– Что же этот куцый парламент хочет сделать с нами, находясь на другом краю света? – спросил Саттон своих собеседников.

– Ну да, они могут послать к нам свой проклятый морской флот, чтобы мы признали верховенство Соединенного королевства, – сказал губернатор, тем самым дав пищу для размышлений.

– Тогда мы найдем средства и способы послать их к черту, – коротко заявил Гарольд Данмор.

У Саттона появилось предложение:

– Может быть, нам стоит своевременно позаботиться о поддержке, например, со стороны других колоний? В конце концов, у них та же самая проблема, что и у нас.

– Об этом мы поговорим через две недели в поместье Саммер-Хилл, на нашем следующем заседании совета, когда нам придется принимать решение по этому поводу. А сегодня я хочу праздновать, – сказал Гарольд.

Его взгляд упал на Элизабет, и он, отделившись от мужчин, направился к ней.

– Ты развлекаешься, дитя мое? – поинтересовался он, вопросительно взглянув на нее.

Она заставила себя улыбнуться:

– О да, праздник удался.

Он, казалось, поверил ей так же, как и поверил лжи об исчезнувшем бычьем окороке.

– Ты прекрасно выглядишь в этом новом платье.

Ее удивило, что он заметил такую мелочь, как ее новый наряд.

– Спасибо большое, – сказала она, пребывая в смущении от комплимента, непривычно прозвучавшего в устах свекра. Она прикоснулась к голубому шелку и немножко стыдливо улыбнулась: – Если бы только оно не было таким неудобным.

Он засмеялся и при этом, к удивлению Элизабет, стал как будто моложе.

– Как по мне, то пускай бы женщины не мучили себя этими корсетами и… – Он посмотрел на танцевальную площадку, словно ища кого-то, и пояснил: – Я имею в виду штуку, которую носит и Фелисити в том числе. Как называются эти чудовищные бочки под юбками?

– Их называют verdugado[15]. Собственно говоря, их носят пока только в Испании. – Элизабет улыбнулась ему в ответ. – Смешно то, что у тебя перед глазами стоит та же картина, как и у меня. Я тоже подумала о бочке.

Гарольд кивнул и вдруг сразу же приобрел озабоченный вид.

– А где Роберт? – неожиданно спросил он.

– Перед этим я видела, как он танцевал, – ответила Элизабет, ощущая неясную тревогу.

– С кем?

– Мне кажется, с Амалией Смит. Но это могла быть и другая девушка.

– Он должен был танцевать с тобой.

– О, пожалуйста, Гарольд, я действительно не хотела бы…

Однако он уже отвернулся и широким шагом направился к танцевальной площадке. Элизабет смотрела ему вслед с чувством стыда. Ей стало легче, когда она увидела у подножия лестницы Анну Норингэм и Джорджа Пенна. Она поспешно подошла к ним.

– А вот и ты! – воскликнула Анна и, схватив Элизабет за руки, приветливо улыбнулась ей.

Ее заостренное и обычно довольно бледное лицо порозовело, что придало ей свежий и симпатичный вид. Это впечатление еще больше усиливалось благодаря платью абрикосового цвета, сшитого из воздушного шелка. Ее волосы, такого же орехового цвета, как и глаза, были закручены над ушами в красивые, похожие на штопор спирали, которые, пружиня, свисали ей на плечи. Анна с наигранным ужасом схватила один из локонов и скривилась в гримаске.

– Ужасно, правда? За эту прическу я должна благодарить Мэгги. Она упорно утверждает, что такие прически теперь носят при дворе.

Мэгги, ее новая горничная, прибывшая на остров месяц назад, обладала очень нужными и востребованными качествами: она была искусной швеей, модисткой и шила не только для Анны Норингэм, но также для Элизабет и Фелисити наряды, в которых и красовались дамы в этот вечер. Ее сослали на остров, потому что она якобы украла рулон материи, что Мэгги решительно опровергала, обвиняя людей, доставивших ее сюда, в своем похищении. Тем не менее она чувствовала себя на Барбадосе довольно хорошо и была благодарна Богу за то, что для нее заключение в тюрьму было заменено работой на Антильских островах. Ей просто посчастливилось, когда Норингэмы изъявили желание выкупить ее принудительный контракт: на острове все знали, что в поместье Саммер-Хилл со слугами обращались лучше, чем где-либо.

Будущий супруг Анны, Джордж, стоял рядом с ней и с несчастным выражением лица дергал себя за высокий воротник, который для тропического климата был так же малопригоден, как и его тяжелый бархатный сюртук, который, наверное, был в моде не менее двадцати лет назад. Очевидно, он считал, что солидная одежда должна была компенсировать то, что ему не хватало для авторитета в обществе. Хотя Джордж имел титул баронета, родом он был из крестьян и ничему другому не научился, кроме как возделывать землю. Однако в этом деле он разбирался отлично: его плантации процветали.

– А где твой брат? – спросила Элизабет Анну. – Я его сегодня вообще еще не видела!

– Уильям уже уехал, он попросил меня извиниться перед тобой, – смущенно произнесла Анна. – У матери разболелась голова, и он повез ее домой.

– Очень жаль, – сказала Элизабет. Выражение лица Анны указывало на то, что леди Гэрриет только изобразила болезнь.

Между Данморами и Норингэмами существовала молчаливая, но весьма ощутимая антипатия. Исходила она, по мнению Элизабет, скорее со стороны Данморов, однако, когда она спрашивала об этом свою свекровь или Роберта, они возражали, говоря, что все это ей просто кажется. Конечно, они не особенно любят Норингэмов, но это все только оттого, что «чванливая шайка» (именно так выразилась Марта) смотрит на Данморов сверху вниз и презрительно относится к ним в обществе, считая выскочками. На вопрос, почему же они тогда приглашают друг друга в гости и на приемах ведут милые беседы, Марта пожала плечами и, скривив лицо, ответила, что они ни в коем случае не хотят доставлять удовольствия этим высокомерным дворянам выглядеть более независимо, чем Данморы.

Элизабет было жаль, что Уильям уже ушел, потому что в его обществе ей всегда было интересно и приятно. Он был очень умным собеседником, умел шутить и быть вежливым одновременно. Его присутствие на подобных приемах для нее зачастую было единственным лучом света, тем более что им чаще всего удавалось перекинуться не больше, чем парой слов. В отличие от Данморов она не хотела, чтобы Джордж думал, что им пренебрегают. И даже теперь по его лицу было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке. Элизабет также заметила наполовину расстроенную, наполовину благодарную улыбку Анны и мягко произнесла:

– Не обижайтесь, что я снова оставляю вас одних, однако мне нужно немножко подышать свежим воздухом.

Внутренний двор, как и холл, был освещен множеством свечей. То тут, то там стояли небольшие группы мужчин, курящих свои трубки, и женщин с бокалами пунша в руках. Пряный запах табачного дыма смешивался с острым ароматом рома, но сильнее всего ощущался пьянящий аромат франжипани, которые росли вдоль каменной ограды и белые цветки которых мерцали в свете фонарей.

Элизабет остановилась во дворе и посмотрела на звездное небо. Как всегда, оно очаровало ее своим великолепием.

Погруженная в мысли, она подошла к фонтану, находившемуся посреди внутреннего двора, и села на его каменное ограждение. Она вынула шпильки из волос и тряхнула влажными от жары локонами, затем сняла с себя туфли, которые, как и платье, тоже были новыми и в которых было не менее тесно, чем в платье. Она закатала кружевной рукав и протянула руку к плещущейся воде. Фонтан имел классическую форму пасти льва, из которой лилась вода, – это был дорогой импорт, благодарить за который нужно было Дункана Хайнеса. Вода приятно холодила кожу. Ее рука, которая и без того загорела под солнцем до коричневого цвета, как смазанный маслом кокосовый орех, под водой казалась совсем черной. Одно лишь обручальное кольцо на пальце блестело, словно хотело напомнить, что в ее жизни все еще было кое-что, что ей нужно терпеть, хочет она этого или нет.

Несколько болтавших между собой женщин приближались к фонтану, а с ними и проповедник Мартин, чьи громогласные воскресные проповеди уже неоднократно портили Элизабет настроение. Особенно продолжительными и упорными были его выступления против искушений разврата, которые исходили единственно от женщин. Элизабет чувствовала, что он говорил это с особенным нажимом и при этом неоднократно посматривал в ее сторону. Она даже не стала ждать, пока гости подойдут к фонтану. Игнорируя презрительные взгляды, она поспешно вскочила и убежала со двора. С ослабленным корсетом, распущенными волосами и босая, Элизабет, несомненно, снова предоставила дамам и преподобному хороший повод для разговоров, однако сие весьма мало заботило ее.

Она пошла назад, в дом, и вышла с противоположной его стороны, затем миновала конюшни и сараи и направилась к побережью. Молодая женщина ощущала почти болезненную потребность побыть в одиночестве. Вокруг царила тишина, нигде не было ни души – просто благословение. Глинистая тропинка вела по склону, поросшему дюнной травой, вниз, к морю. До воды было недалеко, вряд ли больше, чем четверть мили. Где-то вдали, там, где находились ближайшие поселения, мерцали фонари – слабый свет в темноте. Гавань, широкий полукруг которой находился по другую сторону следующего холма, отсюда не была видна, но и туда было тоже рукой подать. Шум прибоя раздавался в ночи, то усиливаясь, то слабея, – шуршание и плеск волн, постоянно повторяющиеся в своем приходе и уходе. Песок под ногами Элизабет был еще теплым от дневной жары. Время от времени она наступала на камешки или ракушки, однако ее это не смущало.

Было темно, но темнота не была непроницаемой. Огромное количество мерцающих звезд едва освещало ночь, однако свет факелов, горевших на наружных стенах виллы, сопровождал Элизабет на ее пути. Чем больше она удалялась от дома, тем слабее становился свет, но она все же могла видеть дорогу. Впрочем, она нашла бы ее даже вслепую, потому что часто ходила сюда на пляж с Джонатаном, чтобы показать ему ракушки и улиток. Он любил плескаться в мелких волнах или бросать камешки в воду. Иногда она приказывала слуге покатать ее и малыша на лодке, чтобы полюбоваться летучими рыбами, которые буквально кишели вокруг острова. Джонатан каждый раз приходил в восторг, когда рыбы пробивали водную гладь и взлетали высоко в воздух. Один раз на прогулку с ними пошел Роберт. Он держал малыша на коленях, опустив подбородок на голову Джонатана, и в его глазах светилась нежность. Тогда Элизабет молилась, чтобы стереть из своей памяти воспоминания о Дункане. Она поклялась себе научиться любить Роберта, если ей в будущем Бог пошлет такие же послеобеденные часы, как этот. Она, он и Джонатан – одна семья.

Она так отчаянно желала наконец-то стать счастливой с ним. Однако немного погодя его похождения возобновились, и с тех пор не прошло ни единого дня, когда бы она не думала о Дункане. Ни единого.


Дункан видел, как она вышла из дома и направилась в сторону побережья. Он тут же отказался от своего плана идти на праздник и последовал за ней, правда, на достаточно большом удалении, чтобы она не заметила его. При этом он не переставал удивляться, как ей это удается – пройти всю дорогу, ни разу не упав. Наверное, у нее было зрение, как у кошки. Сам он то и дело спотыкался, подавляя вырывавшиеся от досады ругательства, и в конце концов споткнулся-таки и упал на землю. Поднявшись, он некоторое время стоял на месте, чтобы сориентироваться. Не надо было ему так много пить у Клер.

Плеск волн у близкого побережья подсказал ему правильный путь, а затем он увидел Элизабет. Она сидела на песке между двух пальм, и он мог различить в слабом фосфоресцирующем свете, исходившем от воды, лишь неясные очертания ее фигуры. Услышав его шаги, она резко вскочила и воскликнула:

– Кто здесь? Назовите себя, а то вам плохо придется!

– Хотел бы я это видеть, – сказал он и добавил: – В случае крайней необходимости.

– Проклятье, Дункан! – вскричала Элизабет. – С чего это тебе в голову пришло подкрадываться ко мне?

– Извини, я не хотел тебя испугать!

Она набрала полную пригоршню песка и швырнула в него. Он получил всю порцию песка в лицо, потому что не успел своевременно заметить ее движение.

– Лиззи, послушай, прекрати! Я ведь извинился!

Она лишь сердито фыркнула.

Дункан вытащил из кисета, висевшего на поясе, трубку, набил ее табаком, а затем с помощью небольшого кресала, которое он постоянно таскал с собой, зажег кусочек хлопчатобумажного фитиля. Эти движения Дункан совершал в темноте с такой же уверенностью, как и заряжал свой двуствольный пистолет, который всегда висел у него на поясе, когда он находился на Барбадосе. По его мнению, на острове было слишком много азартных людей, которые, почуяв близкую добычу, готовы были идти по трупам. Тяжело нагруженный корабль «Элиза» привлекал к себе многочисленные жадные взгляды сразу же, как только становился на якорь в порту, так что осторожность капера была небезосновательной. К тому же Дункан прекрасно помнил, как он сам когда-то без зазрения совести присвоил себе этот фрегат.