«Что касается меня, дорогая моя леди Сьюзен, мое положение легко понять. Я принимаю все преимущества жизни с моим дражайшим братом, но привязанность, которую я питаю к мистеру Напье, благодарность, которую я чувствую за его участие ко мне, удовольствие в такой искренней любви и надежда на приятнейшее из всех обществ, которое только может пожелать замужняя особа, побуждают меня пренебречь настоящим уютом ради будущих радостей».

Донни сделал предложение в мае, а затем вернулся в Ирландию — забрать свою дочь и уладить все оставшиеся дела. Таково было его намерение, ибо после того, как Сара согласилась выйти за него замуж, он хотел пребывать неподалеку вплоть до того момента, когда сможет повести ее к алтарю. Однако в тот самый момент, когда разразилась буря, Донни как раз был в отъезде и Сара осталась одна перед гневом брата.

— Твоей жизни можно позавидовать, Сэл, — у тебя есть собственный дом и все, чего только можно пожелать. Зачем рисковать, если ты опять можешь все потерять?

— Затем, что я влюблена, Чарльз. Неужели ты не знаешь, что такое чувства?

— Любовь! Может быть, напомнить тебе, куда завела тебя последняя любовь? Она кончилась всего-навсего ужасными неприятностями.

— Но теперь я стала старше.

— Старше, но не умнее. Если ты выйдешь за Напье, ты станешь жалеть об этом всю жизнь.

— Ты можешь думать так, как тебе угодно.

— Действительно, и мое мнение побуждает меня умыть руки в отношении всего этого дела.

— Неужели ты даже не попытаешься остановить мое последнее стремление к счастью?

— Я ничего не буду предпринимать — ни помогать, ни мешать. Если кто-нибудь из семьи совершит глупость и будет поддерживать тебя — вольному воля.

С этими словами герцог Ричмондский повернулся к бумагам на своем столе, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Май 1781 года прошел весьма уныло, но в начале июня вернулся Донни со своей дочерью, снял дом неподалеку от Сары, и их брачные планы наконец-то стали принимать четкие очертания. Было решено, что, поскольку герцог наотрез отказался присутствовать на церемонии, обязанности главы семьи будут возложены на леди Луизу Конолли при помощи леди Эмили и леди Элбермарл. Кроме того, все пришли к мнению, что обеим девочкам следует быть в церкви, а посаженым отцом будет муж Луизы Томас. Оставалось только назначить сам день события. Донни настаивал на том, что брак должен совершиться в июне, но Сара предпочитала отложить его до тех пор, пока герцог Ричмондский не уедет за границу на лето. Это было единственное разногласие между двумя людьми, настолько счастливыми в обществе друг друга, что их искренняя радость передавалась всем, кто их видел.

— К чему отсрочки, Сара? Неужели твой брат способен устроить скандал?

— Нет нет. Просто я буду чувствовать себя лучше, если он окажется подальше отсюда.

— Разве я настолько отвратителен ему?

— Он просто беспокоится о наших финансах — вот и все.

— В этом беспокойстве он не одинок, — мрачно ответил Донни.

— Гораздо важнее сейчас то, как прореагировала твоя семья. Могу себе представить их ужас при мысли о том, что ты связываешь свою жизнь с женщиной такой репутации, как моя.

— Напротив, они в один голос заявили, что я достаточно стар и безобразен, чтобы знать, что делаю, и пожелали мне счастья.

— Какое облегчение! — с чувством произнесла Сара. — Вся беда с моими родственниками, а также некоторыми из друзей состоит в том, что. они слишком прагматичны. Их божество — деньги.

Донни улыбнулся, и его ястребиное лицо оживилось.

— Я бы с удовольствием стал приверженцем той же самой религии, но трудно поклоняться божеству, о котором и понятия не имеешь.

— Стоит нам завести разговор о деньгах, и мы в конце концов поссоримся, — предупредила его Сара и невольно добавила: — Почему бы нам не пожить недельку в Лондоне, в городском доме леди Элбермарл? Это было бы забавно. Мы могли бы даже побывать в театре.

— Согласен! — воскликнул Донни, такой же порывистый, как его невеста. — Если ты не захочешь выйти за меня замуж, мы, по крайней мере, будем спать под одной крышей.

— И под одним одеялом?

— Это следует обсудить.

Они прибыли в Лондон в середине июня, когда установилась погода, но оба, подолгу прожив на деревенском просторе, оказались совершенно неподготовленными к зрелищу тесных лондонских улочек, грязных и шумных.

— Неужели мне когда-то нравилась эта толчея? — почти пораженно спросила Сара.

— Тогда ты была моложе,

— Не напоминай об этом!

Они рассмеялись тому, что, несмотря на разницу в возрасте, Донни совершенно пленила женщина, которую он считал воплощением всей привлекательности и таинственности женского рода.

— Думаю, мы должны по крайней мере одну ночь провести в гостинице в Кенсингтоне, — уверенно заявила Сара. — Мне бы хотелось, чтобы ты увидел Холленд-Хаус прежде, чем мы уедем.

— Дом твоего девичества?

— Да. Донни, это было великолепно, мы, молодежь, так чудесно проводили время! Сколько воспоминаний хранят стены этого дома!

— Ты говорила, сейчас дом сдают?

— Да, и, по-видимому, так будет продолжаться, пока бедный малыш Генри Холленд не подрастет.

— Почему бы нам не навестить живущих в этом доме?

— Когда я в последний раз приезжала сюда, лорд Розбери уклонился от встречи. Поэтому мы лучше посмотрим дом издалека.

— Что ж, я готов бросить ему вызов, если ты только пожелаешь.

— Нет, дорогой, конечно, нет.

— Тогда пусть так и будет, Сара. Но знай, я готов ради тебя восстать против целого мира.

Он любил ее так, что это становилось мучительным испытанием, и Сара поцеловала жениха.

— Неужели кто-нибудь когда-нибудь любил так же, как мы?

— Никогда, испокон веков, — ответил Донни, зная, что только перенесенные ими несчастья, все беды и жестокость жизни заставляют почувствовать сладость их преданности.


Охотно и с чувством облегчения Сидония стала проводить ночи и вечера в квартире наверху. Она полагала, что нет ничего особенного в том, что она постоянно находится рядом с человеком, за которого собирается выйти замуж. Но в реальности она также искала убежища от своей боязни остаться одной в темноте в том месте, которое даже теперь, несмотря на все меры предосторожности, могло подвергнуться вторжению Найджела.

Да, по ночам она могла чувствовать себя в безопасности, но помимо этого оставались дневные часы, которые пугали Сидонию. Ее драгоценные клавикорды со спрятанным внутри письмом Георга III еще стояли в музыкальной комнате, и, хотя по сути дела Сидония уже жила у Финнана, сама ее профессия заставляла ее ежедневно возвращаться домой.

Курс лекций Финнана подходил к концу, основные вопросы исследований в Канаде были выяснены. Тем не менее, время от времени он задерживался в больнице до поздней ночи, и в таких случаях Сидония была особенно рада возможности пораньше закончить упражнения и подняться в верхнюю квартиру на остальной вечер. Иногда она звала в гости Дженни, иногда просто смотрела телевизор, но в большинстве случаев просто расслаблялась в уютной атмосфере квартиры, ложилась в постель и чувствовала рядом незримое присутствие Финнана.

Но сегодня, в перспективе предстоящего концерта в Уигмор-Холле, который Род устроил после того, как перечитал последние французские газеты, Сидония знала, что должна заставить себя упражняться до восьми часов, до прихода с работы ее соседей. Как назло, мысль о том, что Финнан в Эдинбурге и не вернется до завтрашнего утра, накрепко засела в ее голове, пока Сидония оставалась в музыкальной комнате, пытаясь не думать о том, что в четыре часа уже стемнеет.

Как и большинство лондонских парков, Холленд-Парк закрывался в сумерках, но аллея Холленд оставалась открытой, и Сидонию била дрожь при мысли о том, что только сад отделяет, ее от аллеи, где сейчас, возможно, бродит кто-то, ожидая возможности проникнуть в музыкальную комнату, как прежде. Забыть о своих беспокойствах, позволить музыке захватить ее до такой степени, что она не сможет думать ни о чем, кроме своей игры, в этот вечер казалось безнадежным делом. По спине Сидонии пробежали мурашки, отвратительное чувство вызывало в ней настоящее оцепенение. Решив не поддаваться ему, пока не придет нужное время, Сидония отправилась на кухню, приготовила себе кофе и вдруг обнаружила, что ей невыразимо трудно спуститься вниз по лестнице в музыкальную комнату.


— Я когда-нибудь рассказывал тебе о своих встречах с графом Алексеем Орловым? — произнес Донни.

— Любовником Екатерины Великой? Нет, не рассказывал.

— Мне довелось побывать в Санкт-Петербурге по делам службы, и однажды за ужином я познакомился с этим человеком. Видишь ли, я достаточно высок — шесть футов два дюйма, но рост графа оказался настолько внушительным, что я едва достигал головой его плеча. Он настоящий великан.

— Несомненно, это впечатлило мадам императрицу.

— Неужели ты способна на такие недостойные шутки?

— Вполне.

— Ах ты проказница! — воскликнул Донни и притянул ее к себе.


Леди Элбермарл одолжила им один из своих экипажей, но пара отказалась от услуг кучера и в большинстве случаев сидела рядом на козлах, а вожжи покоились в крепких руках капитана Напье. Пара покинула Лондон вчера утром, провела чудесную ночь в гостинице близ деревни Кенсингтон и теперь, поздним днем, направлялась повидать Холленд-Хаус — тайно и с почтительного расстояния.

— Ты уверена, что нас не пригласят посетить дом? — в десятый раз осведомился Донни.

— Полностью.

— Тогда как далеко мы сможем заехать, чтобы никому не попасться на глаза?

— Думаю, до самого поворота. Там мы постоим немного, чтобы успеть как следует осмотреться. В конце концов, у нас нет дурных намерений.

— А как насчет привратника?

— В Холленд-Хаусе еще служит наш прежний привратник, он, разумеется, откроет нам ворота. Можно, я буду править? Привратник должен узнать меня даже через столько лет.

— А он не сочтет это неудобным?

— Увидев, как я правлю лошадьми? Донни, не глупи. Сьюзен и я пользовались любой возможностью устроить скачки на аллее. Он привык видеть, как мы правим экипажами.

— Какое отличие от степенных шотландских нравов! — заметил капитан Напье.

— Если ты не перестанешь насмехаться, я пущу лошадей галопом, — пригрозила Сара, пока они подъезжали к массивным воротам возле парка.

— Я и не думаю над тобой смеяться, — вздохнул ее жених с отчаянным притворством и улыбнулся при виде того, как дружелюбно Сара поздоровалась с привратником и его женой, которые с поклонами и приветствиями медленно отворили мощные створки ворот.


Все это стало похоже на состязание между разумом и интуицией Сидонии. Рассудок ее уверял, что никакой опасности нет и быть не может. Она обошла всю квартиру, проверяя окна, снабженные прочными замками, накинула цепочки на двери музыкальной комнаты и коридора. Она решилась даже с отчаянно бьющимся сердцем осмотреть сад, убедилась, что садовая калитка заперта на ключ и на засов. И, несмотря на это, Сидония, подобно нервозной жительнице Нью-Йорка, не могла отделаться от симптомов страха.

Разумеется, легче всего было бы поддаться этому страху, прекратить упражнения и бежать в квартиру наверху, и хотя Сидония с каждой секундой убеждалась, что именно так она в конце концов и поступит, какая-то черта ее натуры, присущая Тельцу, не позволяла ей сбежать, пока напряжение не станет невыносимым.

— Если ты уйдешь сейчас, ты никогда не сможешь вернуться, — произнесла она в пустой комнате, и зловещая тишина поползла к ней из всех углов.

Сидония ухитрилась отнести в кухню кофейную чашку и принялась разыгрывать пьесу Генделя, но Гендель сейчас был бессилен ей помочь, и она решила прибегнуть к утешению прозрачных звуков сочинений графа Келли. Однако она по-прежнему напрягала слух, и ей казалось, что в мелодию вплетаются шаги людей, идущих по аллее Холленд, что каждый звук из сонного парка, усиленный в миллионы раз, достигает обостренного слуха, способного уловить, как паук сплетает свою паутину.

Но лучше всех этих звуков Сидония различала шаги Найджела, идущего по парку, приближающегося к ней, запертой в ловушку и ждущей в полном одиночестве. Конечно, это было невозможно, но впечатление, каким бы смешным оно ни было, заставило ее в тревоге вскочить. Она готова была бы стремглав броситься в квартиру Финнана, если бы в этот миг не зазвонил телефон. Думая, что это Финнан, почти плача от облегчения, Сидония подняла трубку.


Какими странными бывают воспоминания! Запрокинув голову, пока экипаж плавно катился по аллее вязов впечатляющей длины, Сара видела, что деревья остались такими же величественными и прекрасными, какими она запомнила их, что. подъездная аллея к дому, дороже которого для нее не было на свете, действительно была самой великолепной из всех, какие ей доводилось видеть.