Уинстон Грэм - Уорлегган

— У него вкрадчивый, льстивый голос, — сказал Фрэнсис, — и чертовски убедительная манера складно излагать. Я испытал это на своей шкуре. Уж не считает ли он, что мы заживем полной жизнью лишь по милости его дружбы? Не верится, что его лесть могла тебя убедить.

— Я сама могу составить мнение, — ответила Элизабет. — Хотя не могу не заметить, что не воздержись Джордж от решительных мер с закладной, жизни у нас не было бы совсем никакой.

Фрэнсис задумчиво погрыз ноготь.

— Признаюсь, мне непонятно его терпение. Никак не вяжется. Я ведь теперь партнер Росса. Из-за этого Уил-Грейс переписали на Джеффри Чарльза. Но Джордж бездействует.

— Может, из дружеского расположения, — предположила Элизабет.

Фрэнсис подошел к распахнутому окну и подставил лицо холодному воздуху.

— Я не могу избавиться от мысли, что своей неприкосновенностью обязан тебе.

— Мне? Глупости. Право, Фрэнсис...

— Глупости? Отнюдь. Джордж не один год по тебе вздыхает. Я никогда не считал его достаточно человечным, чтобы позволить нежным чувствам затмить деловые цели, но за неимением лучшего объяснения...

— Надеюсь, ты найдешь лучшее объяснение, — Элизабет поднялась. — Мне надо идти, почитать Джеффри Чарльзу.

Фрэнсис схватил ее за руку, когда жена проходила мимо. Отношения между ними за последние два года наладились, однако так и не стали теплыми.

— Мы оба можем это отрицать, — сказал он, — но на мой взгляд, его приход сегодня объясняется достаточно простой причиной. Независимо от того, считаешь ли ты, что Уорлегган расположен ко мне, или, как я думаю, он расположен к тебе, нет сомнений в его чувствах к Россу. Относясь к нам по-дружески, Джордж может снова встать между нами и Россом, и, несомненно, добьется в этом успеха. Ты хочешь, чтобы у него получилось?

На секунду Элизабет замолкла, а затем ответила:

— Нет.

— Я тоже, — он отпустил ее руку, и Элизабет медленно вышла.

— Вам следует пригласить его на ужин. У нас всего предостаточно, чтобы это устроить. Конечно же, не как при жизни Чарльза. Мне так грустно без твоего отца, мой мальчик. Это единственный человек, который знал, как следует развлекаться знати, — произнесла тетушка Агата.

***

По пути домой на перекрестке Баргус, где стояла виселица, Джордж встретил Дуайта Эниса, ехавшего со стороны «Принца головорезов». Поприветствовав его, Дуайт собирался уже проехать мимо, но Джордж остановился, лошади сблизились.

— О, доктор Энис, едете в далекие края выполнять свой медицинский долг? Не иначе как в Труро, смею предположить?

— В Труро — редко.

— Однако, бывая там, вы никогда не доезжаете до Уорлегганов.

Обдумывая ответ, Дуайт не без труда успокоил коня и решил быть откровенным.

— Ваша семья всегда относилась ко мне по-дружески, мистер Уорлегган, и я также питаю к вам дружеские чувства, но Полдарки из Нампары — мои близкие друзья. Я живу на краю их земель, работаю среди шахтеров, ужинаю за их столом и пользуюсь их доверием. И мне кажется, что не стоит пытаться получить удовольствие в обоих мирах.

Не поворачивая шеи, Джордж все же позволил себе изучить потертый бархатный сюртук Дуайта с позолоченными пуговицами.

— Эти два мира настолько расколоты, что независимый человек не может перемещаться из одного в другой по собственной воле?

— Полагаю, что да, — сказал Дуайт.

Джордж помрачнел.

— Мужские языки иногда обгоняют женские. Надеюсь, ваши дела процветают?

— Вполне, благодарю.

— На прошлой неделе я посещал Пенвененов и узнал, что теперь вы там постоянный лекарь.

— Здоровье мистера Пенвенена отменное. Я не так часто с ним встречаюсь.

— Однако мне сказали, что вернулась его племянница. Как я понял, вы сделали какую-то сложную операцию на горле и спасли ей жизнь.

— Полагаю, мужские языки опередили женские и в этот раз.

Джорджу не понравилось, что собственные же слова ударили по нему рикошетом. Он начинал испытывать растущую неприязнь к молодому доктору, тот говорил так прямолинейно и почти не пытался скрыть свои симпатии. Джордж не проводил время в обществе людей, которых не волновало его одобрение или неодобрение.

— По моему мнению, – сказал Джордж, – все эти доктора и аптекари не достойны ни капли доверия. От них больше вреда, чем пользы. И вообще, моя семья достаточно состоятельна, чтобы позволить себе ни о чем не переживать, в отличие от многих семей с древними корнями.

Джордж развернулся и поскакал прочь. Его слуга последовал за ним. Дуайт в недоумении глянул им вслед, дернул поводья и отправился своей дорогой. Он прекрасно понимал, что обидел влиятельного человека. Учитывая все тонкости профессии, Дуайт предпочел бы не заводить себе такого врага. Но, к сожалению, времена, когда он мог сам выбирать себе друзей, давно миновали. Поэтому на этот счет Дуайт не особо переживал. Его занимало совсем другое. «Мне сказали, что его племянница вернулась», — невзначай обронил Джордж. Если это на самом деле так, то пришел конец душевному спокойствию Дуайта. Путь его лежал в Сол, мимо сараев с рыбой. Внезапно он услышал грохот за спиной. Обернувшись, Дуайт понял, что это Розина Хоблин растянулась на мостовой.

Бедняжка тащила ведро с водой. Дуайт спрыгнул с лошади, привязал ее к столбу и помог Розине встать. Все попытки доктора выяснить, почему девятнадцатилетнюю девушку отправили за водой, несмотря на хромоту, оказались безуспешны. Сейчас миленькое лицо Розины искажала гримаса боли.

— Это всё колено, сэр. Через минутку пройдет. Иногда бывает, что я не могу его разогнуть. Спасибо, сэр.

В это мгновение из дома выскочила младшая сестра Розины, Парфезия, присела в реверансе перед доктором и, подняв ведро, протянула сестре руку.

— Подожди минутку, — обратилась Розина к сестре. — Нужно чуть-чуть передохнуть, и всё пройдет, — эти слова были адресованы уже Дуайту.

Спустя пару минут ее провели в дом. Дуайт обрадовался, что Джака, отец девушек, отсутствует, поскольку его настроение менялось непредсказуемо.

С непроницаемым лицом Дуайт отмахнулся от заверений Розины и миссис Хоблин, что ничего страшного не случилось, и если она сядет за стол и задерет ногу, то все пройдет, и наклонился, чтобы осмотреть колено, боясь найти бог знает какую стадию разрушения сустава. Но не нашел. Опухоль, разумеется, и легкое покраснение, но на ощупь кожа не была горячей и не лоснилась.

— Говоришь, что эта проблема появилась восемь лет назад?

— Да, сэр, около того.

— И ты всегда испытываешь боль?

— Нет, сэр, только когда нога сильно деревенеет, как сейчас.

— А с бедром у тебя такая же проблема?

— Нет, сэр, с ним все в порядке.

— Из колена никогда ничего не текло?

— Нет, сэр. Только будто бы кто-то поворачивает ключ, и колено немеет, — ответила Розина, опуская юбку.

— Ты когда-нибудь показывала это другому доктору?

Дуайту показалось, что девочки обменялись взглядами у него за спиной.

— Да, сэр. Когда это впервые началось, — ответила Розина, — в 84-м, мистеру Нюэ, а он уж давно помер.

— И что он сказал?

— Ничего не сказал, — торопливо ответила миссис Хоблин, — даже не знал, что это.

Атмосфера в доме настолько очевидно препятствовала расспросам, что Дуайт велел девушке приложить холодный компресс и сказал, что зайдет снова на следующей неделе, когда боль утихнет. Когда он вышел, уже почти наступили сумерки, а ему еще предстоял самый неприятный вызов.

У подножия холма над галькой располагался плоский зеленый треугольник травы и сорняков, с одной стороны его стояли сараи для рыбы, а над ними — коттеджи и лачуги. Чтобы добраться до них, требовалось пересечь узкий горбатый мостик. Дуайт на мгновение задержался, глядя на море.

Поднимался ветер, и дальние скалы едва виднелись в сгущающихся сумерках, но все еще можно было разглядеть мрачные створки узкого входа в залив. В лодке возился старик, перекидывая сеть через борт. Перед постоялым двором чайки дрались за рыбью голову. В окне мерцала свеча.

Дуайту показалось, что сквозь шум волн он расслышал шепоток деревенских жителей.

— Слыхал о Джоне-Джеймсе Эллери, а? Всего-то зуб разболелся, пошел к лекарю за Мингузом, и тот выдрал ему три зуба. Джон-Джеймс с тех пор мучается от жуткой боли и предпочел бы сдохнуть! Если б я заболел, то испужался бы к нему пойти!

Дуайт собрался уходить, и тут из постоялого двора тихо вышел человек. Казалось, он хотел избежать встречи с ним. Но Дуайт остановился, и мужчина тоже остановился. Это был Чарли Кемпторн, которого Дуайт вылечил от шахтерского туберкулеза, теперь Кемпторн домогался Розины Хоблин, хотя и являлся вдовцом сорока с лишним лет с двумя детьми, а ей исполнилось только девятнадцать.

— Поздновато вы вышли из дома, сэр, а? Хочется быть дома у камелька — здорово иметь очаг, у которого можешь посидеть.

— То же самое и собирался сказать и тебе.

Кемпторн усмехнулся и кашлянул.

— Кое-чем лучше заниматься в полутьме, ну вы понимаете. Когда таможенники не видят.

— Если бы я был таможенником, то как раз в полутьме и был бы занят сильнее всего.

— Ха, но им больше нравится сидеть у собственных очагов, как и прочим разумным людям.

В голосе Чарли, когда он проскользнул мимо, послышалась легкая тревога.

Фиби Эллери открыла Дуайту двери и провела его наверх. В комнату Джона-Джеймса Эллери приходилось взбираться по деревянной лестнице из комнаты на первом этаже, где лежали мешки с картошкой, сети, весла и пробковые поплавки. В спальне невозможно было выпрямиться, и в этот вечер горящая лампа на рыбьем жире едва освещала надвигающуюся ночь. Большая часть стекол в окне отсутствовала, и ветер задувал внутрь, теребил занавески и пригоршнями швырял в дом брызги дождя. Огромная черно-белая кошка прошествовала по комнате, которая ни на секунду не оставалась неизменной и создавала свои собственные фиолетовые зловещие тени. Лицо больного было обмотано старым тряпьем.

— Господи! Помилуй меня, Господи, помилуй меня, — бормотал он.

Фиби встала в дверях, неотрывно наблюдая за Дуайтом укоризненным взглядом.

— Ему скоро полегчает, — сказала она, — боль длится около часа и потом на время уходит.

Дуайт мало что мог поделать, но остался на полчаса, дал больному настойку опия и слушал шум волн, к тому времени как он собрался уходить, приступ закончился.

Это была непростая ночь, и Дуайт провел ее беспокойно, переживая по поводу собственной неудачи и бессмысленности своей профессии.

Вечером двадцать четвертого мая Росс и Демельза прибыли к Тревонансам почти последними, поскольку им пришлось одалживать лошадь у Фрэнсиса, у него оставалось еще целых три. Когда они поднимались наверх, в большой гостиной уже разговаривала и смеялась компания человек в двадцать. Демельзе потребовалось целых полчаса, чтобы переодеться, и Росс, которому почти ничего не требовалось, читал свежий выпуск «Шерборн меркьюри», любезно оставленный в спальне.

Франция воевала с Австрией. Всего три недели назад революционный котел наконец вскипел. В газете говорилось, что господин Робеспьер возражал против объявления войны и покинул пост общественного обвинителя, но остальные склонялись к войне, и огромная армия уже вторглась в Бельгию. Столкновение с австрийскими войсками ожидали со дня на день. А какова же наша собственная позиция? Мистеру Питту хорошо предсказывать пятнадцать лет мира, как он делал это в марте, предсказания ничего не стоят, но когда они сопровождаются дальнейшими сокращениями нашей и без того крошечной армии и превращением флота в скелет, наша безопасность и само существование под угрозой.

Росс так зачитался, что не услышал Демельзу с первого раза, и ей пришлось повторить, пока муж не поднял взгляд.

Когда он встал, то понял, что очарование и красота жены не померкли за три года испытаний и почти что бедности. Временами они скрывались под будничной маской рутинных дел, но тем поразительнее было их возвращение. В такие мгновения Росс понимал, что именно так привлекает в Демельзе многих мужчин.

Росс подошел к двери и, открыв ее жене, сказал:

— Выход в свет все ещё внушает тебе страх, как в былые времена? Никогда не понимаю, волнуешься ты или нет.

— В первые десять минут у меня дрожат коленки. Но, к счастью, эта часть тела хорошо спрятана.

— Я знаю, что тебя излечит, — засмеялся Росс.

— И что же?

— Портвейн.

— Да, частенько помогает, согласна. Но есть и другие способы.