Сделать бы себе эксцизию сердца, чтобы не хотеть, не чувствовать, не мечтать! Но ведь мысли, чувства и желания сосредоточены в голове, а не в этой мышце. А может, все дело в сексуальном влечении? Поэтому она так остро воспринимает все, связанное с Димой. Тогда больше подойдет инфибуляция.

От этих мыслей ей стало тошно, аж до приступа нервного смеха. Элина сгибалась пополам, исторгая из себя кашляющий, болезненный смех.

— Элина, с тобой все хорошо? — поинтересовался зашедший офтальмолог.

— Нет, — прокашлялась она, продолжая истерично посмеиваться. — Разве по мне не видно, что я, черт возьми, в полном непорядке?!

Мужчина растерянно пожал плечами и, спрятав сигарету обратно в пачку, быстро ретировался. Так делают все люди: видя проблемы другого, быстренько сматывают удочки и убегают. Опять же, идем по пути наименьшего сопротивления. Вся наша жизнь — позорный поиск самого легкого из возможных путей.

Когда в курилку стали подтягиваться люди, Элина прозрачной тенью выскользнула оттуда. Такой она стала — тенью. Может идти рядом, а человек ее и не заметит.

Ноги привели ее в раздевалку. Весь мир смешался в бурлящем котле из злых слепящих молний разочарования и льющихся с неба проливных дождей обид. Шатающуюся ее встретило большое зеркало, передающее истинную картину миру.

Тощий скелет. Безжизненные волосы. Лицо узника Бухенвальда. Ей было невыносимо стыдно от этого гнусного зрелища. Ведь ей дана целая жизнь с ее морем возможностей и бесконечными солнечными утрами, которым когда-нибудь придет конец. У нее просто была эта самая жизнь, которую никогда не увидели узники Бухенвальда, а глаза запали у нее, руки дрожали у нее, жить не хотела она.

Как же стыдно… Стыд рвал ее на части. На кусочки. Ломал кости. Дробил их в пыль.

— Ну что же с тобой не так, Эля? Элина?! — в сердцах выкрикнула она, опираясь о стену с двух сторон от зеркала. — Что с тобой не так?..

Может, дело в том, что она эктоморф? Элина всегда была довольно худой, а сейчас стала сплошь кожа и нервы. Какому мужчине понравится этот чертов эктоморф? Кому захочется быть с женщиной, которая вечно находится на грани церебротонии?

А может, Шелдон был неправ? И вся его теория — бред сивой кобылы?

Или неправа она сама? И никому нет никакого дела до того, какой тип телосложения и темперамента у нее? Просто она делает все, чтобы каждый новый день приближал ее к духовной смерти.

Ведь нам людям так это нравится — смаковать свою собственную смерть. Притворяться жертвой. Подыгрывать своим низменным слабостям. Мы сами создаем театр одного актера, одного зрителя, одного режиссера и одного великого критика — для себя самих же.

Черные приливные волны депрессии скалились и шипели, разливаясь белой пеной по ее душе. Элина знала, что жизнь — это поле боя, и каждый день тысячи людей проигрывают самим себе в этом единственном сражении. И она проиграла. Страх ползал черными жуками где-то внутри ее головы, забирался в вены, отравлял кровь. Этот хамоватый, беспринципный полицейский снился ей в кошмарах. Ложь Димы стала предательством, которого она не ожидала даже в самом страшном сне.

— Действительно, не ожидала предательства от совершенно незнакомого человека, о котором знаешь только его имя! — причитала Элина, держась за голову, чувствуя, как все меньше плоти на ней остается.

Ей казалось, что все это снится. Головная боль, страх — все это галлюцинации. Перед взором девушки водили хороводы своих странных танцев цветные пятна, мир окрасился в мутные тона пелены, что пала на ее глаза.

Пора домой! Однозначно пора вернуться к Мише. Он самый родной ее человек. С ним безопасно. И вот же как получается: только она решила оступиться, выйти из зоны комфорта, ей тут же сделали невыносимо больно. Этот урок она запомнит навсегда.

Мудрость стоит дорого. Порой, чтобы уяснить простую истину, нам приходится подставлять щеку для ударов судьбы нескончаемое количество раз.

— Эля, вот ты где! Я везде тебя ищу, — запыхавшаяся медсестра, ее напарница в смене, влетела в раздевалку. — Вызывают в двести пятую. Срочно.

— Плевать! Я ухожу домой.

Ирина удивленно посмотрела на Элину. Она еще ни разу не была свидетелем вспышек эмоций у этой тихони, забитой серой мышки с облезлым хвостиком. Оказывается, она умеет говорить. И даже громко.

— Решай это с главврачом, а пока что приказ явиться в двести пятую.

Дверь оглушающе захлопнулась, прищемив голову всем ее голосящим страхам. Элина тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Она никогда не была экспансивной натурой, за ней не водились приступы бешенства и вспыльчивости.

Эта вспышка ярости не стала единственным бойцом в ее эксадроне смерти. Пришла пора дать бой своей тени: жалкой, трусливой, боящейся всех и вся тени. Это не вспышка — это пандемия, захватившая все ее существо.

Пока она твердой походкой приближалась к этажу главврача, уверенность в собственных силах росла по экспоненте. Когда-нибудь жизнь закончится, и бояться станет поздно. Действительно поздно.

— Элина! — смачно протянула ее имя своим длинным языком Стрельцова, перекатила его между острыми белоснежными зубами и выплюнула прямо на пол, перед ногами Элины. — Кого я вижу!

— Почему тебя это так удивляет? — вяло ответила Элина, не имея сил на грызню с Катериной.

Она так и видела их в дикой природе. Стрельцовой там самое место. Она же дикарка! Варвар. Кнут — единственный способ общения, которым она владеет.

— Думала, ты после своего адюльтера стыдливо сбежишь из страны.

Эти слова хлестнули Элину плеткой по лицу. И еще раз. Она даже ощутила на губах металлический привкус крови.

— Но я понимаю тебя, дорогая. Понимаю, что ты чувствуешь. Для тебя романы с такими мужчинами редкость, а мне-то не привыкать к вниманию, — рассмеялась Катерина, ловко пряча плеть в новые колкие слова.

Элина стояла перед начальницей в белом халате, на котором, похоже, остались пятна от лекарств, которые сегодня не хотели дружить с ее дрожащими руками. Свинья. Глаза Элины затравленно бегали от перламутровых пуговиц на кардигане Катерины до шелковых колготок с провокационными черными стрелками сзади. А она никогда не носила таких дерзких вещей. Ей незачем. Мише плевать.

— Понимаешь, — губы Элины треснули, точно некачественная пластмасса, в ухмылке, — если только в пиквиковском смысле.

— Что, прости? — нахмурилась собеседница, что сделало ее безупречный макияж не таким идеальным.

— Как ты можешь меня понимать? Ведь Дима тебя отшил! — специально использовала грубое слово она, чтобы выстрел попал прямо в цель, и ни миллиметром ниже.

Лицо Стрельцовой представляло собой истинную бойню эмоций, кровавую резню душевных порывов. Сейчас в ней разум боролся с фонтанирующей злостью на эту несчастную выскочку Элину.

— Ты сама сделала свой выбор, подруга. Сама, — шепотом отчеканила Катерина, словно пощекотав ее лезвием ножа по сонной артерии.

Ее шаги уверенным цокотом давали понять, что эту женщину не сломить. У нее всегда есть запасной план. План, который повергнет врага раз и навсегда. Голова Элины уже украшала стену ее кабинета, стала почетным трофеем на полке ее тщеславия.

— Помни, Эля, ты сама сделала свой выбор, — отголоски высокомерия Стрельцовой цеплялись за стены, но упорный ветер перемен нес их прямо к Элине.

Перемены уже стучали в ее дверь. Готовили таран для большей эффектности. Петли болезненно трещали, зная, что им не вынести такой сокрушительный удар.

— Иди ты к черту, противная сука, — выплюнула Элина вместе со слезами и стекла по стенке на пол.

Университет, прогулки по теплым московским улочкам, аромат будущих побед и свершений, уверенность в завтрашнем дне, непоколебимость духа. Вот что разрушила зависть лучшей подруги. Она разорвала в клочья все, что они имели. Готова была приставить дуло к ее виску, только бы избавиться от вечного напоминания о былом в виде бывшей подруги. Катя Стрельцова отныне Катерина Владимировна и только на «вы».

Кабинет главврача так и остался нетронутым. Рука Элины не коснулась дверной ручки, а голос не произнес твердо и решительно заветные слова об увольнении. Вместо этого ноги дотащили слабое тело девушки до туалета, где она закрылась в одной из кабинок и дала волю слезам.

Карман с правой стороны завибрировал, отвлекая ее от купания в водопаде слез. Дима. Испытанный шок отрезвил Элину.

— Как ты смеешь звонить мне, подонок?!

Ей казалось, что она истошно кричит, вопит на всю больницу. Но на деле ее голос шептал сорванными связками что-то похожее на свирепство и непреклонность.

— Лина…

— Не хочу слышать твой голос. Ты лгун! Ложь — твое имя. Теперь ты точно знаешь, как тебя зовут.

Он что-то лепетал в трубку, но до нее не доходил смысл сказанного. Пространство сжималось и разжималось вокруг Элины, став предзнаменованием головокружения. Время текло по секунде в час в ее мозгу, создавая иллюзию бесконечной боли.

Нажав отбой, она прекратила разговор с ним. Навсегда. Без права вернуться. Приползти к нему обратно со своими никому не нужными мечтами на протянутой ладони.

Хвала небесам, что в туалете никого не было. Только эта затемнившаяся от времени плитка и ржавые трубы станут свидетелями ее падения. На смену горьким рыданиям пришло анестетическое безразличие. Мир потух. Не было больше ярких вывесок, манящих стать лучшей версией себя, превзойти себя вчерашнего. Остался только холод, что выжигал своими ледяными объятиями внутренности.

Элина плохо различала местность. И уж точно она не знала, сколько просидела в этом туалете. Долго. Очень долго. Коридор, палаты, ближе к выходу… Чья-то рука схватила ее слишком небрежно для Миши и уж чересчур нежно для грабителя или убийцы и рванула на себя.

— Кто вы… Дима?!

Огонь ярости снова воспламенил ее кровь. Один его вид вселял в ее душу паранойю, страх, желание убежать и скрыться в бункере, под землей, да где угодно, лишь бы не нашли.

— Заметил, какая погода классная? — на удивление бодро спросила девушка, поднимая опухшие глаза к небу.

Длинноносые белобрысые облачка передвигались по небосводу, тяжело пошатываясь и украдкой заглядывая в мир людей. Что они снова творят со своими жизнями? Как они вновь и вновь их ломают без тени сожаления и раскаяния?

— Что? Погода? Лина…

— Заткнись, Иуда, — прошипела она, так и не восстановив голос от долгих рыданий.

— Я не лгал тебе и не…

— Какое жалкое бормотание! Ты же так крут. Подобное поведение рушит твой образ крутого парня. Ты не мужчина, — покачала головой Элина, став смелой как никогда в жизни, — ты просто тряпка. Тряпка, которая готова скинуть свою грязь на других людей, потому что ей страшно валяться в ней одной.

— Да о чем ты говоришь?! И перестань меня оскорблять!

Элина закашлялась, желая рассмеяться. Совсем устала. Усталость ощущалась стальными тросами, что вот-вот отпустят груз весом в миллионы тонн.

— Отнеси это письмо в полицию. Ничего страшного! — кривлялась она так, что прохожие молчаливо крутили пальцем у виска. — Знаешь, я испытываю идиосинкразию к твоему вранью.

Он скривился, явно ее не поняв.

— Не понял меня, да? Я не удивлена. Книги-то ты явно не читаешь. Таким придуркам, как ты, книги не нужны. На вас с рождения стоит крест; книги вам не помогут стать людьми.

— Ты сама это сделала, — его тон в миг стал ледяным; осколки льда резали ее кожу. — Это был твой выбор. Никто тебя не пинал в сторону полицейского участка.

— Ну да, конечно, мой выбор! — крикнула она, вспоминая Стрельцову. — И сейчас это тоже мой выбор, — со всей дури влепила ему пощечину, чувствуя, как горит ладонь.

Впервые она сделала нечто подобное…. Впервые. Не описать словами, какая легкость разлилась во всем теле. Словно бы с этой пощечиной она отправила в прожорливую пустоту вселенной весь скопившийся негатив.

— Дура чокнутая! Голову сначала вылечи! — орал ей вслед он, но разве его истеричные крики имели значение?

Она двигалась уверенно, шаг в шаг с облаками, которые точно знали, что они делают и зачем. Элина теперь тоже знала. У нее есть дом. Муж. Она должна быть там, с ним. Может, ребенок их объединит? Нужно предложить ему. Да, ребенок навсегда свяжет их. И тогда она точно всегда будет возвращаться домой. Всегда.

По пути к якобы дому (она с таким рвением убеждала себя, что дом у нее есть!) ей попалась скамейка. Сил нести это мертвое тело не было, поэтому она позволила себе небольшую передышку.

— Почему же ощущение такое, будто я смертница? — бурчала себе под нос Элина, срывая росшие у бордюра цветочки.

Ребенок это же хорошо. А ей кажется, словно его рождение станет выстрелом в висок. Но ведь Миша уже точно не бросит ее? Вдруг он оставит любовницу ради их ребенка? Она не нужна ему, но ребенок?..