Маргарет Макхейзер - Уродина

Теперь я сижу в своей комнате, вся моя домашняя работа сделана, и я просто читаю. Моя любимая книга — пьеса под названием «Суровое испытание». (Примеч. «Суровое испытание» – пьеса американского драматурга Артура Миллера, основанная на реальных событиях – судебном процессе над Салемскими ведьмами). Я читала ее так много раз, что корешок книги скреплен клейкой лентой, а страницы поблекшие и хрупкие.

Мой живот урчит от голода. Я пытаюсь игнорировать тот факт, что я съела только кусочек хлеба на завтрак. Папа не часто приносит домой продукты. Только когда обнаруживает, что ему самому нечего есть, он покупает несколько пакетов еды.

Однажды я сказала ему, что холодильник и шкафы пусты, и он ударил меня тыльной стороной ладони и сказал, что это потому, что я жадная, уродливая сука, которая объедает его.

Я встаю со своей кровати и иду на кухню, надеясь найти что-нибудь, что можно съесть. Что угодно, даже крекер был бы лучше, чем вообще ничего.

Я открываю все шкафы и ничего не нахожу. В холодильнике есть апельсин, но он мягкий и уже начал плесневеть с одной стороны. Я вынимаю его из холодильника, подношу к раковине, отрезаю заплесневелую часть и вижу, что он оранжевый внутри. По крайней мере, хоть что-то будет в моем животе.

Я откладываю заплесневелую часть, потому что, если папа увидит ее в мусоре, он разозлится, что я не съела ее, и скажет, что я впустую трачу еду. Когда я съем половину, которая, кажется, в порядке, я закопаю испорченную половину на заднем дворе.

Поднеся апельсин к губам, я высовываю язык, чтобы убедиться, что это можно есть. Апельсин хорошо пахнет, поэтому я откусываю маленький кусочек. Это не нормальная еда, но хотя бы что-то.

Когда я доедаю, иду на задний двор и быстро рою яму голыми руками, чтобы закопать доказательства до того момента, как папа вернется с работы.

Как только захожу внутрь, я тщательно отмываю руки, убеждаясь, что нет никаких доказательств того, что я сделала. Я уже делала так несколько раз в прошлом и знаю, как съесть, закопать и вымыть руки так, что папа даже не поймет.

Я возвращаюсь в свою комнату, сажусь на кровать и беру свою книгу.

Мой разум перемещается во времена, когда женщин считали опасными, потому что они были ведьмами. Если бы я жила в те времена, меня бы считали опасной или оставили бы в покое, потому что я глупа и уродлива?

— Лили! — я слышу, как орет мой отец, когда закрывается входная дверь.

— Я здесь, пап, — говорю я и выхожу из своей спальни, упираясь взглядом в пальцы моих ног.

— Сделай мне что-нибудь поесть, — говорит он с легким пренебрежением в голосе. — Я голоден.

— У нас ничего нет. Я уже смотрела чуть раньше, — говорю я тихим голосом.

Я смотрю вниз, отказываясь встречать его пристальный взгляд, я уверена, что он будет орать на меня. Секунды тикают, я так напугана, что задерживаю дыхание. Я готовлюсь к тому, что произойдет дальше. Он ненавидит, когда ему говорят, что еды нет, и он ненавидит это еще больше, когда это говорю ему я.

— Ты жирная, уродливая сука. Ты съела все, что я купил? — я стою неподвижно, не шелохнувшись, не желая быть финальной причиной папиного гнева. — Ты во всем бесполезна. Испорченная сука, — выплевывает он, прежде чем я слышу, как захлопывается дверь.

Я выпускаю вдох, который задержала, и мое сердце начинает успокаиваться и возвращается к обычному ритму. Никаких оскорблений сегодня, и кулаков тоже. Я возвращаюсь в свою комнату и сажусь на кровать, беру свою потрепанную копию «Сурового испытания» и теряюсь в ней.

Когда начинает темнеть, температура спадает и прохлада целует мою щеку, я знаю, папа скоро вернется, и мне бы лучше уже спать. В такие ночи, как сегодня, я знаю, что ушибы появятся также и снаружи.

Я надеваю свою старую пижаму, которая слишком мала мне, и забираюсь на свою кровать под тонкое одеяло. Прижимаю книгу к груди, закрываю глаза и молюсь, чтобы папа оставил меня в покое сегодня вечером.

Мои мысли начинают уплывать, и темнота сумерек находит свой путь в мой разум. Безжалостное жало охлажденного ночного воздуха держит меня парящей между жизнью и смертью.

Смерть… такое приятное, успокаивающее слово. Смерть заставляет заснуть и покоится, и обреченные больше не подвержены пыткам.

Мои глаза закрыты, разум дрейфует в мире теней, я чувствую, как книга выскальзывает из моих пальцев. Я резко просыпаюсь и вижу сердитый, пьяный взгляд своего отца.

— Папа, — я вздрагиваю и пытаюсь ухватиться за свою книгу.

Он вырывает книгу из моих рук и начинает просматривать ее.

— Это то, чем ты забиваешь свою голову? Мусором? — он продолжает медленно переворачивать страницы, качаясь из стороны в сторону.

— Что я тебе сделала, чтобы обращаться со мной так ужасно? — спрашиваю я. Об этом я спрашиваю время от времени и никогда не получаю в ответ ничего, кроме невнятного из-за алкоголя бормотания.

Отец медленно поднимает свои глаза — злая, ненормальная улыбка постепенно растягивает уголки его губ. Он перемещает мою книгу и теперь держит ее двумя руками и неожиданно разрывает пополам.

— НЕТ! — кричу я, когда выпрыгиваю из кровати и бросаюсь на него. — Пожалуйста, — прошу я. Мой пропитанный болью голос умоляет его не уничтожать единственную вещь, позволяющую мне сбежать из этого адского дома, с этой адской улицы, где никто ничего не слышит и все всё игнорируют.

Папа смотрит на меня, его глаза и лицо пугающе холодны. Он делает вдох и с полной ясностью говорит:

— Это должна была быть ты, — его слова пропитаны злобой, а тон угрожающий, уничижительный.

— Да что же я сделала? — плачу я и падаю к его ногам. Порванные страницы небрежно усыпают весь пол.

— Слушай сюда, сука. Это ты должна была умереть вместо них.

«Них?». Я поднимаю взгляд на папу. Я даже не знаю, о чем он говорит. Я понятия не имею, кто эти «они».

— Прости меня, папа. Прости за все, что я сделала. Я не хотела этого. Я так сожалею, — рыдаю я, сжимая свои волосы, и упираюсь головой в свои колени.

— Ты и должна.

Папа просто выходит из моей комнаты, оставляя меня с настолько глубокой болью в душе, и я не думаю, что когда-либо снова смогу чувствовать себя нормально.

Когда я выхожу из автобуса, Трент снова меня ждет, держа другой цветок, предназначенный для меня. На этот раз это лилия. На его правой щеке появляется милая ямочка, когда он улыбается. Я не могу не улыбнуться, когда вижу, что он меня ждет.

— Привет, — говорит он и делает шаг в мою сторону.

Я смотрю вниз, сосредоточившись на его обуви.

— Привет, — тихо говорю я.

Я начинаю идти в сторону дома, прижимая свою сумку к груди так, как я всегда это делаю.

Он протягивает мне цветок, но я качаю головой. Он смотрит на мою сумку, затем отворачивается и рассматривает пешеходную дорожку, по которой мы идем.

— Я могу понести ее за тебя? — спрашивает он.

— Нет, спасибо.

Мы идем в тишине около пятидесяти метров, когда Трент начинает петь. Это нежная песня, но я не могу ее узнать, ведь у меня нет радио или чего-либо другого, чтобы слушать музыку. Папин телевизор стоит в его комнате, и он держит ее закрытой, когда его нет дома. Я действительно не знаю никаких артистов или групп.

Мы продолжаем идти к моему дому под пение Трента, он не говорит со мной.

— Так ты собираешь сказать мне свое имя? — наконец спрашивает он, когда мы подходим к первому повороту.

Я делаю глубокий вдох, словно проглатывая мяч для гольфа, забившийся в мое горло.

— Лили, — наконец отвечаю я после долгой тишины.

Посмотрев на него, я вижу, как Трент усмехается, покачивая головой.

— Что смешного?

— Я думаю, тебе и мне предназначено быть друзьями, Лили, — говорит он и протягивает мне цветок. — Этот цветок гораздо красивее того, что был вчера. Как только я увидел его, он сразу напомнил мне о тебе, и я должен был купить его, — он снова протягивает цветок, пытаясь вручить его мне.

Мы проходим еще немного, прежде чем я беру цветок и подношу его к носу, чтобы почувствовать аромат. Он пахнет сладко и тонко, ничего подавляющего.

— Спасибо, — шепчу я. Пока мы продолжаем идти, я не спускаю глаз с тротуара.

— Могу я пригласить тебя в кино? — спрашивает Трент. Его тон спокойный, но настойчивый. Я украдкой бросаю взгляд на него через правое плечо, его светло-каштановые волосы развеваются вокруг лица.

— В кино? — переспрашиваю я.

Раньше я никогда не была в кино. Я не знаю, на что это похоже. Интересно, страшно ли это. Я слышала, как ребята разговаривали об этом в школе, и поскольку я там никогда не была, я даже не знаю, чего ожидать.

— Да, ну знаешь, большой экран, общий попкорн, просмотр фильма? — говорит он так, как будто я должна знать, на что похожи походы в кино.

— Попкорн?

Я слышала об этом, даже видела, как некоторые дети его ели. Но я никогда не пробовала и не знаю, понравится ли он мне.

— Попкорн. Из кукурузы. Поджаривается с кучей масла и соли, — я просто пожимаю плечами и слегка качаю головой. — Подожди, ты раньше никогда не ела попкорн? — я снова качаю головой. — Вообще? — спрашивает он, останавливаясь, и мягко беря меня за руку.

— Нет, — тихо говорю я. Я поднимаю голову, смотрю на него и теперь точно знаю — он думает, что я глупая. Что ж… еще глупее, чем обычно.

— Действительно? — он нахмуривает брови. — Ты же была в кино, верно? — голос Трента срывается от удивления, когда он спрашивает.

— Нет, никогда.

— Ничего себе, — он усмехается и поворачивается, чтобы продолжить путь. — Я должен исправить это. Завтра вечером я веду тебя в кино, — уверенно говорит он.

— Я должна спросить у папы. Я не уверена, что мне разрешат.

— Ты должна спросить у папы? — повторяет он за мной. Я киваю и продолжаю идти, опустив голову и не глядя на него. Я могу только представить, что он думает обо мне. Это глупая, уродливая девочка, которая должна спросить разрешение у папы. Зачем ему напрягаться, когда он может найти себе милую девушку, которая не вызовет у него столько проблем. — Ты знаешь, это круто. Я уважаю это. Могу я взять твой номер и позвонить тебе сегодня вечером?

— Мой номер?

— Ну да, твой номер телефона.

— У меня нет телефона, — говорю я.

— Ладно. Тогда я добавлю тебя на Фейсбуке.

— У меня нет компьютера, соответственно и Фейсбука тоже нет.

— У тебя нет компьютера и телефона? — я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и вижу удивление на его лице. — Тогда я просто встречу тебя на автобусной остановке завтра. Скажем, в пять? Мы пообедаем сначала.

Я плотно сжимаю губы. Не знаю, что ему ответить. У меня нет денег, чтобы заплатить за себя.

— Гм… — говорю я, пытаясь не сказать ему «нет». Я хочу пойти, потому что он кажется хорошим парнем, но у меня нет денег, чтобы заплатить за что-либо.

Он, должно быть, ощутил мой трепет и мою абсолютную неловкость от всей этой ситуации.

— Я имею в виду, каким бы я был джентльменом, если бы пригласил леди на обед и в кино, и ожидал бы, что она сама за себя заплатит? Я буду ждать тебя на остановке в пять. И если ты не придешь через десять минут, я пойму, что ты не смогла прийти.

Я останавливаюсь, когда мы доходим до последнего поворота перед моим домом.

— Ладно, — говорю я глядя в его добрые карие глаза. — Я буду там в пять, — я смотрю на свои туфли, когда отхожу от Трента.

— Тогда увидимся завтра, — Трент улыбается, когда поворачивается, чтобы уйти. — Надеюсь, ты сможешь прийти.

Я иду домой и впервые за все эти годы чувствую, что что-то происходит со мной. Даже мое лицо ощущается по-другому. Внезапно я чувствую, как лучи солнца касаются моей кожи, согревая меня и направляя к новым возможностям.

Как только я подхожу ближе к дому, то вижу, что папиной машины нет на подъездной дорожке, а это значит, что сейчас он еще на работе. Он работает на фабрике по производству матрасов, на поточной линии. Он ненавидит свою работу, но быть рядом со мной он ненавидит еще больше.

Когда я открываю входную дверь, меня встречает та же холодная, гнетущая тишина, к которой я так привыкла. Во всем этом доме нет жизни. Все лишено воздуха, необходимого для поддержания жизни, все просто мертво. Как и я обычно… но не сегодня. Сегодня меня пригласили на свидание, и я действительно чувствую, как тепло разливается внутри меня.

Мой живот урчит и внезапно я вспоминаю, насколько голодна. Кроме половины апельсина, что я съела вчера, у меня не было ничего, чтобы поесть. Сегодня один из учеников оставил свой наполовину съеденный сэндвич на столе в кафетерии, и если бы вокруг не было столько людей, я бы съела его. Но кто-то взял и выкинул его в мусор, поэтому пришлось обойтись.