Она находила удовольствие в этих мыслях о будущем, — удовольствие, не омраченное сознанием того, что у нее нет ни малейшего желания быть самоотверженной, или щедрой, или доброй. Она хотела лишь слыть таковой. Однако ее мозг был слишком примитивен, слишком невосприимчив, и она не улавливала разницы между «быть» и «слыть». Ей достаточно было верить, что настанет такой день, когда у нее появятся деньги и все будут одобрять ее.

Да, настанет такой день! Но пока он еще не настал. Не настало еще время, чтобы о ней перестали судачить. Она еще не может вести себя как настоящая леди.

А Питер сдержал слово. Тетя Питти действительно пришла в невероятное волнение, у Питера же за ночь разыгрались такие боли в спине, что он больше не садился на козлы. С тех пор Скарлетт стала ездить одна, и мозоли, которые исчезли было с ее рук, появились снова.



Так прошли весенние месяцы, и холодные апрельские дожди сменились теплом и душистой майской зеленью. Неделя бежала за неделей в трудах и заботах, осложненных недомоганием, вызванным беременностью; с течением времени старые друзья становились холоднее, а родные — добрее и внимательнее, выводя Скарлетт из себя своей опекой и полным непониманием того, что ею движет. В эти дни тревоги и борьбы среди всех, окружавших Скарлетт, лишь один человек понимал ее, только на него она могла положиться; этим человеком был Ретт Батлер. Странно, что именно он предстал перед ней в таком свете, — непостоянный, как ртуть, и порочный, как дьявол из преисподней. Но он сочувствовал ей, а как раз этого ей и недоставало, хотя меньше всего она рассчитывала встретить сочувствие у него.

Он часто уезжал из города по каким-то таинственным делам в Новый Орлеан — он никогда не говорил, зачем туда едет, но эти поездки вызывали у нее что-то близкое к ревности: она была уверена, что они связаны с женщиной или — с женщинами. Но с тех пор как дядюшка Питер отказался возить ее, Ретт все больше и больше времени проводил в Атланте.

Находясь в городе, он обычно играл в карты в комнатах над салуном «Наша славная девчонка» или в баре Красотки Уотлинг, где вместе с самыми богатыми янки и «саквояжниками» измышлял разные способы обогащения, за что горожане презирали его не меньше, чем его собутыльников. В доме у Скарлетт он больше не появлялся — по всей вероятности, щадя чувства Фрэнка и Питти, которые оскорбились бы, если бы Скарлетт вздумала принимать визитера, находясь в столь деликатном положении. Но так или иначе, она сталкивалась с ним почти каждый день. Он нередко подъезжал к ней, когда она катила в своей двуколке по пустынной Персиковой или Декейтерской дороге, где находились ее лесопилки. Завидев ее, Ретт неизменно придерживал лошадь, и они подолгу болтали, а иногда он привязывал лошадь к задку двуколки, садился рядом со Скарлетт и вез ее, куда ей требовалось. Она в эти дни быстро уставала, хоть и не любила в этом признаваться, и всегда была рада передать ему вожжи. Он всякий раз расставался с ней до того, как они возвращались в город, но вся Атланта знала об их встречах, и у сплетников появилась возможность кое-что добавить к длинному перечню проступков, совершенных Скарлетт в нарушение приличий.

Ей случалось задуматься над тем, так ли уж неожиданны были эти встречи. Они становились все более частыми по мере того, как шли недели и обстановка в городе из-за стычек с неграми накалялась. Но почему Ретт ищет встреч с нею именно сейчас, когда она так плохо выглядит? Никаких видов на нее у него теперь, конечно, нет, если они вообще когда-то были, в чем она начала сомневаться. Он давно перестал подтрунивать над ней, вспоминать ту ужасную сцену в тюрьме янки. Он перестал даже упоминать об Эшли или ее любви к нему, ни разу — с присущими ему грубостью и невоспитанностью — не говорил, что «вожделеет ее». Скарлетт сочла за лучшее не трогать лиха, пока спит тихо, и не спрашивала Ретта, почему он стал так часто встречаться с ней. А потом она решила: все его занятия в общем-то сводятся к игре в карты и у него так мало в Атланте добрых друзей, вот он и ищет ее общества исключительно развлечения ради.

Но чем бы ни объяснялось его поведение, она находила его общество приятным. Он выслушивал ее сетования по поводу упущенных покупателей и неплатящих должников, по поводу мошенника мистера Джонсона и этой бестолочи Хью. Он аплодировал ее победам, в то время как Фрэнк лишь снисходительно улыбался, а Питти в изумлении изрекала: «Батюшки!» Скарлетт была уверена, что Ретт частенько подбрасывал ей заказчиков, так как был знаком со всеми богатыми янки и «саквояжниками», но когда она спрашивала его об этом, он неизменно все отрицал. Она прекрасно знала цену Ретту и не доверяла ему, но настроение у нее неизменно поднималось, когда он показывался из-за поворота тенистой дороги на своем большом вороном коне. А когда он перелезал в двуколку и отбирал у нее вожжи с какой-нибудь задиристой шуточкой, она словно расцветала и снова становилась юной хохотушкой, несмотря на все свои заботы и расплывавшуюся фигуру. Она могла болтать с ним о чем угодно, не скрывая причин, побудивших ее поступить так или иначе, или своего подлинного мнения по поводу тех или иных вещей, — болтать без умолку, не то что с Фрэнком или даже с Эшли, если уж быть до конца откровенной с самой собой. Правда, когда она разговаривала с Эшли, возникало много такого, чего соображения чести не позволяли ей говорить, и эти невысказанные слова и мысли, естественно, влияли на ход беседы. Словом, приятно было иметь такого друга, как Ретт, раз уж он по каким-то непонятным причинам решил вести себя с ней по-доброму. Даже очень приятно — ведь у нее в ту пору было так мало друзей.

— Ретт, — с негодованием воскликнула она вскоре после ультиматума, который предъявил ей дядюшка Питер, — почему в этом городе люди так подло относятся ко мне и так плохо обо мне говорят? Трудно даже сказать, о ком они говорят хуже — обо мне или о «саквояжниках»! Я никогда ни во что не вмешиваюсь и не делаю ничего плохого и…

— Если вы ничего плохого не делаете, то лишь потому, что вам не представилось возможности, и, вероятно, люди смутно это понимают.

— Да будьте же, наконец, серьезны! Они меня доводят до исступления. А ведь я всего-навсего хочу немного подзаработать и…

— Вы всего-навсего стараетесь быть непохожей на других женщин и весьма преуспели в этом. А я уже говорил вам, что это грех, который не прощает ни одно общество. Посмей быть непохожим на других — и тебя предадут анафеме! Да уже одно то, что вы с таким успехом извлекаете прибыль из своей лесопилки, Скарлетт, является оскорблением для всех мужчин, не сумевших преуспеть. Запомните: место благовоспитанной женщины — в доме, и она ничего не должна знать о грубом мире дельцов. — Но если бы я сидела дома, у меня уже давно не осталось бы крыши над головой.

— Зато вы голодали бы гордо, как положено благородной даме.

— Чепуха! Посмотрите на миссис Мерриуэзер. Она торгует пирогами, кормит ими янки, что много хуже, чем иметь лесопилку, а миссис Элсинг шьет и держит постояльцев, а Фэнни расписывает фарфор, делает уродливейшие вещи, которые никому не нужны, но все их покупают, чтобы поддержать ее, а…

— Но вы упускаете из виду главное, моя кошечка. Эти дамы ведь не преуспели, а потому это не задевает легкоранимую гордость южных джентльменов, их родственников. Про них мужчины всегда могут сказать: «Бедные, милые дурочки, как они стараются! Ну ладно, сделаем вид, что они нам очень помогают». А кроме того, вышеупомянутые дамы не получают никакого удовольствия от своей работы. Они всем и каждому дают понять, что только и ждут, когда какой-нибудь мужчина избавит их от этого неженского бремени. Поэтому их все жалеют. А вы явно любите свою работу и явно не позволите никакому мужчине занять ваше место, вот почему никто не жалеет вас. И Атланта никогда вам этого не простит. Ведь так приятно жалеть людей.

— О господи, хоть бы вы иногда бывали серьезны.

— А вы когда-нибудь слышали восточную поговорку: «Собаки лают, а караван идет»? Так вот, пусть лают, Скарлетт. Боюсь, ничто не остановит ваш караван.

— Но почему они против того, чтобы я делала деньги?

— Нельзя иметь все, Скарлетт. Вы либо будете делать деньги неподобающим для дамы способом и всюду встречать холодный прием, либо будете бедны и благородны, зато приобретете кучу друзей. Вы свой выбор сделали.

— Бедствовать я не стану, — быстро проговорила она. — Но.., я сделала правильный выбор, да?

— Если вы предпочитаете деньги.

— Да, я предпочитаю деньги всему на свете.

— Тогда вы сделали единственно возможный выбор. Но за это надо платить — как почти за все на свете. И платить одиночеством.

На какое-то время она погрузилась в молчание. А ведь он прав. Если как следует подумать, то она и в самом деле в общем-то одинока: близкого друга среди женщин у нее нет. В годы войны, когда на нее нападало уныние, она бросалась к Эллин. А после смерти Эллин рядом всегда была Мелани — правда, с Мелани ее ничто не роднит, кроме тяжелой работы на плантациях Тары. А теперь не осталось никого, ибо тетя Питти пробавляется только городскими сплетнями, а настоящей жизни не знает.

— По-моему.., по-моему… — нерешительно начала она, — у меня всегда было мало друзей среди женщин. И дамы Атланты недолюбливают меня не только потому, что я работаю. Они просто меня не любят, и все. Ни одна женщина никогда по-настоящему меня не любила, кроме мамы. Даже мои сестры. Сама не знаю почему, но и до войны, до того, как я вышла замуж за Чарли, леди не одобряли меня во всем, что бы я ни делала…

— Вы забываете про миссис Уилкс, — сказал Ретт, и в глазах его блеснул ехидный огонек. — Она всегда одобряла вас — во всем и до конца. Я даже сказал бы, что она одобрила бы любой ваш поступок — ну, кроме, может быть, убийства.

Скарлетт мрачно подумала: «И даже убийство!» и презрительно рассмеялась.

— Ах, Мелли! — проронила она и нехотя добавила: — Не очень-то мне льстит то, что Мелли — единственная, кто меня одобряет, ибо ума у нее — кот наплакал. Да если б она хоть немножко соображала… — Скарлетт смутилась и умолкла.

— Если б она хоть немножко соображала, она бы кое-что поняла, и уж этого-то она бы не одобрила, — докончил за нее Ретт. — Впрочем, вы об этом знаете, конечно, куда больше меня.

— Ах, будьте вы прокляты с вашей памятью и вашей невоспитанностью!

— Я обхожу молчанием вашу неоправданную грубость и возвращаюсь к прежней теме нашего разговора. Хорошенько запомните следующее. Если вы не как все, то всегда будете одиноки — всегда будете стоять в стороне не только от ваших сверстников, но и от поколения ваших родителей, и от поколения ваших детей. Они никогда вас не поймут, и что бы вы ни делали, это будет их шокировать. А вот ваши деды, наверно, гордились бы вами и говорили бы: «Сразу видна старая порода». Да и ваши внуки будут с завистью вздыхать и говорить: «Эта старая кляча, наша бабка, видно, была ох какая шустрая!» — и будут стараться подражать вам.

Скарлетт весело рассмеялась.

— А вы иной раз попадаете в точку! Взять хотя бы мою бабушку Робийяр. Мама вечно стращала меня ею, когда я не слушалась. Бабушка была настоящая ледышка и очень строга к себе и к другим по части манер, но она была трижды замужем, из-за нее состоялась не одна дуэль, и она румянилась, и носила до неприличия низко вырезанные платья, и.., м-м.., почти ничего под платьями.

— И вы невероятно восхищались ею, хоть и старались походить на свою матушку! А мой дед со стороны Батлеров был пират.

— Не может быть! Из тех, что лазили на мачты и ходили по реям?

— Ну, он скорее заставлял других ходить по реям, если это могло принести доход. Так или иначе, он сколотил немало денег и оставил моему отцу целое состояние. Однако в семье все из осторожности называли его «морской капитан». Он погиб во время драки в салуне задолго до моего рождения. Смерть его, понятно, явилась большим облегчением для его деток, ибо старый джентльмен по большей части бывал пьян, а напившись, забывал о том, что служил на флоте капитаном, и принимался вспоминать такое, от чего волосы у его деток вставали дыбом. Тем не менее я всегда восхищался им и старался подражать ему куда больше, чем отцу, хотя отец у меня — весьма благовоспитанный господин, чрезвычайно почтенный и религиозный, так что видите, как оно бывает. Я уверен, что ваши дети не будут одобрять вас, Скарлетт, как не одобряют вас сейчас миссис Мерриуэзер, и миссис Элсинг, и их отпрыски. Ваши дети скорее всего будут мягкие и чинные, какими обычно бывают дети у людей, лишенных сантиментов. И на их беду вы, как всякая мать, по всей вероятности, будете исполнены решимости сделать все, чтобы они не знали тех тягот, которые выпали вам на долю. А ведь это неправильно. Тяготы либо обтесывают людей, либо ломают. Так что одобрения вы дождетесь только от внуков. — Интересно, какие у нас будут внуки!

— Вы сказали: «у нас», намекая, что у нас с вами могут быть общие внуки? Фи, миссис Кеннеди!