Вскоре Кливингтон оказался в смешном положении, и ему пришлось притворяться, правда, без всякого успеха, что он давно утратил интерес к мисс Фонтэйн. Он не осмелился вызвать Рэннока на дуэль — на такое мало кто осмеливался. А тем глупцам, которые все же набирались храбрости, приходилось быстро пожалеть о своей горячности. Учитывая безжалостные методы расправы Рэннока, можно было считать, что Кливингтон легко отделался.

Уилсон повернулся к маркизу и несколько натянуто ответил:

— Именно так, милорд. Сегодня действительно очень густой туман.

Рэннок все еще смотрел на него весьма благосклонным взглядом. Однако Уилсону казалось, что он похож на сытую пантеру, которая только что пообедала внушительным куском свежего мяса.

— Садитесь, Уилсон, садитесь, — проговорил маркиз, жестом указывая на кресло. — Мне кажется, вы бледны. Может быть, слишком много работаете? — Он зажег наконец сигару от свечи и выпустил облачко ароматного дыма.

Уилсон сел в кресло.

— Нет, милорд. Со мной все в порядке, уверяю вас.

— Отлично, — произнес Рэннок, с отсутствующим видом разглядывая свою сигару.

Потом он довольно долго молчал и наконец заговорил:

— Скажите, Уилсон, как поживает ваша семья? Я до сих пор не удосужился спросить вас. У вас ведь есть престарелая матушка, не так ли?

Уилсон был просто ошеломлен тем, что маркизу известно о существовании его семьи.

— Моя семья, и моя матушка в частности, лорд Рэннок, живут хорошо.

— Ну что ж, прекрасно. — Маркиз задумчиво отхлебнул из бокала глоток своего ужасного шотландского виски.

Выдержав паузу и сделав для храбрости большой глоток бренди, Уилсон спросил:

— Вы что-то хотели, милорд?

Рэннок пристально взглянул на него со своего места на углу стола, напоминая при этом большую черную хищную птицу, которая в любую минуту может расправить крылья и камнем броситься вниз на зазевавшегося грызуна.

— Да, — ответил он, наконец заставив Уилсона вздрогнуть. — Извините, я забыл о том, что вам, должно быть, не терпится вернуться поскорее к домашнему очагу. Тем более в такую промозглую погоду. Мне даже стыдно, что я оторвал вас от семьи в столь поздний час.

Уилсон, разгоряченный тонким французским коньяком, хотел было признаться, что в полуосвещенной библиотеке маркиза он начинает чувствовать себя более уютно, чем перед холодным камином миссис Уилсон, но вовремя сдержался.

— Не стоит говорить об этом, милорд.

— Вы хороший человек, Уилсон. Я рад, что оставил вас у себя на службе. Ну а теперь перейду к делу. — Рэннок передал Уилсону листок бумаги, на котором были написаны два имени: Джеймс Харт и Питер Уэйден.

— Я не знаю этих людей, милорд, — неуверенно произнес секретарь.

— Я тоже, — дружелюбно сказал маркиз. — Но мне хотелось бы узнать о них побольше, разумеется, не привлекая к себе внимания. Оба они проживают в Лондоне. Хотя, видимо, не принадлежат к высшему обществу. Первый, насколько мне известно, помолвлен. Надо узнать, кто его невеста.

Уилсон молча кивнул.

— А второй, кажется, является экспертом по искусству фламандских художников и занимается импортом их работ с континента. Он часто бывает в разъездах и наверняка имеет связи в Королевской Академии искусств. А кроме того, этот человек распределяет заказы между различными художниками.

— А о нем что вам желательно узнать, милорд? Рэннок снова затянулся сигарой и выдохнул дымок.

— Просто я хочу убедиться, что у Питера Уэйдена безупречная репутация, и надеюсь, что так оно и есть.

— Понятно, милорд. Значит, вы намерены приобрести какое-нибудь произведение искусства?

Рэннок кивнул.

— Вернее было бы сказать, Уилсон, что у меня быстро растет интерес к живописи.

— Я должен купить что-то для вас, милорд? — неуверенно спросил Уилсон.

Рэннок долго смотрел на него, обдумывая сказанное, потом произнес:

— Какая великолепная идея, Уилсон! — Он понизил голос почти до заговорщического шепота. — Найди этого мистера Уэйдена. Скажи ему, что твой хозяин — только имени не называй! — желает купить картину ван Артевальде.

— Ван Артевальде, милорд? Должен предупредить вас, что его работы чрезвычайно трудно найти. Они редко появляются на рынке и безумно дорого стоят.

Уилсон уже приготовился получить отповедь, но ее не последовало. Рэннок лишь слегка приподнял черную бровь.

— Так вы знакомы с работами ван Артевальде? — с уважением спросил он.

— Да, немного знаком. Если помните, мой прежний хозяин был серьезным коллекционером. Ван Артевальде — молодой фламандский художник, но его очень высоко ценят.

— Вот как? — произнес Рэннок с нескрываемым интересом.

— Да, милорд. Его полотна на исторические темы нередко сравнивают с работами Рубенса, а цветовая гамма и использование света и тени напоминают ван Эйка. Цены на эти картины баснословно выросли, особенно за границей.

— Отлично, Уилсон, — пробормотал Рэннок. — Ваши знания не перестают меня удивлять. Скажите Уэйдену, что ван Артевальде нужен вам немедленно, что требуется какое-нибудь полотно на историческую тему. Он в конце концов покажет вам картину, которая называется «Гибель Леопольда при… « каком-то населенном пункте.

— При Земпахе, — подсказал Уилсон.

Рэннок лишь кивнул, потирая небритый подбородок:

— Вот-вот, правильно. Заплати ему золотом. Цена не имеет значения.

— Понятно, милорд, — послушно согласился Уилсон. — Будут еще какие-нибудь распоряжения?

— Да, — медленно произнес Рэннок, выбивая по столу дробь своими длинными пальцами. — Скажите людям Уэйдена, чтобы вам первому предлагали все полотна ван Артевальде, поступающие на рынок. И покупайте… покупайте их все.

— Все? — изумился Уилсон.

— Нет, не все. — Эллиот на мгновение задумался. — Нельзя совсем перекрывать ей… ему доступ на рынок. Покупайте каждое второе из предложенных полотен. Я целиком и полностью полагаюсь на ваш вкус.

— Но, милорд, это взвинтит цены!

Рэннок усмехнулся, обнажив в улыбке безупречно белые зубы:

— Тем лучше, старина, тем лучше.

Вскоре Уилсон, положив в карман записку, удалился. Он, конечно, успокоился по поводу своего места, но во всем остальном пребывал в полном замешательстве. На пороге библиотеки он чуть не налетел на Кембла — весьма достойного камердинера Рэннока.

Выпустив очередной длинный столб дыма, Эллиот задумчиво взглянул на стройного мужчину средних лет, который остановился перед ним, с нескрываемым отвращением вдыхая воздух. Кембл, не скрывавший того, что не выносит табачного дыма, достал из кармана шелковый платок и теперь размахивал им туда-сюда с единственной, как им обоим было известно, целью — разозлить маркиза.

«Почему, — в тысячный раз спрашивал себя Эллиот, — я мирюсь с оскорбительными замечаниями, с пренебрежительным фырканьем и презрительными минами своего слуги? « А потому, что этот человек был настоящим гением.

Десять лет назад Кембл с готовностью взял Эллиота в свои руки, сжег его килт и преобразовал угрюмого, неотесанного шотландского парня в холеного, безупречно одетого лондонского джентльмена. К сожалению, в течение первых нескольких месяцев светское воспитание Эллиота сильно отставало от его внешнего вида. Но в этом нельзя было винить камердинера. На Кембла можно было во многом положиться. Эллиот всегда был уверен в том, что его безупречно оденут, безукоризненно побреют и даже напомнят, какой одеколон предпочитает его очередная любовница.

Кроме того, Кембл обладал другими, менее традиционными талантами. Он, например, знал, кто из великосветских картежников имеет склонность мошенничать за карточным столом, кто нарушает обещания или кто спит с чужой любовницей. Кембл знал лучшее средство от похмелья, ему было известно, кто из нечестивых повес подхватил сифилис. Кроме того, он умел мастерски лечить синяки и ссадины, появляющиеся в результате грубого выяснения отношений. А также был на дружеской ноге с каждой женщиной сомнительного поведения, с каждой экономкой, с каждым помощником дворецкого, с судомойками, кондитерами и чистильщиками сапог во всем Лондоне. Более того, он знал их секреты и их слабости.

Поэтому Эллиот со вздохом сожаления затушил сигару и обратился к единственному слуге, которого он не смел унижать:

— Ты хочешь спросить относительно сапог, Кембл? — Он внимательно посмотрел на камердинера сквозь рассеивающееся облако табачного дыма.

Тонкие губы Кембла задрожали, он в отчаянии взмахнул руками:

— Милорд! Как вы могли? Сапоги в ужасном состоянии! Их остается лишь выбросить!

— Избавь меня от этих театральных жестов, Кембл, Так уж получилось. Сожалею.

— Сожалеете? — Слуга в ужасе выкатил глаза. — Надеюсь, что вы сожалеете! Но скажите, милорд, почему у вас возникло непреодолимое желание изваляться в грязи, как будто вы свинья?

— Я был в Эссексе. Там меня и настигло это желание, — сказал Эллиот, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться, потому что ворчание Кембла было единственным проявлением заботы о нем в этой жизни.

— Гм-м… — только и ответил слуга, который подошел к Эллиоту и остановился, скрестив на груди руки. Эллиот, не глядя на него, знал по опыту, что носок его ботинка сердито постукивает по ковру.

— Извини, Кембл. А теперь послушай: мне нужна новая… точнее, другая одежда.

Тонкие треугольные брови Кембла театрально поползли вверх.

— Меня это не удивляет, сэр. Потому что если желание валяться в грязи в деревенской глуши не покинет вас и дальше…

— Возможно, — прервал его Эллиот, умышленно позволив себе намек на шотландскую картавость в своем голосе. — И мне потребуются кое-какие вещи… подешевле.

— Вот как? — презрительно фыркнул Кембл. — Перечислите, пожалуйста, конкретно, что именно вам необходимо, потому что я о таких вещах почти ничего не знаю. — Он с расстановкой произнес эти слова с таким видом, словно они означали «ночной горшок» на языке хинди.

Эллиот вздохнул.

— Мне нужны две пары шерстяных бриджей, две пары простых шерстяных брюк, полдюжины обычных льняных сорочек. Пальто с ворсом, пара неброских жилетов и… старые сапоги.

— А как насчет грубых башмаков, подбитых гвоздями? — ехидно пробормотал Кембл.

— Нет, башмаков не надо, — спокойно ответил Эллиот. — Просто начисти как можно лучше мои старые высокие сапоги. Они мне подойдут.

— Значит, вы хотите выглядеть как простая деревенщина? А как насчет фланелевого нижнего белья, милорд? Ничто так не стимулирует, как кальсоны из домотканого полотна.

— Ну, это уже лишнее, старина! — сказал Эллиот, усмехнувшись уголком губ.

Уладив все вопросы с секретарем и с камердинером, Эллиот наконец смог уделить все свое внимание все еще не оправившемуся от приступа подагры дядюшке.

Сэр Хью приказал Маклауду прислать к нему Эллиота, как только тот вернется домой. Хотя дядя и племянник очень любили друг друга и имели немало одинаковых дурных привычек, они были не слишком близки между собой. Иногда они целыми днями, а то и неделями не общались друг с другом, если не считать случайных встреч в игорном доме или борделе.

Эллиот устало вздохнул. Судя по всему, его дядюшка попал в какую-то неприятную историю.

Сэр Хью, которого его сестра, дама весьма строгих правил, саркастически называла позором семейства Бенэм, беззаботно и неторопливо фланировал по жизни, словно прогуливался вечерком по дорожкам Гайд-парка. Благополучно прожив таким образом пятьдесят восемь лет, Хью Бенэм был твердо намерен жить и дальше в праздном разгуле до тех пор, пока не отправится к праотцам, что, как часто говаривала вдовствующая маркиза Рэннок, едва ли скоро случится.

Когда его не донимала подагра или больная печень, сэр Хью был человеком общительным, обаятельным и остроумным, что в значительной степени компенсировало вечную нехватку денег. Эллиот, чтобы досадить матери, позволил сэру Хью жить на средства Рэнноков. Эллиот оплачивал счета дядюшки и его карточные долги и даже выступал в роли его секунданта в тех редких случаях, когда сэр Хью попадался с поличным во время тайного любовного свидания. Правда, в таких случаях сочетания отвратительной репутации Эллиота с готовностью сэра Хью принести извинения обычно было достаточно, чтобы до дуэли дело не доходило.

Все это давало Эллиоту возможность утереть нос своей холодной, надменной матери. Леди Рэннок обожала напоминать при случае, что их отец был таким же нечестивцем, как и ее братец. Покатившись по наклонной плоскости, семья Бенэм удержалась на краю полного краха только благодаря тому, что она пожертвовала собой и вышла замуж за набожного шотландца со скверным характером.

Однако сегодня Эллиоту было не до дядюшки, хотя он втайне очень любил старого греховодника. И все же к нему необходимо было зайти. Стукнув в дверь гостиной сэра Хью, Эллиот без церемоний вошел в комнату.

— Входи, входи, — неохотно пригласил его сэр Хью, указывая на софу, — садись так, чтобы я мог тебя видеть, и прогони этого несносного лакея.