— Я реально готов тебя сожрать, — выплюнул он. — Как и ты поступила с моим мозгом. Ты понимаешь, где мы находимся? Это не место для истерик по поводу ребенка или, бл*ть, еще чего-то!

— Успокойся и не позорь нас, — прошипела она, когда на них стали задерживаться любопытные, длинноносые взгляды окружавших людей.

— Ты всего лишь жалкая баба, и не тебе мне указывать, уяснила? — прошептал он, сдавливая ее запястье. — Вы все, чертовы бабы, грязь под нашими ногами. Достанешь меня — буду топтать своим ботинком другую грязь.

Римма проглотила его оскорбление. Оно встало комом в горле, как горькая таблетка. И сколько не запивай — тянет засунуть два пальца в рот.

Зал огласился шумными приветствиями — и дверь отворилась, впуская пожилую даму в роскошном платье. Туманов, не раздумывая, поспешил подать ей руку.

— Спасибо, Димочка, ты само очарование, — искренне улыбнулась она и приняла его руку.

— Ну что вы, ведь женщины великолепнейшие из созданий!

Все снова зааплодировали, а лицо Риммы перекосило, как при смертельном ударе тока. Ее губы спазмом свела ухмылка.

— Урод.

***

По всей вероятности, сердце её было разбито, но это был лишь незначительный и недорогой продукт местного производства.

Ивлин Во «Незабвенная»

Торговый центр дышал легкими сотен людей, перебегавшими от одной витрины к другой, рассчитывавшимися наличными и картой то в одном бутике, то в другом. Девушка сделала шаг с эскалатора, поднимаясь на второй этаж. Прямо по центру ее встретило радужное кафе, вечно переполненное и смеющееся улыбками десятка потрясающе вкусных мороженых.

— Я хочу шоколадное с орехами! — ее глаза загорелись, набрасываясь со страстью голодного до позитивных эмоций человека, на стойку с мороженым. — Три шарика!

Элина проталкивалась сквозь людскую массу всех фасонов и расцветок к заветной витрине. Муж плелся сзади, неохотно протискиваясь в этом желе из людских тел. Подростки в сумасшедших принтах и кепках, пожилые люди в скромном стиле, официанты, маленькие дети, как пчелы, снующие вокруг сладостей. И все это чтобы купить какое-то мороженое!

Она знала, что он медленно переставляет ноги позади нее и дышит недовольством ей в спину. Мороженое осталось чем-то единственно светлым и прохладным в ее жизни на фоне вечно мрачного мужа и кипящих очагов невысказанных слов и не разразившихся скандалов их семейной жизни.

То ли дело Дима… Распускающий ее густые волосы, постоянно стянутые в тугой хвост, оживляющий ее пухлые губы яркой помадой, которые она всегда раздраженно или даже зло поджимает…

— Ты оглохла, Лина? — снова голос Миши, снова готов растерзать ее за что-то.

Элина очнулась от грез о Диме, и миражи красивой и желанной себя в зеркало его квартиры растаяли, оставляя после себя грязный осадок на стеклянном стакане. Продавец третий раз спрашивал ее, что она будет заказывать.

— Простите, ради бога. Шоколадное, с орехами, три шарика. — Она развернулась к мужу, который уже заглядывал под блузку молоденькой девушки, сидящей с подругой напротив. — А ты не мог сделать за меня заказ? Я же сказала, что хочу.

— Тебе надо, ты и заказывай, — донесся ответ откуда-то издалека. Пытаться представить очертания груди этой рыжей было куда боле интересным занятием. — В каких облаках ты витаешь, Лина?

Она молча забрала свое мороженое и двинулась дальше, не чувствуя такого желанного таяния шоколада во рту. Только холод и зубы сводит. Еще орехи колют десны. Вот во что любимый муж превращал даже самые мелкие радости в ее жизни.

Мысли о Диме были тем самым шоколадным ликером, что растекался по языку, играл с ним, дразнил, бросал вызов его скучной повседневности плоских утех. Он был острым, пряным, опьяняющим, дерзким. Она поняла, что уже точно изменила мужу — когда ее душа сделала ставку не на человека, с которым прожила несколько лет.

— О господи, какая ужасная жилетка, — воскликнула она, проходя мимо витрины с распродажей зимней одежды.

— Ну да, — Михаил всмотрелся в ценник, — восемьдесят тысяч.

— Не в этом дело! В такую сумму какая-то фифа оценит жизнь, возможно, не одного животного.

Вздох, которым наградил ее муж, был красноречивее слов. Настолько, что ее мороженое скисло, а орешки на нем почернили. Сам воздух, что он выдохнул, был пропитан презрением к ней.

— Твое презрение отравляет воздух, — прошептала Элина и зашагала дальше, уже ненавидя мороженое в своих руках.

Дошла до ближайшей урны и бросила его туда. Безжалостно. Метко. Словно бы навсегда выкинула доконавший вконец порядок вещей. Жаль, что зачастую мы способны выкинуть только вещи, а не остывшие чувства, стершиеся печати в паспорте, более не ценящих нас людей из своей жизни.

— Давай не будем ссориться. Ты же хотела провести этот день мирно, как семья.

— Твои слова звучат до неприличия смешно. Сам не слышишь? — Элина крутанулась в его сторону и впилась взглядом в лицо мужа, которое уже забыло о ней и выискивало новых красивых жертв в толпе. — Да тебе плевать на меня, на мир, на нашу якобы семью. Просто надо иногда делать вид, что у тебя есть жена и ты о ней заботишься. Как будто цветок, что стоит на подоконнике месяца и всем плевать на него, а в один момент понимаешь: надо бы разок полить. Все равно не получается — и ты льешь на него не воду, а яд.

— Только не начинай, я тебя умоляю. Давай устроим дома очередную баталию номер сто тысяч какая-то там. Или хотя бы зайдем в кафе, тут все так и ждут концерта твоей истерики.

Он затащил ее в ближайший ресторан японской кухни. Пришлось заказывать суши, хотя она их не любила. Еще один минус в анкету, как хорошо вы знаете свою жену, с которой спите в одной постели и завтракаете на одной кухне.

— Зеленый чай, — на автомате ответила Элина, когда официантка спрашивала про напитки.

Ее осенило. Это ведь были все их точки соприкосновения! Общая кровать, в которой редко что-то происходило, кроме короткого перед сменой в больнице сна или мучительной после тяжелого трудового дня бессонницы, и кухня, являвшаяся больше кафе с самообслуживанием: пришел, взял, съел, ушел.

— Никаких баталий. Я всего лишь высказала свое мнение о том, что ношение на себе трупов — ужасно. Что натуральный мех, что кожа. Тошнотворно видеть зимой этих медведей на улицах. А все ради чего? Ради понтов и желания погладить свое тщеславное эго по загривку.

— Боже мой! Лина! Ты когда-нибудь берешь перерыв? Несгибаемая мораль про натуральный мех, кожу, мясо. Возьми выходной, прошу тебя.

— Если все будут брать выходной и закрывать глаза на варварство в виде натуральных шуб и кожаных вещей в двадцать первом веке, в двадцать втором, вполне вероятно, человек будет ошкуривать живьем человека.

— Что за…

— Потому что животных не останется! С кого тогда вживую будут срывать кожу?

В этот момент к столику подошел официант с подносом и сделал (правда, не очень умело) вид, что его не удивили слова посетительницы.

— Люди всегда на тебя так смотрят: как на психопатку. То в очереди ты начнешь говорить, какая у впереди стоящей женщины страшная шуба и сколько боли в ней заточено. То в ресторане за едой. Сама, между прочим, мясо ешь, — думал, что смог осадить ее муж.

— Я ем только курицу, и то редко. В основном питаюсь полуфабрикатами и сосисками. А в них мяса даже на один процент не хватит. Моя совесть спит и не сопит.

Миша уплетал суши, не обращая внимания на то, что жена мелкими глотками цедит зеленый чай и не притрагивается к еде. Он не помнил, чтобы даже в начале их знакомства его интересовали ее желания и предпочтения. Есть Элина рядом и есть, у них как бы семья, все прилично, все как надо. Разве так важно знать, какие цветы она любит и какую еду бы выбрала в ресторане?

Штамп в паспорте не означает, что мужчина непременно захочет узнать вкусы женщины, на которой женился. Это значит только одно: он приложил все усилия, чтобы этого не сделали другие мужчины.

— Курица не живая, по-твоему?

— Ее, как и других домашних животных, вывели специально для пропитания. А норку создала природа, и не для того, чтобы женщины себя уродовали грузными шубами.

— Давай закончим с этой чушью, Элина, — в интонации мужа заплясали нестройным шагом нотки нетерпения.

— Конечно, давай. Что бы я не сказала — это всегда чушь. Неизменная константа наших отношений. Я твоя жена! Ты хоть когда-нибудь будешь на моей стороне?! — отчаянно, горько, в сердцах крикнула она, не имея больше сил в копилке женской мудрости, чтобы сносить его отношение к себе.

— Этот…. - мужчина осекся, в сомнениях насчет продолжения фразы, — факт не делает тебя всегда правой.

— Этот удручающий тебя факт, да? — правильно поняла его заминку Элину. Слишком много таких заминок бывало в их общении — уже целая пустота образовалась.

— Я этого не говорил.

Пришлось украсть у беспощадного времени пару секунд, чтобы отдышаться, встречаясь с его безудержной наглостью.

— А тебе и не надо. За несколько лет жизни, нет, выживания с тобой, я эволюционировала в проницательную серую мышку с дипломом по психологии. Ты научился оскорблять меня завуалированно, чтобы никто не мог обвинить тебя в недостойном поведении напрямую. Чтобы я не могла пожаловаться маме или подруге! Что я скажу? Ну… Миша… вроде и не сказал ничего плохого… но мне показалось.

— Что за ерунда? — осклабился он; фитиль его самообладание уже догорал.

— Самая настоящая правда! Ты теперь редко крепко выражаешься обо мне в моем присутствии. Зато какой красочной стала твоя интонация, красноречивыми твои вздохи и взгляды. Актер!

Девушка отодвинула от себя чашку с чаем. Наполовину пустая или наполовину полная. Так и с ее жизнью. Была ли ее жизнь наполовину пустой из-за неудачного союза с мужчиной, который выбрал ее вместо предмета интерьера, дав роль мебели, или наполовину полной, раз она имела хоть что-то? Пусть это были сплошь унижение и обиды. Порой иметь ничто лучше, чем страдать от чего-то.

— Интересно, каково женщине чувствовать себя за своим мужчиной как за каменной стеной? — откровения сами лились из ее рта, спрыгивали без парашюта с языка и неслись головой вниз в самую пропасть. — Для меня это выражение уже стало книжным. Знаешь, что-то вроде десяти оргазмов за ночь, о которых пишут в романах. Враки. Ложь. Не верю, что такое бывает!

— Интересно, каково мужчине жить с… — и снова продолжение повисло в воздухе и отпустило канат, срываясь в бездну молчания.

— С красивой женщиной? Тебе-то откуда знать? Приютил страхолюдину, теперь мучаешься!

— Ну так чего ты сама не уйдешь, а только горло срываешь на меня?!

Их конфликт уже затопил своей вибрирующей яростью весь ресторан. В глазах Элины дрожали слезы.

— Мне не хватает смелости любить себя. Не хватает мужества полюбить себя снова. И ты знаешь это. А тебе хватает душевной низменности втаптывать меня в грязь. Вот он секрет нашего идеального брака. Формула счастья. Только почему же никто из нас не счастлив?

Ее риторический вопрос слился с воздухом, найдя в нем компанию из многих других вопросов, что навсегда останутся без ответов.

***

В жизни каждого человека наступает время, когда он должен стряхнуть, сбросить с себя страдание, словно забрызганный грязью плащ.

Ирвинг Стоун «Жажда жизни»

Ночная смена скоро наступит и похоронит ее на некоторое время в стенах этой больницы. Пока еще здесь ходили люди, последние крупицы уходящего дня. Врачи, чей рабочий день закончился, снимали халаты, что готовы были выть от усталости. Усталости видеть ежедневную боль, впитывать в себя безнадежность и страдания.

Элина зашла в подсобку и бросила невидящий взгляд в маленькое зеркальце на стене. А у нее форма медсестры, которая ощущалась унижением. Словно уборщица вместо бизнес-вумен.

— Привет, друзья, — наигранно весело поздоровалась она с коробкой шприцев и вытащила их.

Полюби себя — и окружающие полюбят тебя тоже. Она прочувствовала это каждым миллиметром кожи, каждым ее кусочком, каждым редким волоском и каждой порой. Люби себя и другие полюбят. Но почему всегда обязательно должны быть условия? Даже, чтобы тебя любили.

— Может, я не хочу? Или не могу? — бубнила себе под нос Элина, копаясь в складированных вещах, выискивая нужное. — Или мне трудно. А никто не хочет помочь.

Она старалась любить себя, но уродливая голова комплексов из раза в раз затмевала ее собственную. Просто люби себя, ведь ты такой один! У тебя одного такой набор достоинств, и только у тебя уникальный, только твой набор недостатков и уродств. Уродство и красота — выбирать не приходится, все наше. Остается только полюбить.

— Что, Стриженова уже сама с собой говоришь? Я знала, что ты к этому придешь, — внезапно страшная голова ее комплексов стала головой с фирменными алыми губами и стальным блеском глаз.