Ее состояние транса моментально прошло, и Сидония метнулась в сторону дорожки, ведущей к восточному крылу, молясь о том, чтобы найти ее, чтобы местность не изменилась и чтобы она могла вернуться к себе в квартиру — подальше от дома, где призраки веселятся на балу в зале дома, которого уже много лет не существует на свете.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Клянусь перед лицом свидетелей, — решительно заявила леди Сара Леннокс, — что я никогда больше не оденусь в черное платье! Этот цвет мне не идет.

— Я тоже, — ответила Сьюзен. — В траурном платье я выгляжу как кусок хлеба, размоченный в молоке.

— Тогда долой все эти вороньи наряды! Сегодня я надену малиновое.

— Тебе не кажется, что это будет выглядеть слишком вызывающе?

— Ну и что, — беспечно отозвалась Сара. — В конце концов, это бал Двенадцатой ночи.

— Что бы ты ни надела, он будет смотреть только на тебя.

— Он может смотреть на кого ему угодно.

— Вы лгунья, Сара Леннокс, — уличила ее Сьюзен. — Стоило бы только его величеству взглянуть на кого-нибудь другого, и вы бы пришли в бешенство.

Сара усмехнулась:

— Твоя беда в том, что ты меня слишком хорошо знаешь.

Две юные леди из Холленд-Хауса дружно рассмеялись, а потом вновь посерьезнели, обсуждая животрепещущие проблемы туфель, украшений, причесок и драгоценностей, подходящих для бала Двенадцатой ночи.

С тех пор как Саре исполнилось пятнадцать лет, прошло уже девять месяцев, за которые изменилась судьба целой нации. Двадцать пятого октября 1760 года король Георг II встал в шесть часов утра, пересчитал, все ли монеты на месте в его кошельке, — так, по крайней мере, заявлял ехидный Гораций Уолпол, — и позвонил, приказывая принести шоколад. Часом позже король направился в уборную и вскоре был обнаружен там мертвым — падая, он ударился виском о край деревянного сиденья.

— Что за место для конца жизни! — с отвращением заметил Фокс своей жене.

— Действительно не слишком приличное, — поморщилась она.

— Впрочем, старик и так зажился на свете. Протяни он еще шестьдесят дней, и ему бы исполнилось семьдесят семь лет.

— А теперь вместо него у нас остался двадцатидвухлетний юноша.

— Плюс мать этого юноши вместе со своим любовником. — Фокс нахмурился так, что его черные брови сошлись над переносицей.

Никто еще не знал, какое влияние имеет принцесса Августа на нового короля, и эта неизвестность раздражала Фокса.

Бывший принц Уэльский, а ныне король Георг III, не пытался скрыть свои чувства к Саре. Действительно, на полудюжине светских собраний, прошедших с их первой встречи, юноша уделял Саре столько внимания, сколько позволяли жесткие рамки этикета. И теперь на его первый бал Двенадцатой ночи после окончания траура, когда всем было вновь позволено одеваться в яркие цвета, но гостей еще собиралось совсем немного, Сара и се родные первыми получили приглашения.

— Важный знак, верно? — подозрительно сказал Фокс.

— Только мать его величества так не считает, — резко возразила Кэролайн, вкладывая в эти слова все свое недовольство.

— Эта несносная женщина!

— Король должен понять, что он уже вырос из пеленок.

— Если только эти пеленки не будут приготовлены под нашей крышей.

— Мистер Фокс, что вы опять задумали! — с упреком воскликнула Кэролайн. — Я уже говорила вам — нельзя вмешиваться в естественный ход событий.

— Я всецело на стороне естественности, моя дорогая, и вы должны об этом знать, — он подмигнул большим блестящим глазом, — но я не прочь время от времени протянуть ей руку помощи.

— Что вы хотите сделать?

— Подождите — и увидите сами, — ответил ее хитрый супруг. — Всему свое время.

После этого разговора Кэролайн, не переставая тревожиться, отдала свое черное платье и нижнюю юбку горничной, приказав упрятать их подальше, а сама после купания в своей спальне облачилась в роскошное и элегантное сиреневое атласное платье. Радуясь не меньше молодежи возможности снять траур по королю, Кэролайн укрепила в прическе пурпурные страусовые перья, воткнула в волосы два серебряных гребня и торжественно застыла перед зеркалом. Но тут же ее серьезное голландское лицо погрустнело, и Кэролайн испустила тяжкий вздох.

— О, как я постарела! Как ужасно я выгляжу!

Она подправила прическу, припудрила щеки розовой пудрой и подкрасила губы. Проделав все это и слегка осмелев, Кэролайн посадила себе на скулу мушку в виде сердечка.

— Вы сегодня недурно выглядите, — заметил Фокс, появившись из своей гардеробной.

— Только что я думала совсем иначе.

— Вздор! — Он поцеловал ее, задев за нос напудренной буклей парика. — Вы прелестны, как в день нашей свадьбы.

— Если бы это было правдой… — польщенно вздохнула Кэролайн.

По правде сказать, ее не радовала перспектива появляться в свете в обществе двух таких юных и привлекательных особ, как Сара и Сьюзен, как бы сильно они ни отличались друг от друга. После того как принц Уэльский проявил интерес к Саре, она все чаще становилась центром любого общества, а теперь, когда принц стал королем и от такого возвышения его чувства ничуть не угасли, Кэролайн заметила, что ситуация уже ускользает из ее рук. С очередным вздохом она подумала, что сегодня предстоит выдержать тяжкое испытание.

Его величество, наконец, начал выказывать признаки известной независимости, с энтузиазмом воспринятые теми, кто боялся власти его матери, принцессы Уэльской, урожденной Августы Саксонско-Готской. Эта немецкая принцесса стала женой сына Георга II, Фредерика, наследника престола, умершего раньше своего отца. Еще при жизни мужа его родители постоянно третировали принцессу Августу. «Если я встречусь с ним в аду, — говорила королева Кэролайн о собственном сыне, — я буду испытывать те же чувства, которые бы испытала при встрече с любым отъявленным негодяем, оказавшимся там по заслугам».

Но скоропостижная и ранняя смерть Фредерика разрешила все затруднения. Сын Фредерика Георг стал принцем Уэльским вместо своего отца.

Однако, несмотря на тот факт, что молодой король начал проявлять самостоятельность, некоторые приближенные, среди которых был и Фокс, испытывали страх перед будущим. Августа все еще цепко держала бразды правления при помощи своего фаворита, графа Бьюта, прежде, близкого друга принца Уэльского, которому, как говорили сплетники, удалось слишком успешно утешить вдову. Очарованный Бьютом, хотя отнюдь не в сексуальном смысле, Георг обращался к нему за советом как к любимому отцу.

По примеру своего деда его величество проводил Рождество в Кенсингтоне. Входя в зал, Фокс с облегчением отметил, что там не только очень мало гостей — всего человек тридцать, что делало еще более заметным внимание к Саре, — но также отсутствуют принцесса Августа и Бьют. По крайней мере, сегодня молодой монарх мог поступать так, как ему заблагорассудится.

Новый король отлично выглядел. Одетый в темный бархат, видимо, решив продлить траур лично для себя, Георг казался еще выше и стройнее; его голубые глаза и свежая кожа только выигрывали от сочетания с белым, перевязанным черным бантом париком. Он широко улыбнулся, обнажая свои крепкие и плотные зубы, завидев Сару Леннокс, которая опустилась перед ним в реверансе, в коем можно было усмотреть и уважение, и некую интимность.

— Он влюблен, — прошептал Фокс, сощурив глаза, — я готов прозакладывать за это собственную жизнь!

И действительно, когда начались танцы, король в знак уважения сначала повел одну из пожилых дам, почетную гостью, а уже на следующий танец пригласил Сару. На балу в тот вечер было немного гостей, но всем им довелось весь вечер наблюдать, как король склоняет голову к Саре и шепчет ей что-то — комплименты, судя по тому, как улыбалась и скромно опускала ресницы девушка. Около десяти часов его величество вместе со своей дамой покинул танцевальный зал и направился в комнату, где подавали чай, негус и другие напитки.

— Вы видите? — шепнул Фокс своей жене, нетерпеливо приплясывая на месте.

— Они всего лишь отправились освежиться.

— Да, но наедине, дорогая. Впервые за все время они остались наедине.

Фокс был прав — в комнате никого не оказалось, если не считать двух служанок, подающих чашки и бокалы.

— Позвольте поухаживать за вами, леди Сара, — попросил король, когда они сели рядом. Его глаза возбужденно блестели — несомненно, юношу радовала новизна ситуации.

— Не стоит утруждать себя, ваше величество…

— Ничто другое не доставит мне больше удовольствия, — настаивал король. — Не хотите ли чаю?

— Если позволите, лучше негуса. Ночь выдалась прохладной, а этот напиток хорошо согревает.

— Тогда и я присоединюсь к вам, — заявил король, быстро отводя глаза — ему не хотелось признаваться Саре в том, что мать до сих пор запрещает ему пить. — Я возьму два бокала.

Он поднялся, и Сара последовала его примеру — верхом невежливости было бы сидеть в присутствии стоящего монарха.

— Прошу вас, леди Сара, давайте будем друзьями и оставим эти церемонии! Пожалуйста, садитесь поудобнее, — попросил король, с нежностью глядя на девушку.

Он прошел через комнату за двумя бокалами негуса — горячего подслащенного пунша с пряностями, весьма приятного на вкус напитка. Сара смотрела ему вслед, пытаясь осознать тот факт, что сам король Англии отправился за негусом, оставив ее сидеть, подобно своей возлюбленной, позволяющей ухаживать за собой.

— Прошу вас, — сказал он, с поклоном подавая ей бокал. — А теперь давайте побеседуем.

— О чем вы хотели бы побеседовать, ваше величество?

— О вас, — прямо заявил король, закидывая одну на другую обтянутые шелковыми панталонами ноги.

— Обо мне?

— Да, о вас. Прежде всего, позвольте мне сказать: я очень рад, что вы не стали избавляться от своего ирландского выговора. В нашу первую встречу я говорил, что он усиливает ваше очарование, и это действительно так. Поэтому напомните, откуда у вас взялся этот выговор. Вы отправились жить в Ирландию в раннем детстве, верно?

— Да, ваше величество. Моя мать умерла, едва я вышла из младенческого возраста, и меня вместе с двумя сестрами, старшей и младшей, отослали на воспитание к Эмили, еще одной из наших сестер, супруге графа Килдера.

— Понятно, — кивнул король, но Сара знала, что он не может сосредоточиться на ее словах, любуясь ее локонами, ртом, глазами более темного оттенка, чем у него самого.

— Это была счастливая пора — бурная и веселая. Как вы знаете, дублинское общество вполне, что называется, bonton.

Король улыбнулся:

— Должно быть, у вашей сестры доброе сердце, если она решила окружить себя множеством детей.

— К счастью, и Картон, поместный дом графа, и Килдер-Хаус в столице достаточно вместительны, чтобы мы не путались у всех под ногами. Но больше всего нам помогло то, что граф всегда оказывал нам поддержку. Моя сестра обожает его за это. Она считает его лучшим и добрейшим из мужей.

Георг отпил глоток негуса.

— И кто же глава этого счастливого семейства? Кто правит там — леди Эмили или лорд Килдер?

Удивляясь, почему король задает столь странный вопрос, Сара опустила ресницы.

— Моя сестра — неглупая женщина, ваше величество. Поэтому в доме правит лорд Килдер.

— И вы одобряете это?

— Я считаю, что женщины, которые пытаются властвовать над мужем открыто, попросту несносны.

Король печально кивнул:

— Вы правы.

Допив негус, Сара набралась смелости и произнесла:

— Я слышала, ваше величество, что вы до сих пор находитесь под материнским каблуком.

Привлекательное лицо Георга покрыла бледность, его черты исказились выражением подлинного недоумения.

— Люди и в самом деле так считают?

— Да, ваше величество.

— Но кому еще руководить детьми, как не их родителям?

Ответ вылетел у Сары прежде, чем она успела задуматься:

— Только не в том случае, когда ребенок — король Англии, а мать — немецкая принцесса.

Он вскочил, отвернувшись, и девушка поняла, что зашла слишком далеко, что под влиянием негуса она совершила глупость, повторив выразительные и резкие слова мистера Фокса, которые никогда не звучали за пределами Холленд-Хауса.

— Надеюсь, я не оскорбила вас, ваше величество, но вы просили, чтобы мы были друзьями и говорили откровенно, как положено друзьям. Прощу меня простить, если в своем желании доставить вам удовольствие я невольно огорчила вас, — с искренним сожалением произнесла Сара.

Король живо повернулся, взглянул на нее с высоты своего роста и взял за руки:

— Напротив, я восхищен вашей честностью, леди Сара. В сущности, я бы зашел дальше и сказал, что она мне нравится. Вы ведь не стали бы повторять расхожую фразу о том, что родители знают все лучше нас, чтобы прекратить этот разговор, верно?

— Нет — в этом случае я сказала бы неправду.

— Но вы способны согласиться на святую ложь ради пользы дела?