да? Эх ты… Нет, не могу я так больше… Как же я тебя…