Анастасия Логинова - Усадьба

Лиза в отличие от Андрея росла совершенно беспроблемным ребенком. Она была на два года младше брата – тихая, мечтательная и какая-то совершенно незаметная на фоне бушующих в доме страстей. Воспитанная авторитарной матерью, которая в ежовых рукавицах держала весь дом, Лиза редко имела собственное мнение по какому-либо вопросу – она любила мать, потому что не любить было нельзя, любила брата, потому что он хоть и старший, но болезненный, и ему нужно потакать во всем. Трудно сказать, что творилось на душе у этой девочки, но она казалась всегда всем довольной.

Когда Самарина покончила с собой, Лизе едва исполнилось шесть. Родственники у нее имелись лишь со стороны отца и то очень дальние, даже фамилию они носили другую. Родственники эти сами имели пятерых детей, жили крайне бедно, но Лизу все же забрали к себе – приучили быть еще тише и еще незаметнее. Забрали бы они и Андрея, но доктор Миллер не позволил, совершенно однозначно заявив, что без должного ухода мальчик умрет. Он поселил восьмилетнего Андрея в своем доме, лечил и выхаживал, как мог. У Фридриха Миллера и его жены не было детей – единственный сын умер в возрасте трех лет, а других Бог не дал. Быть может, поэтому доктор, как и его жена, очень быстро привязались ласковому и доброму мальчику. А на поправку Андрей пошел довольно быстро, потому как постоянного раздражителя в виде кошек в доме Миллера не было, да, к тому же, именно в эти годы об астме стали много говорить, писать научные труды, появились способы диагностики и лечения.

Что касается новых хозяев усадьбы, то вышло так, что Миллер очень быстро подружился с Максимом Петровичем. Он действительно был свидетелем ужасной сцены, что устроила Самарина в день приезда, да и после заглядывал часто, наблюдая здоровье беременной жены Эйвазова. Именно ее страх перед всем, что связано было с Самариной, и помешал доктору Миллеру признаться, что мальчик, живущий в его доме, имеет к этой Самариной самое прямое отношение. Эйвазовы сами решили, что Андрей – сын Миллера, а тот не считал нужным переубеждать.

— Через год я был здоров полностью, однако отец… - Андрей, запнулся и посмотрел на меня, добавив твердо, - я привык звать доктора Миллера отцом. Он меня вырастил и воспитал, как бы там ни было. Отец так и не отправил меня к родственникам и Лизе. Он все еще жил под Псковом, был дружен с Эйвазовыми и без конца говорил про Ильицкого, - Андрей криво улыбнулся, - так превозносил его ум, любознательность и силу воли, что временами я даже ревновал отца к нему.

Наверное, чтобы познакомится с этим загадочным Ильицким я и предпочел военную карьеру медицине, поступив в Константиновское училище. Признаться, мне действительно было интересно, кто те люди, которые живут теперь в нашем доме, в нашей усадьбе – но на тот момент кроме банального любопытства мной ничего не двигало. С Ильицким мы сошлись легко, просто на удивление… Правда и ссорились часто – не думайте, Лидия, что то, что вы наблюдали на заднем дворе усадьбы – единичный случай. Однажды у нас даже до дуэли дошло – давно позабыл, что именно тогда нас поссорило, но отлично помню, как целился в него, как понял, что не смогу выстрелить, и как первым опустил оружие… Я всегда шел на перемирие первым. Даже до того, как вознамерился во что бы то ни стало познакомиться с родственниками Ильицкого и стать другом семьи.

— Так все же это была ваша идея, - констатировала я. – А Лизавету вы решили использовать, чтобы быть ближе к Эйвазовым, верно?

— Использовать… - глухо повторил Андрей. – Из ваших уст это звучит так, что я становлюсь сам себе противен.

— А прежде вы что же – не понимали, насколько это отвратительно? Ведь ваша сестра не любила никогда Эйвазова, она в дочери ему годилась, а не в жены!

Впрочем, я тут же пожалела о своем слишком эмоциональном выпаде – Андрей замолчал и, казалось, снова замкнулся.

— Она не была против, - наконец, отозвался он, глядя в сторону. – Я бы не настаивал, откажись она сразу. Я придумал, как познакомить их, а после Лиза сказала, что Эйвазов очень хороший человек, и что когда-нибудь она, наверное, даже сможет полюбить его. Я встретил Лизу на второй год после поступления в академию Генштаба, Ильицкий тогда уже отбыл в армию. Встретил случайно и сперва даже не поверил, что это она. Мой отец пытался разыскать ее раньше, но не нашел тех родственников по прежнему адресу. Они уехали, и мы совершенно потеряли с ними связь. Я уже и не думал, что найду когда-нибудь сестру.

Выяснилось, что все эти годы Лиза жила в Петербурге. Образования она фактически никакого не получила – лишь окончила курсы телеграфисток и в шестнадцать лет пошла работать. Я подавал телеграмму и едва дара речи не лишился, когда узнал ее. Лизе трудно пришлось. Она снимала отвратительную маленькую комнату, зарабатывала на жизнь работой на телеграфе и шитьем. Самое ужасное, что и я ничего не мог ей дать – я был курсантом академии и сам жил на содержании у родителей. Разумеется, отец не отказал бы взять Лизу к себе, но… я был уверен, что Лиза заслуживает большего. Мне казалось, что она должна стать хозяйкой в усадьбе нашей матери. В этом была бы хоть какая-то справедливость, согласитесь?

Я не ответила, и даже не смотрела теперь на Андрея, но была отчего-то уверенной, что сама Лизавета, будь она хоть сколько-нибудь способной отстаивать собственное мнение, предпочла бы стать воспитанницей доктора Миллера или продолжать работать телеграфисткой. Мне казалось, что она была бы в этом случае гораздо счастливее. Мужчины едва ли поймут это.

Вместо ответа я спросила снова:

— Этот перстень с монограммой «М» - он ведь принадлежал Лизавете? Как он оказался у Григория?

— Да, он принадлежал Лизе. Это кольцо досталось ей от нашей матери, а я и не знал о его существовании, пока не заметил его у нее случайно пару лет назад. И пришел в ужас, поняв, что через этот перстень кто-то может догадаться о ее отношении к роду Самарины-Масловых. Я велел ей избавиться от него любым способом – она подчинилась как обычно, но, кажется, это стало еще одной причиной нашего отчуждения. Мы не очень-то ладили с ней, как вы, наверное, заметили… Видимо, этим перстнем она заплатила цыгану – тот помогал ей с избой и выполнял какие-то другие поручения, насколько знаю.

— Вы знаете что-то о смерти Максима Петровича? Что Лизавета сказала ему тогда?

— Толчком послужил, конечно, тот разговор о моей матери на веранде, - отозвался Андрей, а потом добавил едко: - так что в этом есть и ваша вина – я едва ли стал бы рассказывать все сам, не спроси вы об этом. Лиза мне призналась позже, что, услышав эту историю целиком, увидев реакцию Натали и других, она не совладала с собой – поднялась к Эйвазову и призналась ему, что она дочь Самариной. А тот пришел в ярость. Он знал уже от Натали о Лизиных походах в избу и манипуляциях с грызунами и решил, что она в этом доме с целью извести его и его детей. Чем это кончилось, вы знаете.

Настенные часы показывали уже десять минут четвертого, когда мы с Андреем договаривали. Платон Алексеевич не терпел отсутствие пунктуальности, мне нужно было скорее идти.

— Вы осуждаете меня? – торопливо спросил вдруг Андрей, когда я уже поднялась, чтобы выйти. Наверное, он понял мой ответ и без слов, потому что отвел взгляд и продолжил: - она не должна была умереть. Не должна была. Вы ведь знаете, кто ее убил? Скажите мне, если знаете!

— Ищете виноватого? – спросила я немного раздраженно. – Так знайте, что вы сами же ее и убили. Пусть не вы затянули на ее шее петлю, но убили ее вы.

Я хотела добавить еще, что, не будь того поддельного завещания, Лизавета была бы жива – но сдержалась. Все же это было бы слишком жестоко. Кроме того, взгляд Андрея был сейчас очень решительным и недобрым – нельзя было называть ему имя убийцы. Потому я просто поскорее вышла.

Мне нужно было теперь разыскать Дашу – но долго искать и не пришлось. Она начищала настенный подсвечник у самой двери в библиотеку, усердно делая вид, что страшно занята работой, а вовсе не подслушивает. Надо сказать, что с момента объявления ее невестой Василия Максимовича никто в доме уже не смел обращаться к девушке как к горничной – она не занималась уборкой отныне, а лишь прогуливалась по дому и парку в собственноручно сшитых господских платьях. Платья были модных фасонов, дорогих материй, хотя могли бы быть чуть более аккуратно сшитыми и в чуть менее аляповатых расцветках. Так что сейчас Даша, чистящая подсвечник в вычурном платье с обилием рюша и искусственного жемчуга смотрелась особенно нелепо.

— Даша, оставьте это, прошу, - улыбнулась я, мягко вынимая из ее рук тряпку и беря под локоть, чтобы увести в гостиную.

— Что вы, Лидия Гавриловна, у меня еще дел полно! - та попыталась сопротивляться, не желая входить в комнату, где, как уже она наверняка знала, ждут полицейские.

— Это ненадолго, - я раскрыла дверь, не давая уже ей возможность уйти, - прошу…

Замешкавшись на пороге, Даша все же вошла.

Платон Алексеевич действительно был уже в гостиной и без выражения глядел на меня из-под бровей. Чуть дальше стоял насупившийся Севастьянов, очевидно недовольный, что главенство больше не принадлежит ему, и Кошкин, как всегда настороженный.

— Прошу прощения, господа, что заставила ждать, - легко поклонившись, я прошла и села в одно из кресел.

— Не понимаю… у вас появились какие-то новые сведения для следствия? – раздраженно спросил Севастьянов, тоже присаживаясь.

— Можно сказать и так, - а потом я обернулась к Даше, - как Митенька? Здоров ли?

— Вполне, Лидия Гавриловна… - с заминкой ответила та, не понимая, наверное, к чему я интересуюсь.

— Я рада, что та ночь, когда его кроватку вы неосмотрительно передвинули к окну, прошла для малыша без вреда. Кстати, зачем вы ее передвинули? Ведь прежде она всегда стояла у стены? Там ей самое место, а из окна ужасно дует.

Даша испуганно взглянула сперва на меня, потом на Платона Алексеевича, хмуро нас слушающего, но пролепетала лишь что-то невразумительное.

— Очевидно, это было проделано лишь для того, чтобы я, качая люльку, села именно возле окна и просто не имела бы шанса не увидеть ваш спектакль.

— Вы, Лидия Гавриловна, хотите сказать, что увиденное вами той ночью было подстроено? – приподнял удивленно брови Платон Алексеевич. А потом перевел взгляд на Дашу: - это правда, Дарья Никитична?

Даша теперь вовсе молчала, только глаза ее начали испуганно бегать. Но потом все же губы ее задрожали, и она произнесла плаксиво:

— Я не виновата! Я не делала ничего – это он меня заставил! Это все он!..

— Кто? – в один голос спросили Севастьянов и Кошкин.

— Тот, у кого имелся самый очевидный мотив, - произнесла за Дашу я. — Вы знаете, господа, что иногда я… словом интересуюсь тем, чем интересоваться мне совсем не следует. И должна признать, что это сыграло со мной злую шутку. Меня вынудили смотреть, как некий мужчина уводит в парк женщину в белом плаще – в том самом, в котором я часто видела Эйвазову. Разумеется, я и мысли в тот раз не допустила, что это была не она, и на этом предположении – увы, ошибочном – была построена целая теория, что убийцей является ее спутник. Тех, кто имел на ту ночь неопровержимое алиби, следствие даже не подозревало всерьез.

И это алиби было как раз у человека, который более всех подходил на роль убийцы. У Василия Максимовича был веский мотив, была личная неприязнь к Лизавете Тихоновне, но его алиби делало ничтожным все. Зато, если допустить, что Эйвазова была убита не в ту ночь, когда решило следствие, а сутками раньше, когда Василий Максимович был в доме – все встает на свои места.

Когда я договорила, Даша уже откровенно рыдала, спрятав лицо в ладони, Севастьянов смотрел на меня пораженно, а Кошкин с недоверием. О чем думал Платон Алексеевич я, как обычно, понять не могла.

— Так это вы, Даша, изображали Елизавету Тихоновну в ту ночь? – спросил, наконец, Севастьянов. – А та, выходит, была уже мертва к этому времени?

Даша закивала, не прекращая плакать:

— Он меня заставил… я и плащ сшила такой же точно, как у Лизаветы Тихоновны, только под свой рост, и ссадину эту на щеке… румянами нарисовала. Я хотела сперва Наталью Максимовну к окошку позвать, а потом увидела вас, Лидия Гавриловна, в коридоре, и решила, что так даже лучше.

— Эйвазова была убита ранее, скорее всего, в предыдущую ночь. Она отправилась в избу одна и ночью, как часто делала это, а Василий Максимович пошел следом, - сказала я, когда Даша снова замолчала. – Вскрытия не проводили, так как причина смерти была очевидной, да и мнения доктора Берга никто не спрашивал. А он, меж тем, вполне допускает, что Эйвазова была убита раньше, чем мы думали.

— Я давно говорил, что помощь медиков в деле раскрытия убийств недооценена! - покачал головой Платон Алексеевич.