***

Чем примитивнее человек, тем более высокого он о себе мнения.

Э. М. Ремарк «Возлюби ближнего своего»

Алый шелк нежными вспышками страсти разрезал сырой полумрак московских улиц. Никогда еще эти улицы, просыпанные камешками по земле, не были так чарующе красивы, не завораживали своими прозрачными глазами, а после дождя никогда еще так легко не дышалось.

Запретная страсть. Наперекор всем устоям и вопреки собственной совести. Духота тут же нахлынула обратно в подворотни и щелки, залезла в каждую дыру и выбоину на дороге, сметая свежесть дождя тонкой ручкой.

— Тебе понравился мюзикл? — мужской голос тихим эхом ступил в безмолвный танец.

Элина молчала. Честный ответ казался ей предательством мужа, но тот факт, что она кружилась по уже почти ночной улочке за руку с чужим мужчиной, делал явным обстоятельство ее измены. Она следила за тем, как платье воздушным потоком следует за ней по пятам, и видела в его темно-красном окрасе кровь, что сочилась из спины Миши. После удара ее ножа.

— Да. А вот это мне уже не так нравится, — вздохнула она, и ее ладонь выскользнула из ладони Димы.

— Почему же? Искусство — это прекрасно! Ты сама сегодня, как лучшая постановка пьесы о женщине.

Румянец бутоном розы робко пробился на щеках Элины, невзирая на количество макияжа. Он говорил так сладко и так верно давил на все эрогенные точки ее души, словно был мастером со стажем. Но ей не хотелось так думать, даже допускать мысль о том, что сладостные речи этого мужчины оборвали лепестки не с одного цветка. Что если у него хранятся целые засохшие букеты таких как она?

Она чувствовала себя героиней романтического французского спектакля, итальянской драмы… Скинуть бы лодочки и пошлепать босиком по теплому влажному асфальту! А потом напороться на шипящие угли, когда дойдет до дома.

— Лина, — Дмитрий развернул ее к себе, опаляя кожу плеч касаниями, — мы ничего предосудительного не делаем. Ни единого движения или даже разговора. Ты ведь можешь завести себе друга?

Девушка неуверенно кивнула. Дружба между мужчиной и женщиной всегда казалась ей ускользающим солнечным зайчиком. С ней либо спали, либо ее терпели. Первое было правдой в ее жизни, пока еще не наступил тот роковой день. Второе стало данностью после замужества.

— Да, я могу, — больше убеждала себя она. — Между нами нет ничего серьезного.

— И быть не может.

Обманчивое успокоение, словно лед, приложенный к ожогу, утешил Элину. Временное успокоение, а ожог-то пылает. Миша до того загнал ее в клетку, выдрессировал своим безразличием, что она стала думать, будто обязана ему хотя бы за то, что он чувствует это самое безразличие. Когда женщина не нужна мужчине, она готова благодарить его даже за безразличие — тоже чувства.

Дмитрий взял ее за руку, заклеивая изолентой рот писклявому голосу, говорившему, что ему нравится держать ее за руку. И гулять по влажным, машущим носовым платком уходящей весне улицам Москвы. Такие простые радости, а в душе ощущение пустоты, будто не было в его жизни пахнущего цветами дождя, щекочущего пятки даже через обувь влажного асфальта и женской ладошки в руке, которая бы приносила столько умиротворения. Не было в его жизни ничего настоящего.

— Между нами ничего серьезного, — снова повторила Элина, — но все кажется серьезным до жути.

— Тебе кажется, — усмехнулся мужчина. — Не переживай.

На миг его уколола совесть, давно взявшая пожизненный отпуск, когда он еще был в утробе матери. Элина явно себя накручивала, как перед походом к врачу: «Это будет не больно, совсем нет, ну если только чуть-чуть…. Нет, я умру от боли!» И она точно знала, что верный ответ где-то в конце цепочки. А он говорил ей, ничего не подозревающей, попавшейся на крючок рыбке, правду. Ничего серьезного.

— Зайдем в кафе? — невинный вопрос вытянул его из болота мыслей.

— Ага. Самое то выпить холодного сока.

Может быть, удастся затащить ее в постель. Опять же, он не мог применить к ней стандартную схему. Рыбка была диковинной. Возможно, они сходят еще на парочку свиданий. Но он уже знал, что случится наверняка: рано или поздно он оставит ее на далекой затертой странице этого альбома забытых фотографий памяти.

— На работе в последние дни кавардак творится. — Элина что-то говорит, но он не может сконцентрироваться на ее словах. — Моя напарница разбила коробку с дорогим лекарством. Это такие огромные деньги! — Перед глазами стояли розы и это слово «Достоевский». Какое же отношение имеет к нему фамилия великого классика? И почему это должно его вообще волновать? Память копошилась своими грязными руками в его нейронных соединениях, однако никак не получалось вытянуть эту ниточку. — Господи, она никогда не…

— Я не хочу, чтобы не было никогда, — выпалил Дмитрий, которого уже укачало от каруселей мыслей.

— Ты о чем? О Тамарке? Надеюсь, найдет деньги…

Какого-то неведомого черта жизнь привела его сюда, в это кафе, к этой женщине, от которой исходят флюиды горечи, хотя она была невероятно мила и притягательна своей собственной привлекательностью. Жизненные пути сходятся и расходятся по не известному никому расписанию, может, стоит иногда не задаваться вопросом "Почему?", а просто брать от жизни все, что ты сможешь унести?

Элина снова открыла рот, собираясь рассказать очередную больничную байку, чтобы заполнить неловкую паузу его молчания. Губы мужчины накрыли ее в пугающем даже его самого поцелуе. Девушка громко вдохнула, сжимая руки в кулаки от неожиданности и желания сопротивляться. Но ее сопротивления хватило лишь на то, чтобы углубить поцелуй.

— Ты… — светлая прядь упала на ее пылающее стыдом лицо, — ты… Невозможно…

Грудная клетка Элины вздымалась и опускалась. Ее душили слезы обиды и не оттого, что она позволила чужому мужчине поцеловать себя, а потому, что хотела позволять и впредь.

— Господи… боже мой… Это конец.

— Почему не начало? — осторожно спросил Дмитрий, ощущая карамельный запах ее помады на своих губах. Он, по всей видимости, извращенец, но впервые запах женской помады после поцелуя не захотелось стереть с губ. — Почему все хорошее, что с тобой случается, ты считаешь концом?

Девушка закрыла лицо руками, мечтая стать чашкой с остатками кофе в руках официантки, чтобы ее вымыли сейчас с гелем и очистили от дурных мыслей. Или… повторить это снова. Порой грехи приводят не в ад, а как раз-таки в рай.

— Как же мой муж? Вдруг кто-то видел нас? — со страхом спросила Элина и даже побоялась оглянуться.

И зачем он это сделал? А почему бы и нет? Захотел поцеловать и поцеловал. Со своим мужем пусть сама разбирается.

— Никого тут нет, — ответил он, и ей померещилось колебание в его голосе.

Паранойя. Отлепив руки от лица, мужественно встречаясь со взглядом Димы, в котором не было и толики волнения от поцелуя с замужней женщиной, будто адюльтер был для него в порядке вещей, она задержала взгляд на свежем маникюре. Роковое ало-черное омбре. Пальцы коснулись упругих локонов. Эластичные блестящие волосы в красивой укладке. Слегка коснулась языком нижней губы изнутри. Поцелуй, каких у нее не было никогда в жизни. Миша сам толкнул ее в объятия другого человека.

Изменяющая женщина подобно путнику в пустыне. Если воды с собой нет, приходится пить то, что есть. Если нет любви у мужа, приходится искать ее в другом мужчине.

— Какие люди не на работе! — голос, который она никак не ожидала услышать, буквально выбил из-под нее стул. — Так вот зачем тебе понадобился отгул.

— Здравствуй, Катя, — пробормотала Элина, уже догорая окончательно от стыда. Скоро на столе задымятся черенки.

— Катерина Владимировна, — с напором произнесла та. — Прошу вас соблюдать субординацию, ибо я не перестала быть вашим начальником, даже если на мне такое шикарное платье.

Глаза Элины виновато и несколько воровато пробежались легкой завистью по кружевному черному платью-футляру, отлично сочетающемуся с отливающим тьмой каре и, как обычно, броскому макияжу, на грани дерзкой сексуальности и строгости. Ее восхищение самой собой резко померкло, потускнело, слилось с пылью на каблуках Стрельцовой.

— Да, Катерина Владимировна, извините, — ее унижение плескалось под ногами начальницы, как ненароком разлитый чай, по которому королева сейчас безжалостно пройдется своими головокружительными шпильками.

— У Элины платье сегодня тоже волшебное, не находите, Катерина Владимировна? — сам не понимая зачем, встрял Дмитрий. — Ей до одури идет темно-красный.

Глаза Стрельцовой превратились в щелки, в которых клубился мрак негодования. Она бы разорвала его на части и, полив острым соусом, съела по кусочку. Да вот нельзя. Элину же его слова еще больше вогнали в яму стеснения, она была готова посыпать голову землей и помереть, лишь бы все это закончилось.

— Идет, согласен, милый? — Катерина повернулась к своему спутнику, но ее руки била мелкая дрожь от желания впиться в лицо Дмитрия ногтями и затем поцеловать.

Кавалер слегка качнул головой, искренне сочувствуя блондинке, которая была не так уж и плоха, но в то же время не имея намерений потратить вечер в пустую, когда эта фурия развернется и уйдет. Не зря же он поменял постельное белье.

Дмитрий про себя проклинал свои тупость, идиотизм, недальновидность. И нет, не за то, что общался с Катериной накануне, когда она звала его на мюзикл, а он отказался, предварительно выпытав у нее любимое летнее кафе. А за то, что дал слабину с Элиной. В противном случае ему бы не было ее жалко.

— Выпьем чай в другом кафе, дорогой. Здесь слишком людно, — рассмеялась Стрельцова, заплевывая бывшую подругу взглядом, и походкой от бедра направилась к выходу.

— Она всегда такая сучка? Когда-нибудь берет выходной? — спросил Дима, действительно находясь в шоке от этой женщины.

Сколько раз он с ней уже сталкивался, а она не прекращает проявлять силу и эффектно выглядеть. Мужчина про себя алчно оскалился. Дико жаль, что он сейчас не в том положении, чтобы присмирить пантеру, сломать ее стержень, продавить под себя. И дело не в сексе. Уложить в постель можно и самую ярую из стерв и феминисток, а заставить склонить голову… тут нужно мастерство истинного ублюдка. Без денег и памяти, в полупустой квартирке с чаем и баранками на обед он не чувствовал себя готовым к покорению слишком высокой и острой скалы, зато на холмик — он посмотрел на все еще бледную и трясущуюся Элину — его сил хватит.

— Все хорошо? — снова обратился к ней и взял ее ледяные пальцы в свои. — Лина, посмотри на меня. Мне за тебя страшно.

— Мне тоже страшно за себя. Дима…. прости меня.

— За что?

— За то, что это наша последняя встреча.

— Успокойся, Элина. Все хорошо. Твоей начальнице не помешает пройти курс успокоительных внутривенно.

— Не в ней дело. Во мне. Если кто-то изменяет своей второй половинке, линчевать нужно его в первую очередь. Если кто-то терпит унижения, нужно продолжать вытирать об него ноги. Каждый сам выбирает, кем ему быть: личностью или тенью этого слова. Я тень.

— Лина…

— Прекрати. Я не буду ничего слушать.

Элина попыталась открыть ридикюль, чтобы заплатить за свой скромный ужин, но руки напоминали ей намокший картон — вообще не двигались вслед за сигналами мозга. Она вернется к мужу и забудет это алое платье и распущенные волосы. Он продолжит стирать подошву своей обуви об нее — и хорошо, так привычнее. Она придет утром на работу, и начальница продолжит макать ее головой в нечистоты — и правильно, так тоже привычнее.

— Ладно, хорошо. Пусть будет по-твоему. Но ты можешь мне оказать самую последнюю услугу?

— Да, — ответила девушка и замолчала.

— Тебя это несколько удивит…

— Говори уже.

— Можешь еще раз сходить в полицию? К начальнику следствия.

Он сомневался, нужно ли ему это делать. Может, оставить ее в покое? Но кто, если не она? Стрельцова точно не будет бегать по его поручениям, причем, не самым безопасным.

— Зачем? Мне ясно объяснили, что ничем помочь не смогут, и вообще мне лучше не появляться с подобными вопросами.

— Просто передай это начальнику следствия и все. Он поймет. Скажешь, что от меня, и уйдешь, — протянул ей конверт.

— Что там?

— Письмо от меня, — нагло сорвал он.

— Ладно. Но почему бы самому это не сделать?

Где-то внутри ее кусал червячок (если не огромный слизень) сомнений, все, связанное с этим мужчиной казалось вывернутым наизнанку, неправильным, ложным. Он вселял в нее лишь недоверие крайней степени.

— Сама же видишь, не рады мне в полиции.

— Передам, — бросила Элина и, схватив письмо, быстро ушла.

Ветер бил ее в спину, пока она понурой походкой плелась по мостовой. Весна сбросила личину душистого вечера, окунув ее в холодную ночь. Муж думает, что она на дежурстве. Значит, пути ведут к Женьке, где она выкинет это платье, затянет волосы в хвост и смоет с себя макияж. Выкинет эту Элину в урну, навсегда оставаясь собой, просто Элей.