И влюбленные крепко обнялись, предчувствуя, что какими бы ни были их чувства, против них уже поднялись непреодолимые силы.


На рассвете Финнам придвинулся ближе к Сидонии, изучая ее, подобно живописцу, при мягком свете, льющемся из окна. Он думал, что она похожа на статуэтку из драгоценных камней, особенно потому, что ее волосы, разметавшиеся по подушке, казались янтарными, но были нежно-золотистыми на кончиках и почти рубиново-алыми у корней. Ее полукруглые, нежные веки были прикрыты, кожа была тонкой и шелковистой, чуть блестящей, как жемчуг, и Финнан видел, что даже во сне губы Сидонии изгибались в прелестной лукавой улыбке. С трепетным удивлением он поднял локон, который, как только был опущен на место, свернулся упругой пружиной, как и прежде. Эта женщина казалась Финнану самой восхитительной из всех, кого он когда-либо встречал, — в этом он был совершенно уверен, но чувствовал беспокойство перед будущим, не в силах расстаться с нею так, как смог бы расстаться с менее исключительной женщиной.

Финнан не так давно примирился с мыслью, что его любовь к Сидонии странно и пугающе отличается от чувств, которые он испытывал к Рози. Его жена была бесхитростной ирландкой, медсестрой, в обществе которой он оказался еще будучи студентом-медиком. Когда они в конце концов поженились, оба считали это само собой разумеющимся. Переехав в Англию, где врачу предстояло продолжать карьеру, супруги видели перед собой перспективу долгой жизни в семейном уюте. На время Рози нашла себе работу сиделки в Лондоне, но она мечтала иметь ребенка и была горько разочарована, когда долго не могла забеременеть.

Почему-то Финнан никому, даже Сидонии, не признался в том, что его жена умерла, будучи в положении. Злосчастная авария лишила его всей семьи, ибо даже своего еще не родившегося и не узнанного ребенка он оплакивал так же безутешно, как бедняжку жену, так и не дождавшуюся счастья держать в руках свое дитя.

И теперь, лежа рядом с поразительно талантливой женщиной, одаренностью которой и способностью доставлять наслаждение музыкой залам всего мира Финнан не уставал восхищаться, он все лучше понимал, что музыкальная карьера Сидонии едва ли совместима с материнством. Кроме того, зная, как настойчиво Найджел заставлял ее отказаться от всего, достигнутого тяжким трудом, Финнан даже не решился бы заикнуться об этом. В этом отношении позиция ирландца была четко определена: он мог либо поддерживать определенные отношения с женщиной, которая ценила свою карьеру превыше всего, либо создать семью с менее тщеславной подругой. Но вместе с тем его любовь к Сидонии достигла такой силы, что оказывалось невозможным представить на ее месте какую-нибудь другую женщину.

— Ну почему так происходит? — прошептал он, и Сидония тут же проснулась, улыбнувшись ему.

— Я еще сплю или это уже реальность?

— Это реальность, и она заставляет меня краснеть от стыда.

— Почему же?

— Я бессовестно воспользовался данным тобой ключом и вошел сюда, когда ты уже спала.

— И ты использовал свое преимущество — так, кажется, говорят?

— Как тебе не стыдно! У меня не хватает всего одного-двух свойств, которые положено иметь джентльмену. Кроме того, я был слишком усталым.

Сидония приподнялась на локте:

— Какая жалость!

Он ущипнул ее за нос.

— Ну и кто из нас теперь ведет себя неприлично? — Финнан поцеловал ее, ужасаясь при одной мысли о том, что поездка в Канаду разлучит их, и не представляя себе будущее без Сидонии.

— В Монреале я буду страшно скучать по тебе, — тихо произнес он.

— Так уже все решено? Вызов подтвердился?

— Да, вчера утром. И сразу же после этого, как будто в знак того, что я обязан поехать, умер один из моих пациентов, больных лейкемией. Ему было четырнадцать, и я считал его лучшим мальчишкой в мире.

— Боже, как ужасно! — Сидония нахмурилась. — Значит, тебе действительно повезло получить такой шанс. На какое время тебе придется уехать?

— Не меньше чем на полгода.

— Понятно. А что будет с твоей квартирой?

— Вряд ли я стану сдавать ее — никогда не доверял случайным жильцам. Вероятно, я напишу своим друзьям и родственникам и попрошу их заглядывать сюда, если они будут в Лондоне. Не тревожься, они тебе понравятся, особенно мои братья.

— Не сомневаюсь.

Финнан улыбнулся.

— Надеюсь, моя мама тоже приедет, так что ты сможешь увидеться с ней. Она довольно строга, но, думаю, ты сумеешь примириться с этим.

— Сколько ей лет?

— Семьдесят три, хотя ты бы никогда не дала ей столько на вид. Она еще помогает управлять конной фермой, которой владеет вместе с моим отцом. Теперь ее компаньоном стал мой старший брат.

— Неужели она решилась на это, когда вы все разъехались из дома?

— Конечно, нет. Все хозяйство у нее вела всего пара слуг, а мама наравне с отцом возилась с лошадьми, при этом находя время уделить внимание каждому из пяти детей. Она просто бесподобна!

— Завидую таким женщинам, — призналась Сидония. — У меня бы просто руки опустились.

— Твоя работа требует куда больше сил, чем ее, — просто ответил Финнан, желая, чтобы Сидония добавила еще хотя бы фразу, которую он мог бы истолковать как выражение се попытки заняться хозяйством.

— Думаю, да, — ответила Сидония, глядя в сторону.

Она не могла заставить себя говорить, желая быть с ним всегда, ужасаясь одной мысли о его отъезде. Чтобы скрыть свои чувства, она поцеловала Финнана, крепко прижавшись к нему. Целуя ее в ответ, Финнан почувствовал небывалый прилив страсти. Даже когда они уже лежали, успокаивая дыхание, Финнан продолжал сжимать ее в объятиях, вопреки мысли о том, что вскоре им придется надолго расстаться.


Солнце уже высоко поднялось над Ричмонд-Парком — так высоко, что вскоре должно было начать обратный путь к горизонту, а король все еще прижимал к себе Сару, испытывая такое чувство, как будто они оказались единственными выжившими пассажирами при крушении корабля и теперь остались вдвоем во всем огромном мире.

— Я должен вести себя решительно, — в конце концов произнес Георг. — Я должен сообщить матери, что хочу жениться на тебе, и потребовать, чтобы новость о нашей помолвке была как можно скорее оглашена.

Сара опустила голову:

— Думаю, такая новость вызовет настоящую сенсацию.

Король покачал головой:

— Многие давно ожидают ее.

— Да, леди Баррингтон уже обо всем известно. Знаете, что она сказала мне при нашей последней встрече?

Его величество усмехнулся, и его лицо сразу стало юным и беспечным:

— Нет, а что?

— Не знаю, слышали вы или нет, дорогой, что она знаменита своей спиной прекрасной формы, которой она невероятно гордится?

— Я видел ее и сказал бы, что эта спина занимает только второе место в Лондоне.

Сара попыталась изобразить смущение:

— В самом деле? Тогда кому же принадлежит самая лучшая?

— Забыл, — с улыбкой произнес король.

— Ну так вот, мой милый насмешник, входя в Салон во время прошлого визита, она столкнулась со мной в дверях и сказала: «Дорогая леди Сара, позвольте мне пройти вперед, ибо вы никогда не будете иметь такой возможности полюбоваться моей спиной».

Его величество рассмеялся:

— Вот это да! И что же ответили вы? Должно быть, эти слова оказались для вас маленькой неожиданностью.

— Да, но они свидетельствовали о неприязни. Которую я обязательно преодолею.

Поднявшись, он помог своей возлюбленной встать и подсадил ее на гнедую кобылу, которую лорд Илчестер недавно вернул в Холленд-Хаус. Сара Леннокс наклонилась в седле и поцеловала Георга, возвышающегося рядом с конским боком, а потом еще долго смотрела, как он взбирается на собственного коня и рысью удаляется по лесу, по которому уже пролегли удлиненные тени. Вздрогнув от ледяного, неведомо откуда налетевшего ветра, она повернула лошадь и направилась к дому, радуясь возможности укрыться там в безопасности.

Король ехал неторопливо, желая оттянуть самый трудный разговор в своей жизни. Сдерживая коня, он обдумывал фразы, ответы, доводы для своего наставника и громко произносил их, готовясь к словесному поединку. В глубине своей души, управляемой знаком Близнецов, под которым он родился, его величество был способен отделить суждения от своих эмоций и знал, что именно мог бы отвечать ему граф Бьют. За Сарой действительно стояли важные политические силы в лице Генри Фокса — этим фактом нельзя было пренебречь.

«Но я люблю ее», — возражал один из Близнецов, обитающих в душе его величества. «Подумай о народе», — наставлял другой.

Таким образом, ко времени прибытия в Кенсингтонский дворец король Англии пребывал в состоянии мучительной раздвоенности, не зная, какому совету последовать. Такова уж была особенность его зодиакального знака, и король не раз страдал от нес.

— Явился, — произнесла принцесса Августа Уэльская, стоя у окна и выглядывая под прикрытием шторы во двор рядом с конюшней. — Он уезжал почти на весь день, и наверняка к этой потаскухе. Надо сегодня же прекратить это, милорд Бьют. Я больше ни дня не вынесу эти отвратительные выходки.

— Мадам, — печально ответил граф, — весьма вероятно — и я умоляю вас прислушаться к моим словам, — что сейчас его величество останется непреклонным. Я не сомневаюсь, что он искренне любит эту скверную девчонку, так что есть вероятность, что ваш сын сможет настоять на своем.

Августа застонала:

— С каких это пор в Англии королевами стали англичанки? Этому не бывать! Я уже выбрала Шарлотту Мекленбургскую, тихую как мышка, которая будет послушно делать все, что ей прикажут, и кончено! Если Георг попробует настаивать, я не отступлю ни на шаг!

Если бы он не понимал, что без благосклонности принцессы он вновь станет нищим шотландским дворянином, безуспешно стремящимся вверх по лестнице власти, Бьют мог бы возмутиться и спросить свою длинноносую любовницу, неужели для нее ничего не значат желания сына, и заявить, что Англии сейчас необходима королева, родившаяся на английской земле. Однако Бьют не принадлежал самому себе, чтобы высказывать собственные взгляды, поэтому отважился возмутиться только мысленно.

— Я сделаю все возможное, — пообещал он, кланяясь и стараясь выглядеть любезным и достойным, как делал всегда.

— Вы должны это сделать! — с резким немецким акцентом произнесла Августа. — Бьют, вы просто обязаны. От этого зависит будущее не только одной страны.

Пока граф подкреплялся доброй порцией бренди, готовясь к решительному сражению, дверь его кабинета распахнулась, и, к своему изумлению, Бьют увидел стоящего на пороге короля. Тот явился без предупреждения, на его одежде еще виднелись следы поездки.

— Милорд, мне необходимо побеседовать с вами, — без предисловий начал он.

— Разумеется, ваше величество. Я весь к вашим услугам.

Его величество вошел в комнату, захлопнув за, собой дверь.

— Садитесь, прошу вас, — произнес он и сам опустился в кресло перед камином, который в комнате графа всегда горел по вечерам, независимо от погоды и времени года.

— Полагаю, ваше величество, — заговорил Бьют, решив перехватить инициативу, — предметом вашего разговора будет леди Сара Лсннокс.

Георг сначала густо покраснел, затем постепенно его щеки покрыла бледность.

— Да, — хрипло ответил он.

Очевидно, сейчас были бы бесполезны любые увещевания и угрозы. Для графа Бьюта пришло время вспомнить одну из множества своих ролей — роль почтенного отца семейства, надежного поверенного, друга, обладающего почти божественной мудростью.

— Я просил ее руки, — кратко объяснил король, — и намерен жениться на ней.

Его наставник рухнул в кресло, его челюсть подрагивала, придавая ему слегка глуповатый вид.

— Что вы сделали? — недоверчиво переспросил он.

Наблюдая за ним, Георг на мгновение почувствовал искреннее злорадство мятежника. Ибо на протяжении бесчисленных лет он считал графа «рыцарем без страха и упрека», богоподобным существом, возлюбленным защитником, возведенным на пьедестал и окруженным обожанием. Теперь же впервые король заметил, что божество оказалось на глиняных ногах, что Бьют со своим приоткрытым в изумлении ртом выглядит так же глупо, как любой другой человек. В странных лабиринтах мозга короля совершались необратимые изменения.

На свое счастье, Бьют быстро оправился от удара:

— Я желаю вам всего наилучшего, ваше величество, и буду молиться за вас и вашу страну.

Георг проницательно взглянул на него:

— Вы полагаете, что она нуждается в молитвах?

— Ваше величество, я рискую повториться, но напомню вам то, о чем предупреждал еще восемнадцать месяцев назад: брак с леди Сарой невозможен. Если такое случится, особа Генри Фокса станет неприкосновенной. Вы сами должны это понимать. Боюсь, это как раз тот случай, когда вам придется выбирать между собственным счастьем и благом народа.

Наступило долгое молчание, и граф понял, что его подопечный тщательно обдумывает его слова.