Колин Гувер - Уродливая любовь

Майлз проводит руками по моим бедрам и притягивает меня к себе. Целует в кончик носа, затем в подбородок.

– Майлз? – Я скольжу пальцами по его голове и шее вниз, к плечам. – Я боялась, что в том самолете мог быть и ты. Я так рада, что ты пришел.

Взгляд Майлза становится мягче, морщины на лбу разглаживаются.

Я ничего не знаю о его прошлом, однако заметила: Майлз никому не позвонил, чтобы сообщить, что с ним все в порядке. При мысли об этом мне становится грустно.

Майлз смотрит мне на грудь. Теребит край моей футболки и медленно стягивает ее с меня. Я остаюсь в одних трусиках.

Он подается вперед и обнимает меня. Его губы нежно обхватывают мой сосок, и я невольно сжимаю веки. Руки Майлза ласкают мою обнаженную спину, потом бедра, отчего по всему телу пробегают мурашки. Майлз переходит ко второму соску, а его пальцы проскальзывают мне под трусики.

– Придется их порвать – не хочу, чтобы ты вставала.

– Я не против – у меня еще есть.

Я его не вижу, но чувствую его улыбку. Он берется за резинку моих трусиков. Тянет с одной стороны, но порвать не может. Пробует с другой – безрезультатно.

– Они впились мне в попу, – смеюсь я.

Майлз недовольно вздыхает.

– По телевизору это выглядит куда легче.

Я усаживаюсь поудобнее.

– Попробуй еще раз. Я в тебя верю!

Майлз дергает за левую сторону трусиков.

– Ай! – вскрикиваю я, потому что резинка врезалась мне в правый бок.

Он снова смеется и утыкается мне в шею.

– Прости. Ножницы есть?

При мысли о том, как Майлз идет на меня с ножницами в руках, я невольно содрогаюсь. Встаю, стягиваю трусики и отбрасываю ногой в сторону.

– Это зрелище стоило моей неудавшейся попытки выглядеть сексуально.

– Твоя неудавшаяся попытка выглядеть сексуально была очень даже сексуальна.

Майлз опять хохочет. Я подхожу и забираюсь к нему на колени.

– Мои неудачи тебя возбуждают? – игриво спрашивает он.

– О да… – шепчу я. – Я вся горю…

Его руки скользят по моей спине и плечам.

– Тогда ты бы обожала меня в возрасте от тринадцати до шестнадцати. Почти все, чем я занимался в то время, оканчивалось неудачей. Особенно футбол.

– Так, это уже интересно! А еще что?

– Бейсбол, – говорит Майлз, прижимается губами к моей шее и проводит дорожку поцелуев до уха. – Один семестр мировой географии.

– О боже… – стону я. – Невероятно сексуально…

Майлз нежно целует меня, едва касаясь губами моих губ.

– В области поцелуев я тоже был полным неудачником. Однажды так глубоко засунул язык девушке в рот, что она едва не задохнулась.

Я смеюсь.

– Хочешь, покажу?

Я киваю. Майлз укладывает меня на диван и ложится сверху.

– Открой рот.

Я послушно открываю рот, и он засовывает в него язык. Пожалуй, это худший поцелуй в моей жизни. Я пытаюсь оттолкнуть Майлза, но он не поддается. Тогда поворачиваю голову влево, и он лижет мне щеку, от чего я смеюсь еще сильнее.

– Господи, Майлз, это было ужасно!

– С тех пор я кое-чему научился.

– Определенно.

Мы оба улыбаемся. Безмятежное выражение его лица будит во мне столько чувств, что я даже не пробую в них разобраться. Я счастлива, потому что нам весело вместе. Мне грустно, потому что нам весело вместе. Я злюсь, потому что нам весело вместе. Хочу еще. Еще Майлза.

Молча смотрим друг на друга. Наконец Майлз подается вперед, и наши губы сливаются. Он покрывает мой рот легкими поцелуями, которые постепенно становятся все более долгими и страстными. Наконец Майлз раздвигает мне губы языком.

Игривости как не бывало. Теперь все серьезно. Наше нетерпение растет, и его одежда вслед за моей отправляется на пол.

– На диване или в постели? – шепотом спрашивает Майлз.

– И там и там.

Он повинуется.

* * *

Я уснула у себя в кровати.

Рядом с Майлзом.

До сегодняшней ночи мы ни разу не засыпали вместе. Один из нас всегда уходил. Я пытаюсь убедить себя, что это ничего не значит, но не могу. Я все время получаю немножечко больше: кусочек прошлого, время, проведенное без секса или даже во сне. Каждый раз Майлз дает мне что-нибудь новенькое. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что я хочу еще большего и любая мелочь способна успокоить меня, когда я начинаю волноваться по поводу всего того, чего недополучила.

А плохо потому, что всякий раз, как Майлз открывается мне, он немного отдаляется. Я вижу это по глазам.

Майлз боится, что может дать мне надежду, а я боюсь, что в конце концов он уйдет совсем.

Когда-нибудь наша связь оборвется. Это неизбежно. Майлз точно знает, чего не хочет от жизни, и до меня наконец-то начинает доходить, насколько серьезно он настроен. Как бы я ни старалась уберечь свое сердце, все бесполезно. Рано или поздно Майлз его разобьет. Однако я позволяю ему царствовать в нем. С каждым разом Майлз еще больше заполняет собой мое сердце, и чем больше оно наполняется им, тем больнее мне будет, когда Майлз вырвет его у меня из груди, словно оно попало туда по ошибке.

Вибрирует телефон. Чувствую, как Майлз переворачивается набок и берет его с прикроватного столика. Майлз думает, что я сплю, а я не даю ему повода в этом усомниться.

– Привет! – шепчет он.

Долгая пауза. Я внутренне сжимаюсь, гадая, с кем он говорит.

– Да, извини. Надо было самому позвонить. Думал, ты спишь.

Сердце бьется где-то в горле, карабкается выше, хочет сбежать от меня, Майлза и всего происходящего. Чует, что ему грозит беда. Оно загнано в угол и пытается удрать.

И я его не виню.

– Я тоже люблю тебя, папа.

Сердце срывается вниз и возвращается на свое обычное место в центре груди. Пока что оно счастливо. Я тоже счастлива, потому что Майлзу все-таки есть кому позвонить.

В то же мгновение я вспоминаю, как мало мне известно о нем. Как мало он готов открыть. Как старательно от меня прячется. Поэтому, когда я наконец сломаюсь, то не по его вине. Но сломаюсь я не сразу. Это будет происходить медленно и болезненно. А добьют меня именно такие моменты. Моменты, когда Майлз думает, будто я сплю, и осторожно встает с постели. Моменты, когда я не открываю глаз, но слышу, как он одевается. Слежу, чтобы дыхание оставалось ровным, на случай, если Майлз посмотрит на меня, когда наклонится для прощального поцелуя в лоб.

Моменты, когда Майлз уходит.

Потому что он уходит всегда.

Майлз

Шестью годами ранее

– А что, если он окажется геем? – спрашивает Рейчел. – Тебя это расстроит?

Мы оба сидим на больничной койке. Рейчел держит на руках Клейтона, а я смотрю на нее.

Она все время задает подобные вопросы. Играет в адвоката дьявола. Говорит, нужно обсудить все заранее, чтобы в будущем не возникло проблем.

– Меня расстроит, если Клейтон не решится рассказать нам об этом. Хочу, чтобы он знал: с нами можно говорить о чем угодно.

Рейчел улыбается сыну, но я знаю, что ее улыбка предназначена мне.

Ей понравился такой ответ.

– А что, если он не будет верить в Бога?

– Может верить во что захочет. Главное, чтобы это делало его счастливым.

Рейчел опять улыбается.

– А что, если он совершит ужасное, чудовищное, бесчеловечное преступление и его посадят в тюрьму на всю оставшуюся жизнь?

– Тогда я спрошу себя, где допустил ошибку в его воспитании.

– Что же, судя по тому допросу, который я тебе учинила, Клейтон никогда не совершит преступления, потому что ты уже самый прекрасный отец на свете.

Теперь я тоже улыбаюсь.

Входит медсестра.

Она смотрит на нас с сочувственной улыбкой и произносит:

– Пора.

У Рейчел вырывается стон, но я не могу понять, о чем идет речь.

– Обрезание, – поясняет Рейчел.

В животе все переворачивается. Мы обсуждали этот вопрос еще во время беременности, но теперь, когда я думаю о том, что предстоит Клейтону, у меня появляются сомнения.

– Все не так уж страшно, – говорит медсестра. – Мы дадим ему наркоз.

Она хочет взять малыша, но я подаюсь вперед.

– Подождите. Дайте мне сначала подержать его.

Медсестра отступает, а Рейчел протягивает мне Клейтона. Я держу сына на руках и смотрю на него.

– Прости, Клейтон. Знаю, это больно и унизительно для твоего мужского достоинства, но…

– Ему же только день отроду! – смеется Рейчел. – Вряд ли что-либо способно унизить его мужское достоинство.

Я прошу ее помолчать. У меня серьезный разговор с сыном, так что пусть лучше притворится, будто ее здесь нет.

– Не волнуйся, мама вышла, – говорю я Клейтону, подмигивая Рейчел. – Так вот. Знаю, это унизительно для твоего мужского достоинства, но в будущем ты скажешь мне спасибо. Особенно, когда станешь старше и начнешь встречаться с девушками. Надеюсь, это произойдет после того, как тебе исполнится восемнадцать, хотя, скорее всего, тебе будет лет шестнадцать. По крайней мере, у меня было именно так.

– Ну хватит! – смеется Рейчел. – Пока унижают его мужское достоинство, нам с тобой лучше обсудить, о чем отцу не следует беседовать с сыном.

Я быстро чмокаю Клейтона в лобик и протягиваю Рейчел. Она тоже целует его и передает медсестре.

Мы смотрим, как она уносит нашего ребенка. Затем я ложусь на кровать рядом с Рейчел.

– Сын ушел, мы дома одни, – шепотом говорю я. – Давай займемся любовью.

Рейчел морщится.

– Совсем не чувствую себя сексуальной. Живот обвис, грудь раздулась. Страшно хочется в душ, но все тело слишком болит.

Я оттягиваю ворот ее больничной рубашки и с ухмылкой заглядываю в вырез.

– И надолго она такой останется?

Рейчел со смехом отталкивает мою руку.

– А как твои губы?

Она недоуменно смотрит на меня, и я поясняю:

– Просто интересно, болят ли у тебя губы. Если нет, хотелось бы тебя поцеловать.

– Губы в полном порядке, – улыбается Рейчел.

Я приподнимаюсь на локте, чтобы ей не пришлось ко мне поворачиваться.

Смотрю на нее сверху и чувствую нечто новое.

Как будто теперь все по-настоящему.

До вчерашнего дня у меня было ощущение, что мы просто играем в семью. Разумеется, наша любовь настоящая, и отношения тоже. Но теперь, когда я видел, как Рейчел дала жизнь моему сыну, все, что я чувствовал к ней прежде, кажется просто детской забавой по сравнению с тем, что ощущаю теперь.

– Я люблю тебя, Рейчел. Больше, чем любил вчера.

Она смотрит на меня так, словно отлично понимает, о чем я.

– Если сегодня ты любишь меня больше, чем вчера, что же будет завтра?

Я приникаю губами к ее губам. Не потому, что должен, а потому, что мне это необходимо.

* * *

Я стою в коридоре рядом с палатой. Рейчел с Клейтоном отдыхают.

Медсестра сказала, что он почти не плакал. Наверное, она всегда так говорит, но я все равно ей верю.

Достаю телефон и пишу Иэну эсэмэску.

Я: «Клейтона обкорнали. Он держался молодцом».

Иэн: «Ай… Сегодня приеду на него посмотреть. Буду после семи».

Я: «Хорошо. Тогда до скорого».

Ко мне идет папа с двумя кружками кофе в руках, я прячу телефон в задний карман джинсов.

Папа протягивает мне кружку.

– Клейтон похож на тебя, – говорит он.

Старается принять случившееся.

– А я – на тебя. Да здравствуют сильные гены.

Я поднимаю чашку с кофе, и папа с улыбкой чокается со мной.

Он очень старается.

Прислонившись к стене, папа смотрит себе в кружку. Хочет что-то сказать, но не может решиться.

– Что такое? – спрашиваю я, чтобы ему помочь.

Папа поднимает на меня глаза.

– Я тобой горжусь, – с чувством произносит он.

Такая простая фраза.

Всего три слова.

Три самых важных слова в моей жизни.

– Конечно, я мечтал о другом. Никто не хочет, чтобы его сын стал отцом в восемнадцать, но… я тобой горжусь. Горжусь тем, как ты держался. Как поступил с Рейчел. Ты достойно повел себя в нелегкой ситуации. Не всякий взрослый на такое способен.

Я улыбаюсь и говорю «спасибо».

Мне показалось, что разговор окончен, но это не так.

– Майлз… Насчет Лисы… и твоей мамы…

Я жестом останавливаю его. Не хочу обсуждать это сейчас. Не хочу, чтобы папа оправдывался за то, как поступил с мамой.

– Все в порядке, пап. Давай обсудим это как-нибудь в другой раз.

Он возражает. Настаивает, что нужно поговорить именно сегодня.

Это важно.

Мне хочется возразить, что вовсе нет.

Клейтон – вот что важно.

Я бы предпочел сосредоточиться на сыне и Рейчел и забыть о том, что папа тоже человек и допускает порой ужасные ошибки, как и все мы.

Но ничего подобного я не говорю и покорно слушаю.

Потому что он мой отец.

Тейт