Кимберли Кейтс - Утренняя песня

– Ханна, вы несете вздор.

– Сейчас объясню. Вы хотите, чтобы я спала с вами? Так и скажите! Я буду торговать телом за пищу и кров для Пипа. Но будь я проклята, если стану вашей любовницей за новое платье! Так дешево я себя не продам!

Его лицо стало белым как снег. Каждый мускул был напряжен. Он положил платье на секретер.

– Мисс Грейстон, вы ошибаетесь. Я не собираюсь делать вас или любую другую женщину своей любовницей. Ни сейчас, ни потом.

– Вы... вы что?

– Мы обменялись несколькими поцелуями, это верно. Но разве я сделал что-то, от чего у вас создалось впечатление, будто я могу потребовать, чтобы вы стали моей любовницей в обмен на полный желудок вашего ребенка?

Ханна вздрогнула, вспомнив, какое у него было выражение лица во время их первой встречи, когда он шествовал по Рейвенскар-Хаусу. Большинство мужчин вышвырнули бы изнуренную женщину с ребенком из своего поместья точно мусор. Большинство «джентльменов» даже не стали бы смотреть на них, не говоря уже о том, чтобы впустить их в дом и убедиться, что они накормлены и согреты.

У Остена Данте ужасный характер, он нетерпелив, высокомерен, упрям. Но он дал Ханне возможность увидеть в себе то, что изо всех сил старался скрыть от других. Он доверил ей свое истерзанное сердце.

– Я... Нет. Вы всегда были добры.

– Тогда откуда у вас эта вздорная мысль?

– Мистер Аттик ясно сказал, что вы хотите сделать меня своей любовницей в обмен на... Слуги тоже в это поверили.

– Ах вот в чем дело. Кухонные сплетни. Я и понятия не имел, что Аттик и слуги истолкуют единственное платье таким образом. Что они решат, будто между нами существует интрижка. Большинство из них работают у меня достаточно давно, чтобы знать, что я не позволяю себе подобных развлечений.

Амурные подвиги были главной пищей большинства дворян, обладавших молодостью и красотой, состоянием и властью.

Мало кто из них имел бы смелость сознаться в отсутствии подобных приключений кому-либо, в особенности женщине. Но, судя по взгляду Остена, в его словах сомневаться не приходилось.

– Но вы... платье... все эти игрушки... Зачем вам присылать такие вещи, если только...

Она замолчала.

Остен договорил за нее:

– ...если только я не хотел получить что-то взамен?

Она отвернулась, но отрицать правду не могла. Она не умела лгать.

– Да, – призналась она.

Он дотронулся до сапфира, спрятанного в складках шейного платка.

– Я хотел, чтобы вы почувствовали вкус счастья. Видит Бог, вам и мальчику его досталось совсем немного. Я хотел, чтобы у него были игрушки, хотел помочь прогнать тени, которые преследуют его, судя по взгляду. И я хотел, чтобы у вас было что-то красивое. Вы всегда волнуетесь о Пипе, о том, как он себя чувствует, о том, что ему нужно. В этот раз мне хотелось сделать приятное вам.

Ханна прижала руку к груди.

Всю жизнь она ждала кого-то, кто скажет ей эти слова, годами забывала о своих нуждах ради того, чтобы мать, сестры и отец ни в чем себе не отказывали. Годами ее жертвы оставались незамеченными. Даже Элизабет, понимавшая ее лучше всех, была убеждена, что Ханна довольна жизнью.

Как странно, что Остен Данте видел гораздо больше ее родных. Понимал, что она мечтает о чем-то красивом. Только скрывает это.

И чем она ему отплатила? Швырнула подарок в лицо, обвинила во всех смертных грехах, оскорбила до глубины души.

Остен, который подарил Пипу щенка спаниеля и который подарил ей бриллиантовую булавку, исчез. Остался лишь хозяин поместья Рейвенскар. Ханна ощутила эту потерю всем своим существом.

Какая же она дура! Они обменялись парочкой поцелуев. И это все! Как же она могла позволить Аттику убедить себя в том, что ее возжелал Остен Данте, да так сильно, что решил подкупить ее?! Какая нелепость!

– Простите меня. Я думала...

Он посмотрел ей в глаза.

– Я понял, мисс Грейстон, какого вы обо мне мнения. Хотя, должен признать, предпочел бы быть бесчувственным, словно камень, чем неким чудовищем, способным силой затащить женщину в постель.

– Это была ошибка! Сожалею, что неверно судила о вас. Но что еще я могла подумать?

Взгляд синих глаз проник ей в душу, и она поняла, что больно ранила его.

– Я думал, вы начинаете узнавать меня, Ханна, – спокойно произнес он.

Ее гордость, ее проклятая гордость не позволит ей отвернуться.

Иначе она расплачется.

– Я так благодарна вам за подарки для Пипа. – Голос ее дрогнул. – Но что делать с платьем?

Он пригладил волосы, и она вдруг заметила, как сильно он устал. Под глазами мешки. Широкие плечи опущены.

– Делайте что хотите. Мне все равно.

Он холодно поклонился и вышел из комнаты.

Ханна была в отчаянии. Проклятый характер! До чего же она безрассудна, жестока. Как отплатила ему за его доброту, особенно к Пипу.

Она вспомнила, каким счастливым был Пип, прижимая к себе щенка. Остен завоевал сердце ребенка, завоевал его доверие.

Ханна медленно подошла к секретеру и коснулась платья. Она представить себе не могла, что Остеном, как всегда, двигало великодушие. Что он приготовил сюрприз, желая увидеть на ее лице улыбку.

А она поверила Аттику, поверила грязным сплетням и оскорбила Остена.

«Я думал, вы начинаете узнавать меня...» Эти слова Данте, полные разочарования, всплыли у нее в памяти.

В ту ночь, когда она собиралась вернуть бриллиант, он приподнял маску владельца Рейвенскара и открыл ей частичку своей души, исполненную нежности и благородства, которую скрывал от всех.

Ханна судорожно сглотнула.

Она оскорбила его. И теперь поздно сожалеть об этом. Ханна схватила платье так, будто видела его впервые. Остен сам выбирал его. Хотел доставить ей удовольствие. Такого красивого платья у нее еще не было.

Она с нежностью сложила платье и унесла к себе в комнату, спрятав туда, где хранились локон Элизабет и дважды отреставрированная миниатюра с изображением смеющегося, любящего, беззаботного отца.

Уже горели свечи, когда Данте у себя в кабинете осушил второй бокал бренди. Он не представлял себе, сколько времени прошло после неприятного разговора, состоявшегося между ним и Ханной. Никто в доме не решался его потревожить.

Хозяин Рейвенскара часто находился в дурном расположении духа, и это надо было пережить, как ураган. Но спокойный, тихий, безмолвный Данте... Это было нечто из ряда вон выходящее, и все попрятались от страха.

Остен радовался, что никто его не беспокоит. Хорошо бы кто-нибудь из лакеев набрался смелости и просунул ему в дверь графин бренди.

Проклятие. Как это могло случиться?

Каким образом его тайные желания, в которых он самому себе не признавался, стали предметом всеобщего обсуждения?

Когда он спросил у Ханны, с чего она взяла, что он хотел сделать ее своей любовницей, она честно ответила: «Мистер Аттик мне об этом сказал. Поэтому вы и прислали подарки».

Пара безделушек в обмен на женское тело, тело Ханны... Сама по себе мысль об этом показалась ему чудовищной.

Но что потрясло его до глубины души, так это ее согласие спать с ним, попроси он ее об этом, и почти враждебный взгляд, устремленный на него.

Хуже всего было то, что он безумно хотел ее, но ему и в голову не приходило воспользоваться ее бедственным положением. Он согласился бы лечь с ней в постель лишь при условии, что она ответит ему взаимностью, охваченная страстью, испытывая влечение к нему.

Господи, как же давно он не был близок с женщиной, не ощущал под ладонями бархата нежной кожи. Подавлял в себе желание и лишь перед самым восходом солнца давал ему волю.

Но Ханна Грейстон проникла за его оборонительные рубежи, затронула ту часть его души, которая кровоточила с того самого момента, когда он увидел Ханну, насквозь промокшую и с больным мальчонкой, прятавшимся за колонной.

Как же так получилось, что он привязался к Ханне Грейстон?

Что захотел от нее того, чего не заслуживал? И как будет скрывать свои чувства теперь, когда среди слуг пошли сплетни?

Он надеялся, что в постели, охваченная огнем страсти, она доверится ему и раскроет свою тайну, поселившую в ее серых глазах страх.

Проклятие, о чем он думает? Он не может предложить Ханне Грейстон ничего, кроме защиты. Он уже давно решил не раскрывать этой простодушной женщине того, что его мучает, чтобы, упаси Боже, не увидеть в ее глазах жалости.

Остен вызвал лакея. Мгновение спустя в дверь заглянул Мэтью Симмонз.

– Да, сэр?

– Немедленно позовите Аттика.

– Хорошо, сэр.

Лакей исчез, словно испарился. Остену показалось, что прошла целая вечность, прежде чем раздался стук в дверь.

– Войдите.

Уильям Аттик вошел в комнату с широкой улыбкой.

– С возвращением, сэр. Вы будете обрадованы, когда узнаете, что в ваше отсутствие я действовал точно в соответствии с вашими указаниями. Барабаны для цистерн в порядке, хотя пришлось испробовать различные материалы, прежде чем нам это удалось, и...

– Сейчас меня совершенно не интересуют цистерны.

– Сэр?

Аттик замер.

– Что-нибудь случилось? Неужели вы все еще переживаете из-за того несчастного случая с Дигвидом? Это была незначительная ошибка...

– Человек едва не лишился ноги! Но хуже всего то, что я так и не понял, почему машина работала неправильно. Я сотню раз рассматривал проект и производил расчеты. Всегда получалось одно и то же... Черт возьми! К изучению этого вопроса мы еще вернемся. А сейчас хочу обсудить с вами более неотложное дело.

– Более неотложное? – ошеломленно повторил Аттик. – Не понимаю...

– Вам не нужно понимать ничего, кроме того, что я вам сейчас скажу. Мои личные дела вас не касаются.

Слуга обиженно поджал губы.

– Само собой разумеется.

– Рад это слышать.

Данте пригвоздил его взглядом.

– Впредь прошу запомнить, что если я решу завести любовницу, то сообщу ей об этом самостоятельно, без посторонней помощи.

Аттик смутился.

– Мисс Грейстон вам сказала?.. – Он прокашлялся и, с досадой развел руками. – Простите, сэр, если сказал лишнее. Но в соответствии с вашими распоряжениями я переселил мальчика в отдельную комнату. Проследил, чтобы служанки сшили именно то платье, которое вы пожелали. Ткань была необычайно красивая. Что еще я мог подумать, кроме того, что вы собираетесь... э-э... вступить в интимную связь с мисс Грейстон?

– Я плачу вам не за то, чтобы вы что-то думали, Аттик. А за то, чтобы вы исполняли мои приказы. Ни больше ни меньше.

Аттик замер.

– Очевидно, я ошибся, мне очень жаль. Но не можете же вы так беспокоиться по поводу недоразумения, возникшего между вашим слугой и служанкой. Мисс Грейстон явно билась в истерике и раздула недоразумение до невероятных размеров.

– Никогда в жизни не встречал более выдержанной женщины, – отрезал Остен. – Готов поспорить на лучшую охотничью собаку, что мисс Грейстон скорее способна довести до истерики других.

Аттик смотрел на Данте так, будто тот всадил ему в спину нож.

– Сэр, я не верю, что вы цените слово этой женщины выше моего. Разве плохо я служил вам все эти годы? Разве не старался быть вам другом? – В его голосе звучала обида. – Я даже пытался заменить вам отца, когда вас отверг собственный родитель. Какое-то ничтожное недоразумение со служанкой не должно испортить наших отношений.

Данте подумал, что Аттик прав, однако все равно чувствовал к нему неприязнь.

– Сэр... Остен. Самое лучшее, если Ханна Грейстон покинет этот дом. В ней есть нечто беспокойное. Я ей почему-то не доверяю. Женщина с таким умом – это неестественно. Это нарушение естественного порядка вещей.

– Теперь я понимаю, почему вы никогда не могли договориться с моей матерью. Хотелось бы мне послушать ваш спор по этому вопросу.

– Я никогда не считал, что должен унаследовать Рейвенскар вместо вас, как ошибочно полагала ваша матушка. Однако ее недоверие ко мне было вполне естественным. Но я доказал свою преданность вам сотни раз, разве не так? Я управлял вашим поместьем, вашими финансовыми делами, давая вам возможность работать над изобретениями. И даже в личных делах старался оказать вам поддержку. Да что там, я множество раз умолял вас помириться с семьей... если бы вы захотели обсудить этот вопрос...

– Нет!

Черт побери, у него и без того голова идет кругом.

– Женщины, подобные мисс Грейстон, вносят в дом сумятицу. Со временем она начнет совать нос не в свои дела. Она независима и готова бросить вызов любому, если сочтет нужным.

– Лишь благодаря этому она и Пип еще живы.

– Вы когда-нибудь интересовались, почему она оказалась на улице?

Данте отвернулся, чтобы скрыть свое волнение.

– Я разберусь с мисс Грейстон сам. Не хочу, чтобы вы снова вмешивались в наши отношения. Вы поняли?

– Да, сэр. Что-нибудь еще?