Вершинин сидел у темного окна и при свете небольшой лампы, специально прикрытой Женей платком с одной стороны, чтобы не светила на спящую бабулю, читал статью в научном журнале, который дал ему после защиты диссертации академик Миронов, друг деда Петра. Интереснейшая статья, да и журнал свежий, еще в Россию не попавший, переданный академику коллегами из Германии.

– Да, бабуль, – отозвался он, откладывая журнал и поспешив к кровати.

– Посиди рядом, – попросила она.

Он сходил за стулом, поставил его поближе, сел и взял ее ладошку в руки.

– Ты как себя чувствуешь? – все так же тихо спросил Григорий.

– Да что мне, Гришенька, теперь-то сделается? Время мое пришло, вот и сдаю позиции. Все так, как и должно быть. Ты не пугайся за меня и не расстраивайся. Пора мне, Петенька ждет, да и я по нему стосковалась уж как.

– Ба, не нравятся мне эти твои речи упаднические! – нахмурился Вершинин.

– Да ну, Гриша, – махнула она на него рукой. – Ты сам-то горе себе не придумывай, это естественный круговорот жизни. Лучше достань мне из тумбочки, – и она указала рукой на прикроватную тумбочку у изголовья.

Он достал красную папку еще старого образца: картонную с тканевыми тесемками.

– Вот-вот, ее, – кивнула Глафира Сергеевна. – Открой и посмотри. Это реквизиты банковского счета, того, что двенадцать лет назад я открыла на твое имя. Попросила Николая Львовича взять у Павла заверенную копию твоего паспорта и открыть счет. Здесь все деньги, что ты присылал мне. Это валютный счет. И не спорь! – строго осадила она, когда заметила, что внук собрался возражать. – Это моя воля! Одно скажу, для твоего успокоения, всегда знала, что если станет туго с финансами, возьму отсюда денег. Не отказывала себе и в черном теле не жила, не переживай. А вот там еще, – она снова указала на папку, – одна банковская карта.

Он достал и протянул ей пластиковую карточку.

– Нет-нет, – накрыла она его ладонь своей. – Это я откладывала на похороны себе. Не так уж и много, но на скромную церемонию вполне хватит.

– Ба, да господи! – вспылил Григорий. – Чего ты за упокой свой взялась, ей-богу! Я это слышать не могу и не хочу! Я вот что подумал: надо бы тебя в Германию или в Израиль в клинику отвезти, чтобы сердце подлечить, и операцию сделаем, там лучшие специалисты!

– Ничего мне этого не надо, – улыбнулась она мудро. – Это только мучения лишние, Гришенька. Не нужно мне ничего. Мне хорошо, покойно и радостно, ты не волнуйся. Все свои дела я доделала, в порядок земной привела, теперь на душе и сердце только радость. Поверь мне. Ты лучше скажи, как планируешь дальше жизнь свою строить?

– Да все так же, – ответил он не очень довольно. – Объект на Байкале передал полностью новой команде, сейчас на Алтай уезжаю, там начинается подготовка к возведению третьего дома с замкнутым экоциклом. Я все еще один из руководителей, да и партнеров, в этом деле. Подберу из местных сильную команду инженеров и техников, передам документацию, налажу работу, и свободен. Меня в Архангельск настойчиво приглашают поучаствовать в интереснейшем проекте. Обдумываю пока, но просмотрел предварительную информацию: действительно увлекательно.

– Вот и хорошо, – кивнула Глафира Сергеевна. – Пусть они со своим интересным проектом сами и разбираются. А тебе, Гришенька, пора осесть. Пришло время. У всего есть начало, и у всего есть завершение. Отбегал ты свое по стране, пришло время размышлений, подведения итогов и глубокого осмысления прошлого жизненного этапа, не зря же двенадцать лет проскитался: божественное число. То, что ты тогда говорил Петруше, отстаивая свое право на побег, в большинстве своем было чистой правдой: и про состояние науки, и про ученых, и про преподавание, да про все, за что у тебя душа болела. Но прошло двенадцать лет, многое в стране изменилось, и в науке в том числе. Пусть далеко не все идеально и в порядке, осталось еще множество проблем в этой отрасли, так и ты уже не мальчик, а муж серьезный. Стоять в сторонке и зло критиковать – уже не по твоему статусу и душевному устройству. Имеешь свой взгляд, свою позицию, видишь недостатки – так иди и делай все, на что способен, чтобы исправлять ситуацию, поднять науку. Отстаивай свою правоту, вноси предложения, выступай, публикуй свои предложения, пробивай, если понадобится. Предлагай новое направление в науке, старайся донести до высших эшелонов свои выводы, но на благо. Понимаешь, на благо и продуктивно, а не на разрушение пустой критикой стороннего наблюдателя. А еще повторюсь, иди преподавать, у тебя это прекрасно получится, есть в тебе этот дар. Пора подвести итог и начинать новый жизненный этап. И еще, – она взяла его за руку, посмотрела в глаза и строго наказала: – Никогда не обижай Марьяну.

– Я постараюсь, – что мог, пообещал Григорий, наклонился и поцеловал бабушкину руку.


На следующий день думали отменить всякое отмечание, но Глафира Сергеевна настояла, клятвенно пообещав, что будет крайне осторожна, переутомляться и нервничать не станет и вообще – это радостное мероприятие, а положительные эмоции, как известно…

Ночь Григорий провел в усадьбе. Без Марьяны. Засиделся с бабулей, стараясь увести ее от серьезных тем, да она больше и не пыталась ничего важного с ним обсуждать, видимо, сказав все, что хотела. Он показывал ей свои новые снимки, рассказывал какие-то курьезные и смешные истории, а она вспоминала всякое из своей жизни с дедом. Так и посмеивались, пока бабушка в одно мгновение не заснула. Вершинина сменила на посту Евгения Борисовна, которая и уведомила, что уже почти час ночи.

Он было заторопился в соседний дом, да остановил себя – час ночи, наверняка Маня уже спит, ведь и на самом деле вчерашнюю ночь они практически не спали. И как бы ему до подсасывающей в горле тоски не хотелось отправиться к ней, хотя бы лечь рядом, обнять, прижать к себе, Вершинин решил не беспокоить девушку, тем более что проверил – свет в ее доме не горел. Значит, спит.

Она, разумеется, спала, но, как выяснилось утром, всю ночь ее входная дверь оставалась не запертой для него.

Застолье получилось очень душевным. Приехали родители Григория и, как ни странно, Костик с Ольгой и дочками, пришел сосед Роман Евгеньевич, приехали два друга Петра Акимовича да трое поселковых друзей семьи, ну и Марьяна с Григорием.

Так что планируемые домашние посиделки превратились в настоящий праздник, и песни пели под гитару, которую принес с собой один из соседей, стихи читали – ну, это старая гвардия затеяла, но и Марьяна к ним присоединилась, и даже танцы устроили.

Получилось весело и очень живо. А вечером Марьяна с Григорием пошли провожать поселковых гостей, заодно решив прогуляться.

На следующий день Вершинин уезжал. И сегодня их с Марьяной ждала прощальная ночь.

Может, от осознания этого, или от грусти, внезапно охватившей их двоих, или от множества недосказанного, они молча долго бродили по окрестностям поселка.

И сорвались прямо на пороге в исступленные поцелуи, когда поздно вечером пришли в дом, и не могли оторваться друг от друга и перевести дыхание. Остановились, замерли, только когда оказались в постели и смотрели друг на друга, тяжело дыша от желания и возбуждения и… и снова ухнули в свою взаимную страсть…

– Почему ты… – начал спрашивать о чем-то Григорий и не договорил, подбирая слова, не зная, как правильно сформулировать вопрос.

Уже совсем глухой ночью, после короткого сна, сразившего их обоих наповал сразу же за стремительным и ярким соединением и после второго – нежного и чувственного, когда они проснулись и лежали расслабленные и разнеженные, ему вдруг захотелось узнать, понять…

– Помощь нужна? – усмехнулась Марьяна. – В формулировке.

– Да, как-то с ней сложно, – хмыкнул он и, сразу же сделавшись серьезным, предпринял вторую попытку: – Я хотел спросить, почему ты ни разу не задала мне вопроса: когда я приеду, есть ли у меня женщина и что между нами происходит, какие отношения? В том смысле: почему никогда не пытаешься выяснить, что я к тебе испытываю и какие у меня намерения? Да вообще! – раздосадовался он на свое косноязычие и дурацкие подростковые вопросы, по какой-то причине так сильно его волновавшие.

От этого раздражения Григорий резко сел на кровати и, закинув подушку себе за спину, недовольно посмотрел на Марьяну.

– Что-то я туплю с вопросами, – проворчал он и сделал очередную попытку. – Обычно женщинам всегда надо выяснить статус отношений с мужчиной, кем он ее считает: подругой, любовницей, просто партнершей по сексу, невестой или женой. Вам ж, женщинам, это необходимо. И вы всегда пытаетесь торопить мужчин и события – он еще об этом не думал, а вы уж конкретики требуете. Почему же ты ни разу ни о чем таком не спросила, даже не намекнула? И не попыталась выяснить, что я к тебе испытываю, какие у меня планы в отношении тебя и нас вообще? Особенно, когда столкнулась с моим яростным нежеланием ничего обсуждать на расстоянии. Нет, мне просто интересно! – увидев, как она начинает иронично улыбаться, поспешил уверить Григорий, и вдруг его посетила еще одна мысль. – Или тебя, что, устраивает такое положение дел, какое есть: то, что я приезжаю, когда мне удобно, мы проводим время вместе, занимаясь потрясающей любовью, и я уезжаю, когда мне надо, без всяких обязательств? – Отчего-то эта мысль неприятно кольнула Вершинина. – Тебя это устраивает?

– Если я правильно поняла твой немного путанный спич, – усмехнулась Марьяна, – ты хочешь спросить меня о том, почему я не выставляю тебе условий и ультиматумов и не требую более серьезных отношений, признаний в любви и верности, обещаний, что ты на мне женишься?

– Ну… – запнулся он, – наверное, да, об этом.

Она забралась к нему на колени, обняла одной рукой за шею, второй откинула его непокорную челку назад, продолжая все с той же иронией улыбаться.

– Гриша, Гриша, Гриша, – вздохнула она сочувственно. – Ты мужчина, полный всяческих достоинств, оттого и пользуешься повышенным спросом у женщин, готовых побороться за тебя всеми возможными способами, как за потенциального мужа. К тому же в современном мире не считается чем-то зазорным, когда женщина делает мужчине предложение и всячески подталкивает его к женитьбе или совместному проживанию. Вот вспомни, тебе самому хоть раз приходилось завоевывать женщину, добиваться ее внимания и благосклонности? Или они любую инициативу брали в свои руки?

– Ну-у-у, – призадумался он. – А-а-а… – и переспросил: – Вот так, чтобы она мне понравилась, но была недоступна и требовалось за ней побегать, позавоевывать?

– Хотя бы так, – рассмеялась тихо Марьяна.

– Нет. Слушай, я как-то об этом не задумывался.

– Именно, – кивнула она. – Потому что ты воспринимаешь как норму, что женщина сама предлагает себя и сама решает, что ей пора за тебя замуж, делает предложение или говорит: нам надо пожениться. Это нормально для современного общества, в котором женщины эмансипированы и чувствуют себя равными с мужчиной. И дай бог им счастья и удачи во всем.

– Как я понял по твоей вступительной речи, ты сейчас скажешь, что живешь по другим законам? – предположил он. – По законам древних русичей или еще каким-то устоям и правилам?

– Не все так запущенно, не пугайся, – рассмеялась звонко Марьяна. – Я же не удалилась от современности в рубленую избу, отказавшись от достижений цивилизации. Хотя, в таком домике, который ты возводишь, с замкнутым жизненным циклом и вписанным в природу, я бы с удовольствием жила. Но я пользуюсь современной техникой, как ты заметил, электричеством, даже машину могу водить.

– Это очень условное утверждение, – усмехнулся Вершинин.

– И тем не менее. Я узнала многое о природе мироустройства и жизни, основанной на знаниях физических законов течения и сохранения энергий, между прочим. Все сакральные знания, доставшиеся нам от предков, есть суть чистая физика, химия, астрономия, математика и иные законы существования природы. Я прочла все, какие есть, Веды и взяла для себя многое из них. И один из законов природы гласит: если женщина хочет быть долгие годы, до последнего своего дня, здоровой, плодовитой, полной сил, молодой и счастливой, она никогда не должна брать на себя мужскую ответственность и делать мужские дела. Как ты думаешь, почему исстари повелось, что делать предложение девушке должен мужчина? Почему он себя предлагает, а женщина решает, брать его или нет?

– Думаю, ты сейчас завернешь мне что-нибудь о законе сохранения энергии? – предположил скептически Вершинин.

– Именно. Не только сохранения, а накопления и ее правильного, гармоничного течения. Дело в том, что считалось, что отказ разрушает духовную и, главное, материнскую энергию женщины. А вот мужчину он делает сильнее, показывая ему, в чем он еще может совершенствоваться, и вызывая желание стать лучше. То есть направляя его энергию на созидание. К тому же отказы происходили крайне редко, ведь жили предки родами и народностями, практически все друг друга знали с рождения и видели, кто кому подходит. А если и случался отказ, то он в какой форме происходил? В хвалебно-печальной. Девушка говорила парню: и всем-то ты пригож, и статью, и силой богатырской, и сын примерный, и воитель великий, и лучший мастер в своем деле, я бы как лебедь белая под твоим крылом жила, горя-лиха не ведая, в счастье да радости, только не легла душа. И все. Для них душа не легла – значит, жизненные токи этих людей не стыкуются и не гармонизируются, и никаких обид – святое. А женскую жизненную энергию разрушает даже такой отказ. Поэтому-то и считалось, что женщинам вообще отказывать нельзя, и всех девочек воспитывали в большой строгости и аскезе, чтобы не пробуждать в них ненужных, разрушительных привязанностей и желаний. От того и дошло до наших времен, что беременной женщине отказывать нельзя: это разрушает ее материнскую энергию.