На пороге кабинета появился отец, и Алекс метнул на него ненавидящий взгляд. Пришла пора узнать кто кого, чьи клыки окажутся острее.

Глава 24

Напрасно притворяться, прошлое не дремлет, хоть в той коробке, хоть в другой.

Дельфина Бертолон «Солнце на моих ногах»

— Положи эти документы. Они касаются новой стройки, тебе они ни к чему.

Мужчина в возрасте с интересом рассматривал копию себя, только младше на тридцать лет. Что-то пошло не так в его жизни, если родной сын жил одной лишь местью ему…

— Нет уж, папочка, — скривился Алекс. — Они касаются той аварии, в которой пострадала девушка.

— Открой, посмотри.

Одним глазом следя за отцом, который теперь стал врагом номер один, он открыл папку. Чертежи, схемы, договоры… Что за черт?

— Идем в столовую. Тебе надо поесть. Разговоры потом.

— Да, конечно! Сейчас я поем, а через пять минут какой-нибудь ублюдок типа Туманова скрутит меня и притащит в вонючий свинарник за грехи перед тобой.

— Не дури. Идем в столовую. Там уже накрыто.

Алекс сглотнул. Как же хотелось есть. Господи, он готов был продать Иисуса даже не за тридцать сребреников, а за ломоть хлеба и горячую похлебку. Правильно говорят, хлеб — всему голова. В его случае голова уже сходила с ума.

— Чем накрыто? Похлебки с ядом? Кувшины с отравленным вином?

— Александр, прекращай этот цирк. Ты довольно уже из себя шута строил. Пришло время серьезных разговоров.

— Да, серьезных, а я и не понял! — разошелся Алекс, и скинул папку со стола. — Смотри на мои синяки и кровоподтеки! А это, — собрал пальцами грязную ткань футболки, — следы от малины. Женщина на улице угостила, но от нехватки сил варенье капало изо рта. Так что я понимаю всю серьезность случившегося дерьма!

— Случившегося по твоей вине! — перешел на крик отец.

— Знаешь что…

— Прекратим этот балаган, — пресек начавшую подниматься на ноги истерию Антон Робертович, — и спустимся в столовую. Еда не заражена тифом, не отравлена мышьяком и не была в зубах у крыс. Не переживай за здоровье своего желудка.

Черт с ним. Есть хотелось сильнее, чем ругаться с отцом. Иногда крайняя нужда залихватски сворачивает шею любой гордости.

— Идем, — буркнул Алекс, и ноги понесли его в столовую.

Он ненавидел этот дом, но знал каждый его миллиметр. Интуитивно. Шестым чувством передвигался по дому, который когда-то окрестил запретной зоной. Тайны, которые хранились здесь, были всегда вне зоны доступа.

— Кстати, за тобой должок, сын. Часы, которые ты украл со стола, стоили не мало тысяч долларов, — оборонил, точно пару монет на ходу, отец.

— Предоставь улики, что это я их украл, тогда поговорим.

— Научился быть бизнесменом, — хмыкнул Антон Робертович. — Будем считать, что я подарил их тебе.

— Даже они не окупают украденное у меня детство, но так и быть, будем в расчете, — сказал Алекс, и тема украденных часов исчерпала себя навсегда.

Столовая начала радовать его еще до того, как он подошел к двери. Ароматы супа, жареного мяса, салатов, напитков и десертов практически разбили ему голову кирпичом. Кажется, слюна может не удержаться во рту…

— Даже если все здесь просроченное, плевать, — набитым под завязку ртом говорил Алекс, накидываясь то на одно, то на другое. — Вся моя жизнь просрочена раньше срока. Спасибо тебе за это. Как тебе компания Туманова? Ты же всегда его ненавидел. От любви до ненависти… Сколько шагов тебе потребовалось?

— Ты слишком категоричен, — отец устроился на другом конце стола. Его сердце учащенно билось от осознания того, что с ролью отца он не справился. Бизнесмен, любовник, любитель экстремального спорта — кто угодно, только не отец. — Я не испытывал к твоему дружку ненависти, просто не любил его. Ну он же слизняк, как и его папаша. Оба неприятные и мутные типы.

Его сын уже не мальчик, а взрослый мужчина. Мужчина, который разрушил свою жизнь, не оставив себе ни одного бункера, чтобы спрятаться. И он взрослый мужчина, который приложил руку к этим разрушениям. Почему же взрослые такие глупцы? Почему они глупее детей? Может, потому что их порывы окрашены только цинизмом и меркантильностью. Видимо, деньги оказались не так важны для его сына, как он сам.

— Да ты и сам такой же слизняк, мутный тип. — Алекс откусил от оленины и заел ее чесночным салатом.

Как бы Эля сейчас его упрекнула. Просто взбесилась бы! При этой мысли оленина встала погрызенной со всех сторон костью в горле, и он закашлялся. Чертова вегетарианская чушь!

— Ты чего? — Антон Робертович подбежал к сыну, но тот отверг его помощь.

— Осенило что-то о том, как отвратительно есть мясо, — ответил Алекс и отодвинул оленину. Перебьется чаем с выпечкой.

— Смешные у тебя шутки, — рассмеялся отец, демонстративно откусывая от сочащейся болью и негодованием оленины. — Ты с пятнадцати лет со мной на охоту и рыбалку ходил! Напомнить тебе, как ты стрелял в медведя из винтовки? А всех этих птичек несчастных ты помнишь? Между прочим, их потом наша кухарка готовила нам же на ужин. Хорошо же тебе промыли мозги. Только кто?

Промыли мозги… Алекс уже не слушал жестокие бредни отца. Не промыли, а вставили на место. Как он мог рассчитывать на любовь Элины, если не был готов пойти ни на один компромисс ради нее. Любовь есть компромисс. Не жертва, когда ты обливаешься слезами, отказываясь от чего-то, и бьешь себя в грудь при всех, а именно компромисс — желание изменить себя, добровольно пойти на этот шаг, не жалея расстаться со старым хламом привычек и привязанностей. Он не смог расстаться со своей глупостью, начав читать книги, которые она советовала. Он не смог не лгать ей, хотя она заслуживала честности. Он не смог отказаться от мяса, а ведь она предлагала присоединиться к ней.

— Черт, — выругался Алекс, мысленно плюя в миску.

Да он ничего не смог для нее сделать! Только мечтать о деньгах, чтобы прикупить себе любовь женщины, которая давала ее ему совершенно безвозмездно. Каким же нужно быть слепцом, чтобы не замечать то, что тычется тебе в нос.

— Что такое?

— Забей. Навряд ли ты поймешь мои душевные терзания.

— Сын, я объясню тебе ситуацию с Тумановым.

— Не нужно. Это как будто слушать подробности извращенцев, — отмахнулся Алекс, которого больше не заботил отец, не заботила еда, только Элина имела значение. — Меня вот что интересует: ты что, серьезно бы засадил меня за решетку?

Во рту кубарем перекатывалась еда, смесь из овощей, а в голове то же самое творилось с мыслями. Эля, Элина, Лина. Его самая дорогая женщина. Как же вернуть ее теперь, когда он сам себя окончательно потерял?

— Не сядешь ты ни за какую решетку. Улики по этому делу давно уничтожены. Я взял Туманова, как вы говорите, на понт. И именно по этой причине оставил тебе доступ к дому и сейфу.

— Лжешь.

— Нет.

Алекс уставился на отца, на минуту позволяя лицу Элины скрыться за шторкой подсознания.

— Прям так и нет у тебя ничего! Димон что, поверил тебе на слово? Он хитрый, слизняк, кто угодно, но не идиот.

— Сын, какой же ты маленький… — вздохнул мужчина. — Ненависть выкалывает глаза в два счета и высасывает мозг еще быстрее. Он ослеп от ненависти к тебе, ему не нужны были никакие доказательства, только мое честное слово. Ты должен его понимать, — намекнул на их собственные отношения.

— Да, я его понимаю и не собираюсь этого скрывать. Я ненавижу тебя. Или ненавидел. — Алекс задумался. — Знаешь, сейчас мне так все равно на твое существование, а раньше да, я сгорал от ненависти к тебе. У меня не было ничего, и я цеплялся за ненависть к человеку, который породил меня и бросил на этом свете. А сейчас у меня есть кого любить, и я не упущу эту возможность.

— Я не бросал тебя.

— Не-ет, отец, ты бросил меня. Ты никогда не расставался с телефоном, а сына мог месяцами не видеть. Очередная шлюшка на яхте была важнее? Не удивляйся, что через тридцать лет ненависть к тебе стала важнее любви. Пожал то, что посеял, хренов фермер. Ладно, я пойду, — сказал он и, вытерев рот салфеткой, кинул ее на стол.

Этот жест символизировал конец всему. Их семье, которая умирала, но никак не могла сдохнуть. Конец всем мучениям. Нет в его жизни отца, нет страданий. Конец всем этим похождениям по бабам. Больше нет нужды заливать свою боль таким анестетиком. Конец грязи, что бесконечно пачкала его белое пальто. Пора выстирать себя раз и навсегда.

— Так просто уйдешь, Саша?

Алекс сжал зубы от злости. Саша! Буль проклят этот Саша! Он Алекс!

— Я просто уйду. Мой дом, — он обернулся, — ты забрал его тоже?

— Дом твой, но машин там нет.

— Спасибо, что не пустил по миру с голым задом.

— Я уверен, ты скажешь еще спасибо за то, что я забрал у тебя бизнес. Построй что-нибудь сам, сотри руки в мозоли, тогда ты сможешь гордиться собой. А жить на мои деньги всю жизнь и плевать мне под ноги — так каждый может, сын.

— Какая трогательная речь. Надеюсь, Туманов не подавится моими деньгами.

Его трясло. Температура то падала ниже нормы, то била все рекорды. Алекс был готов наброситься на этого лоснящегося старика с кулаками. Последняя битва.

— Ему не достанется ни копейки.

Слова отца остановили кровопролитие буквально за секунду до того, как кулак Алекса взлетел в воздух.

— Как это так?

— Друг твой мало того, что темный человек, так он еще и глуповат. Хитер, но с теми, кто хитрее, играть не умеет. Он даже не посмотрел, что взял у меня из рук. По этим бумагам я получаю все твои активы, а Туманову — жалкий процент от сделки.

— Он в курсе?

— Уже, думаю, да.

Алекс согнулся пополам. Его туловище, точно плохо сшитая кукла, рвалось по швам от смеха. Туманов придурок! А папаша молодец. И между врагами можно выбрать лучшего.

— Надумаешь сдать меня в ментовку, хотя бы сообщи. Хочу побриться перед камерой, — бросил Алекс и открыл дверь.

— Нет никаких улик, — повторил отец. — Я бы не позволил тебе сесть в тюрьму ни при каких обстоятельствах. Уж точно не из-за того, что ты спал с этой дешевкой сельской. Да, меня расстроил тот факт, что ты вставлял мне палки в колеса, но эта женщина точно не причина упечь единственного сына за решетку. — Спина Александра была напряжена, словно лук перед выстрелом. — Улик давно нет, Саша. Это правда. Но наказать тебя придется, и этим наказанием станет твой бизнес.

— Вы само благородство, Антон Робертович.

— Можешь показывать мне язык сколько угодно, но посмотри, не почернел ли он. Кстати, насчет этой девушки. Все это время я помогаю ей материально. А ты хоть раз интересовался, как у нее дела?

— Прощай.

— Ключи от дома не хочешь забрать?

— Давай.

Дверь за Алексом закрылась, разрубая голову призраку прошлого навсегда. Все вопросы решены. Петля скинута. Но свою удавку затягивает на шее новая…

***

Единственный способ победить страх — это встретить его лицом к лицу.

Деннис Лихэйн «Остров проклятых»

Его дом. Гнездо, свитое для певучей боли, для яростной ненависти, для страшных тайн. Этот дом до хруста сжимал его шею своими бетонными ручищами.

— Никогда больше, — задыхаясь, крикнул Алекс, — никогда!

Он взлетел по ступенькам в свою спальню. Дверь со слезами ударилась об стену и затихла. Ящик комода упал на пол, с такой злостью он рванул его на себя.

— Никогда больше вы не будете мной управлять, не позволю!

Пора разорвать контракт с дьяволом, стереть эти подписи левиафанов. Хватит с него совместного проживания с прошлым! У него есть настоящее, которое стало пепелищем, но он отстроит заново всю свою жизнь. У него есть будущее, которое он все еще может не упустить на этом перроне скоростных поездов.

Мужчина нашел зажигалку в ящике ниже и, не думая ни секунды, поджег фотографии, свои письма в пустоту, свои рисунки, что никогда не будут показаны ни маме, ни папе.

— Всем плевать, Саша, — прошептал он, наблюдая за тем, как сгорает робот, нарисованный коряво и неаккуратно, зато с любовью.

Такая она детская любовь: корявая, неуклюжая, но всегда уверенная в себе и искренняя. Но не получив ответа, она становится еще одной безликой ненавистью в этом мире, полном чужих и злых людей.

— С днем рождения. — Он провел пальцами по фотографии, единственном напоминании о семье, и сжег ее тоже. — Покойся с миром.

Алекс дополз до стены и осел, подпирая ее. Из него вышел весь воздух, шарик сдулся. Шарик устал так жить. На его глазах горели обрывки детства, целые главы его больной жизни, исчерканные детским почерком. Как же он устал… Устал приходить в этот дом и заново, круг за кругом, бежать этот марафон. Но свою боль не опередить, не побить ее рекорд, не прыгнуть выше ее. Остается только сжечь ее к чертовой матери, выкинуть пепел, развеять по миру. Вместе со своим сердцем.