Григорий лег на спину, закинул одну руку за голову и вспомнил в подробностях, как у них все было с Марьяной. Как было!! И тут же запретил себе об этом думать, поймав мгновенную эрекцию, отозвавшуюся на мощное желание.

Та-ак! Отдыхаем! Можно попробовать поспать, он-то тоже прикорнул всего-то пару часиков. Перевернувшись на бок, Григорий закрыл глаза, чувствуя, как усталость берет свое, наваливается дрема… и вдруг перед его мысленным взором всплыло лицо Марьяны, в тот момент, когда она сидела перед ним на коленях и мыла ему ноги, даже вспомнились те ощущения… и он поплыл, поплыл, растворяясь в потрясающей чувственности того незабываемого почти магического момента.

– Гриш! – тряс кто-то его за плечо. – Гри-иш, – потрясли более сильно и позвали более настойчиво.

– А? – не открывая глаз, отозвался он.

– Вставай, – распорядился родной голос. – Давно уже пора.

– Зачем? – не меняя позы и все так же не открывая глаз, спросил он.

– Затем, что уже гости приезжать начали, а у нас еще не все столы поставлены и не все мангалы. Дел полно, – объяснил ему отец.

– Который час? – соизволил проснуться Григорий Павлович и перевернулся на спину.

– Первый, – усмехнулся Павел Петрович. – Что, вчера загулялся?

– Да, засиделись, – неопределенно подтвердил он факт своего позднего возвращения.

– Ну, ладно, вставай, – отдал распоряжения отец. – Приводи себя в порядок, поешь и подключайся к нам в помощь.

– Угу! – кивнул Григорий и, коротко зевнув, спросил: – А что с Виталием решили?

– Как и ожидалось, большинством голосов постановили гостей в его арест и вчерашнее разоблачение пока не посвящать, чтобы не портить праздник.

– Понятно.

В себя Вершинин пришел быстро – постоял под контрастным душем, сделал парочку торопливых упражнений, спустился в кухню, где суетились аж четыре женщины: Женя-Женуария, его мама, нанятая на сегодня еще одна помощница и Ольга, жена Кости.

Работа стояла до небес, «дым коромыслом», и Григорий тут всем откровенно мешал. Но Елизавета Викторовна быстренько приготовила сыну завтрак, больше подходящий по времени на ранний обед – бутерброды с сыром и яйцом на Марьянином хлебе, вручила ему вместе с кружкой еще горячего морса и выпроводила из кухни.

Далеко он не ушел – устроился за небольшим столиком на малой веранде возле кухни и принялся с удовольствием есть. День обещал быть жарким, долгим. Но сюда, на заднюю часть участка, солнце еще не дошло, и было относительно не жарко из-за легкого дуновения ветерка, а вокруг открывалась замечательная панорама на сам участок и дальше за забор, на высокие верхушки деревьев. Пели птички, доносились привычные дачные звуки, и Вершинин расслабился, получая истинное удовольствие от природы и завтрака и… И был найден кузиной Мариной, которая сразу же присела рядом и собралась выяснять отношения. Ну, как выяснять – требовать в режиме наезда, чтобы он поклялся, что ее простил.

– Марин, – выслушав все требования, что она изложила ему капризным голосом, сказал Вершинин, – иди на хрен. Дай поесть спокойно.

– Обалдел вообще! – возмутилась Марина.

– Кратко, но емко, – раздался у него за спиной веселый одобрительный голос Глафиры Сергеевны.

Она, жестом согнав внучку со стула, села за стол и наставительно сказала:

– Иди, Марин. Высказалась и иди.

– Ба, он же хамит! Это вообще… – возмущалась Марина.

– Вот он сказал куда, вот туда и иди, – посоветовала Глафира Сергеевна.

Марина фыркнула презрительно, развернулась и ушла на поляну, откуда доносились громкие голоса и звуки хозяйственной деятельности.

– Привет, – улыбнулся бабуле Гриша. – Ты как?

– В полном порядке, – отрапортовала та и весело хмыкнула: – А ты, я вижу, начал принимать «пардоны» родни?

– Я от этого как раз вчера и сбежал, – кивнул Вершинин.

– Да, я заметила, – хитро улыбнувшись, кивнула она, но уточнять, что именно заметила и о чем догадалась, не стала. – Сегодня сбежать не получится. Они решительно настроены.

– Охо-хо! – тяжко повздыхал Вершинин и безнадежным тоном предложил: – Глаш, может, скажем им, что ты коллекцию отдала в музей, а? Они тогда точно освободят меня от своих извинений.

– Нет, Гришенька, – рассмеялась Глафира Сергеевна, – мы не ищем легких путей! С удовольствием понаблюдаю, как им приходится просить у тебя прощения.

– Да, Глафира Сергеевна, – протянул Вершинин весело, – старая вы интриганка!

– Должна же я как-то развлекаться! – засмеялась она в ответ.

Припрягли Григория плотно – расставлять столы: одного большого не хватало на всех, доставать из мастерской и устанавливать дополнительные мангалы и барбекюшницы, стулья, и что-то все время носить-уносить. Да еще родня донимала попытками побеседовать по душам, которые он пресекал на корню, отправляя их приблизительно в тот же поход, что и Марину, но в более приемлемых выражениях.

Среди этой суматохи Григорий все-таки улучил немного времени и, захватив выточенную гайку, отправился на соседский участок. Если честно, то откровенно сбежал!

– О, Гриша! – от всей души обрадовалась ему мама Марьяны Василиса Андреевна.

Шагнула навстречу, обняла и отодвинулась, внимательно разглядывая.

– Изменился! – довольным тоном вынесла вердикт она. – Возмужал, несомненно! Заматерел. Такой стал интересный мужчина, видно, что серьезный и начальник, – и неожиданно крикнула: – Сева!! Смотри, кто к нам тут пришел!!

– Кто? – вышел из распахнутой двери дома Всеволод Игнатьевич и развел приветственно руки в стороны. – Гриша, никак ты?! Вот это здорово, вот это сюрприз!

И поспешил присоединиться к ним. Обнялись, он похлопал Вершинина по спине, так же как жена, отодвинул, не отпуская, и присмотрелся.

– Сколько ж мы не виделись? – спросил весело. – Лет десять, не меньше. Ты посмотри, Васена, какой мужик стал, а? Раньше-то был молодец отменный, а сейчас так материще прямо! Красавец! – И заспешил: – Ну давай присядем, по рюмочке за встречу!

– Мы к вам сейчас придем, – поддержала мужа Василиса Андреевна, – но Сева прав, за такую встречу надо отдельно принять по чуть-чуть, а то у вас и поговорить не получится толком.

– Не могу, – отказался Вершинин с сожалением, приложив руку к груди и покаянно склонив голову. – Я к вам по делу, Марьяна попросила починить ее станок, вот деталь принес, надо поставить. А поговорить мы сможем, даю слово: отсядем ото всех в уголочек, поговорим и примем за встречу. Ладно?

– Договорились, – хлопнул его по плечу дядя Сева.

– А Марьяна-то дома? – спросил Григорий.

– Нет, уехала к Полине, к подруге своей, – пояснила Василиса Андреевна, – сказала, что она вчера на юбилее уже отметилась, ей более чем достаточно. Что у вас-то такое случилось вчера?

– А-а-а, – отмахнулся Вершинин, – потом расскажем. А когда вернется?

– Предупредила, что, скорее всего, с ночевкой уехала.

– Да? Ну ладно, мне, собственно, ее присутствие в починке не требуется. Хорошо бы только опробовать работу станка после наладки. Но если что не так, пусть мне потом скажет, – ровно объяснил он.

А про себя вдруг возмутился: как это уехала?! И ему ни слова не сказала? Ничего себе! И это после такой ночи, после того, что и как у них было!

И так его проняло, прямо вот… проняло!

Он все возмущался и бурчал, уже и под станок залез, и тут, уловив одну предательскую мысль, резко выпрямился, долбанулся с силой о станок головой, матернулся от души, достал телефон, проверил сообщения.

Ну, вообще-то, да… пардону просим.

Она звонила три раза. Но его величество изволило спать до полудня и звонки пропустило. А теперь вот ворчим, выступаем, башкой бьемся – поделом явно!

День для Григория тянулся бесконечно и совершенно неинтересно без Марьяны, вот такая загогулина судьбы прорисовалась в его жизни, не добавляющая оптимизма, между прочим, по ряду объективных причин.

Но был и хороший момент в сегодняшнем мероприятии – Григорий с удовольствием пообщался с друзьями и бывшими коллегами деда – учеными: одним академиком и двумя профессорами. Встреча с ними его обрадовала, и у них тут же завязалась увлекательнейшая беседа на интересующую Вершинина тему.

После Григорию стало совсем уж неинтересно и тоскливо. И он втихаря сбежал от шумного празднования на речку. Самым наглым образом.

Поплавав в бодрящей воде, лег на горячий песок, смотрел в небо и скучал по Марьяне. Удивлялся себе и радовался, и огорчался этому неожиданному чувству.

Вот так все странно случилось. Вот так.

К вечеру его успели измучить все родственники из бывшего «оппозиционного» лагеря и в разной форме: от чуть ли не приказной и до капризно-просительной извинялись и оправдывались, что-то там рассказывая о том, как его убедили остальные в виновности Григория.

– Ладно, – улыбалась ему тетка Аля, заканчивая свою оправдательную речь, – кто старое помянет, тому глаз вон, правда же, Гриша?

– Угу, – угрюмо подтвердил он и закончил пословицу: – А кто забудет, тому оба.

– Что? – подхватилась она.

– Ничего, – почти грубо ответил он и ушел.

Понятно, что эти пьяненькие излияния не добавили радости и душевной бодрости, да еще и Марьяна не вернулась.

Но Вершинину все же удалось провести хорошо какое-то время. Когда уж стемнело и оставшиеся гости прошли в дом догуливать юбилей, Григорий с отцом и еще двумя дедовскими друзьями уединились в кабинете Петра Акимовича и вот там-то с большим душевным удовольствием предались научным разговорам и полемике, пока их не обнаружили женщины, но уже поздней ночью, и не разогнали по кроватям спать.

В воскресенье провожали разъезжающихся гостей и родню. Григорий тревожно поглядывал на бабулю, уставшую за эти три непростых и насыщенных сверх меры дня и совершенно очевидно нуждавшуюся в отдыхе и настоящем покое. Последними уехали его родители и Добродеевы, с которыми Грише все же удалось немного побеседовать – так, ни о чем серьезном: порасспрашивали его о жизни, делах, о себе немного рассказали, пригласили на новую дачу в гости, было по-настоящему приятно и тепло с ними общаться.

Он проводил бабулю в ее комнату, но разговаривать они не стали – старушка так измоталась, что подремывала чуть не на ходу. Перепоручив ее заботам Евгении Борисовны, Вершинин прошел на веранду опустевшего дома, тоже уставшего от громких событий, шумного веселья и толпы.

Только Марьяна Всеволодовна отсутствовать дома изволила.

Григорий сидел на веранде и смотрел на темнеющий в наползавших сумерках соседский дом и потихоньку начинал беспокоиться.

А как она доедет? Ведь говорила, что не водит машину в темноте, не умеет, из-за этого даже оставила автомобиль в Москве, и вчера его сюда перегнал отец. И уехала же далеко, а уже совсем темнеет?

«Вот где ее вообще носит, когда она должна быть рядом с ним?!» – совершенно не логично возмущался Вершинин. Он весь день периодически вспыхивал возмущением по поводу отсутствия Марьяны, бурчал про себя что-то и остывал, напоминая себе, что вообще-то она ему ничего не должна и у нее своя жизнь.

Тут он заметил сверкнувшие вдалеке лучами света автомобильные фары на повороте в конце улицы, поднялся, прошагал к воротам и вышел за калитку на дорогу.

Точно, кто-то сюда едет!

Григорий прошел до ворот участка Добродеевых, к тому моменту машина, полностью выехав из-за поворота, двигалась навстречу, но очень осторожно, еле-еле, слепя фарами, из-за чего Григорий не мог толком рассмотреть марку и цвет автомобиля.

– Ты чего, Гриша? – послышался голос Марьяны, машина остановилась.

Вершинин не ответил, дошел стремительными шагами до нее, распахнул водительскую дверцу и строго скомандовал:

– Пересаживайся, живо!

Спорить девушка не стала, быстренько перелезла на пассажирское сиденье, а он, сев за руль, захлопнул дверцу, посмотрел на Марьяну и проворчал, ну прямо как заботливый муж:

– Ездить в темноте не можешь, зачем тогда рисковала? Не могла раньше выехать?

– Я тоже очень рада тебя видеть! – рассмеялась звонко девушка.

Он не ответил, а повел машину вперед и, остановившись перед участком, в том же ворчливом тоне отправил барышню открывать ворота. Припарковал машину, помог закрыть и запереть ворота все в том же молчаливом недовольстве.

А Марьяна подошла, обняла его за талию и, нежно улыбаясь, спросила:

– Ну, что ты?

– Соскучился, – проворчал он, прижимая ее к себе.

– Я тоже соскучилась, – призналась она тихонько. – Очень.

– Ну вот и все! – проворчал Григорий, но уже довольно, словно порыкивал. – И нечего было уезжать так надолго.

– Ну, все, все, – прошептала она у самых его губ, успокаивая, обещая что-то. – Я здесь…