«Поссорились, — сделала свое заключение Любочка. — Ха!.. Так ей и надо!»

Тот факт, что не у нее одной впереди одинокий уик-энд, несколько подправил настроение.

— Надо же! — ядовито пробормотала она вслух. — На работе скромницу из себя корчит, ни дать ни взять выпускница! А у самой — любовничек, оказывается, да еще иномарочник! — В даме из шикарного авто Любочка узнала свою сослуживицу. «Содержанка!» — подвела окончательный итог Любочка и выкинула эту сцену из головы.

Достигнув сквера, где еще совсем недавно стояла серебристая машина, она немного поколебалась и все-таки, несмотря на поздний час, присела на ближайшую скамью. Скамья была пуста, скорее всего потому, что влюбленные парочки предпочитали тенистые уголки, так же как и всевозможные темные личности, избегая фонарей.

Площадь перед консерваторией почти полностью опустела. Любочкина надежда на то, что какой-нибудь интеллигентный юноша с чувствительной душой и развитым интеллектом выделит в концертной толпе ее скромную особу, и на сей раз не оправдалась. Честно говоря, никаких юношей среди слушателей в зале она и вовсе не заметила. В консерваторию в их городе ходили люди определенной возрастной категории… И что за жизнь такая пошла?! Даже «в свет» выйти не с кем, не говоря уж о чем другом…

Мысль об одиночестве еще больше испортила настроение. Сама себе в том не сознаваясь, Любочка весьма дорожила особым отношением к ней Каца: до сих пор она оставалась единственной сотрудницей, ни разу не «отдохнувшей» за свой счет, хотя парочку раз и ей доводилось нарушать святое правило явки к 10.00 после Эфроимовых загулов. Любочка предпочитала думать, что покойный папа-Вышинский тут ни при чем, а все дело в ее собственной даровитости.

Магические советы она сочиняла сама — как говорится, одной левой и в любом необходимом количестве. Это обстоятельство для остальных сотрудников «Параллельных миров» оставалось тайной, и подавляющее большинство уважало Любочку, как считала она сама, за поразительную начитанность. Исключение представляла эта хладнокровная выхухоль Лариска, но ее-то Любочка как раз легко игнорировала: глупо обижаться на манекен, считала она. И нужно быть такой дурищей, как Лизка Голубева, чтобы дружить с этим созданием из папье-маше, да еще постоянно заглядывать ей в рот со щенячьим восторгом и детской доверчивостью.

Однако сейчас обстоятельства складывались так, что именно глупая Голубева могла основательно пошатнуть исключительное профессиональное положение Любочки Вышинской: неужели ей и впрямь удалось добраться до Александрины?.. Ответа на этот вопрос не было. С одной стороны, поверить в успех предприятия невозможно. С другой — не такая уж идиотка Лизка, чтобы сочинить подобное без каких-либо оснований. Даже она должна понимать, что в случае обмана рискует потерять работу. А найти другую с их профессией просто невозможно, не так уж много СМИ в их городе, чтобы редкие счастливчики, сумевшие туда пристроиться, манкировали своими обязанностями! Целая свора филфаковцев, которую бездумно расплодил местный университет, из-за каждого угла сверкает голодными завистливыми глазами, ожидая возможности наброситься и перегрызть друг другу глотки за любое освободившееся местечко… Нет, даже Голубева должна понимать, что, потеряв работу в «Параллельных мирах», другую она просто не найдет. А ведь в отличие от Любочки Вышинской Лиза живет одна, кажется, ее родители давным-давно погибли в нашумевшей еще в советские времена железнодорожной катастрофе…

— Прошу прощения…

Любочка вздрогнула и подняла глаза. Прямо перед ней стоял человек в милицейской форме.

— Можно узнать, девушка, кого вы здесь ожидаете?

В голосе человека в форме слышалось столько яда и презрения, что никаких сомнений в том, за кого он принял девушку, и быть не могло! Любочка автоматически глянула на часики и, ахнув, вскочила, забормотав почему-то «оправдательным» голосом:

— Боже мой, неужели приличный человек не может посидеть в парке после концерта?.. Я просто задумалась… Я…

— Я тебе задумаюсь! — рявкнул вдруг милиционер совсем другим голосом. — Да ты в зеркало-то на себя когда-нибудь глядела? Надо же, мымра мымрой, а туда же!..

Не помня себя от унижения и страха, Любочка в мгновение ока сорвалась со скамьи и пулей полетела через площадь к ближайшей автобусной остановке.

— Я те устрою «концерт», если еще раз здесь объявишься! — летели ей вслед угрозы человека в форме.

Уже подбегая к остановке, начавшая всхлипывать на ходу Любочка услышала за спиной мерзкое хихиканье, доносящееся из-за последних чахлых кустов сквера. Рефлекторно обернувшись, она увидела, как одна из двух разряженных девиц скорчила Любочке омерзительную рожу, а вторая сделала неприличный жест… Вскрикнув от ужаса, Любочка Вышинская бросилась прочь с еще большей скоростью. Особого ума, чтобы понять, кто именно натравил на нее мента, не требовалось. Для Любочки вечер классической музыки завершился тем, что две шлюхи заподозрили ее в посягательстве на их «рабочую территорию»…

Автобус подошел к остановке одновременно с задохнувшейся от непривычного бега Любочкой, и спустя секунду она очутилась в совершенно пустом, провонявшем бензином салоне.

Всю дорогу до дома девушка не могла унять дрожь, колотившую ее с головы до пят, и мелкие слезинки, текущие по бледным щекам. В ее голове неотвязно крутилась лишь одна строчка из идиотской песни: «Наша служба и опасна, и трудна…»

Глава 5

Подруги

— Что ты сказала?! Ты… Откуда. Ты. Мне. Звонишь?!

Ларискина реакция меня совершенно не удивила, чего-то в этом роде я и ожидала.

Полтора года назад, когда я, как законченная психопатка, не выдержала и приплелась к ресторану «Русская песня», в котором пышно справлял свою вторую свадьбу Вилька вкупе с вновь обретенным знаменитым тестем, именно Лариска вычислила мое местопребывание и, явившись следом, отволокла мое бесчувственное тело к себе домой. В последовавшую затем неделю, в процессе возвращения меня к жизни, и родилась, а затем окрепла ее ненависть к Таньке. А Лариска из нас троих всегда была самая последовательная…

Возвращать меня к жизни ей молча помогала в свободное от лекций и консультаций время Шурочка. Когда я очухалась настолько, что была в состоянии сообразить: «гости — это хорошо, но пора и честь знать», — Ларкина сестра, все так же молча, заявилась с работы пораньше и не одна, а в обществе маленького рыжего щенка неизвестной породы. Все-таки Шура была, видимо, действительно неплохим психологом и лекарство для дальнейшей терапии выбрала прямо в десятку: ребенок, неважно — человечий или собачий, постоянно требующий к себе внимания, мертвого из гроба подымет, не то что брошенную женщину с развитым материнским инстинктом… Варька уверенно заняла опустевшее место второго члена моей семьи.

— Послушай, Ларусик, — торопливо забормотала я, — ты не поняла! Тут был труп… Даже, кажется, два, но один исчез, а менты думают, что один, хотя Вилька исчез… Ты меня слушаешь?..

— Естественно, — сказала Лариска на удивление спокойно.

— Кажется, это Танькиных рук дело… То есть не рук, а колес, но его нет… Ты слушаешь?

— И даже слышу, — ответила Лариса и, решительно обрывая мой бред, коротко бросила: — Я приеду. Минут через двадцать!

Ларка приехала через полчаса. За это время я успела выяснить у Татьяны, что мои расчеты оказались верны: с того момента, как подруга-соперница оклемалась от обморока и взвыла на пределе своей мощности, разбудив соседей, ничего более вразумительного, чем рыдания, подвывания и сморкание в собственный подол, никто, включая ментов, от нее не слышал. Естественно, милицию вызвали соседи, ознакомившись с обстановкой в квартире и обнаружив два трупа — за второй поначалу приняли меня, но обезумевшая от ужаса Танька сумела-таки выдавить наружу из своего рыдающего рта, что я не труп, а школьная подруга. Таким образом, этим и исчерпывалась информация, попавшая в руки официальных органов. Лично я добавила к ней лишь то, что между супругами произошла ссора, после чего оба выскочили из квартиры. Татьяна по старой памяти кинулась ко мне за утешением, а Вилька растворился в воздухе…

К моменту Ларкиного приезда я в какой-то степени уже восстановила свою способность к мышлению. Во всяком случае, на уровне формальной логики. А по этой проклятой логике выходило, что несчастный Вилька, который, вполне возможно, сумел доползти с перебитыми Танькой конечностями до шоссе, где и был подобран кем-нибудь и доставлен в больницу, вряд ли успел запастись алиби. Живой или мертвый, он неизбежно должен был занять в тупых ментовских мозгах место подозреваемого номер один… Тем более Татьяна клялась и божилась, что обнаруженного нами мертвеца тоже видела впервые в жизни. А ментам совершенно неоткуда было знать, что наш Вилька не способен не то что живого человека пристрелить, но даже прихлопнуть комара…

Самыми трудными после Ларкиного приезда оказались первые двадцать минут, о чем и свидетельствовали, почему-то в замедленном темпе, большие часы в виде груши-бергамота, висевшие на стене прямо напротив меня.

Все это время Ларка выслушивала мой робкий лепет молча, с сурово сжатыми губами, и впервые в жизни я обнаружила, что чем-то на Шурочку она все-таки походит. Она то и дело задавала наводящие вопросы, ухитряясь почти не открывать рта. Раза три она эти самые наводящие вопросы, между прочим, куда более дельные, чем ментовские, вынуждена была задать Татьяне. Но при этом почему-то обращалась не к ней, а к микроволновой печке, стоявшей под часами. Лариска, наконец, прекратила допрашивать микроволновку и посмотрела на нас с Татьяной. Правда, как на сумасшедших, но и это уже могло считаться переломом в лучшую сторону.

— А еще говорят, — произнесла она задумчиво, — что групповое помешательство — выдумка психиатров… Что касается тебя, Елизавета, я всегда подозревала, что, когда Господь раздавал разум и чувство собственного достоинства, ты отошла в туалет!

И добавила с абсолютно Шурочкиными интонациями:

— Есть в этом доме телефонный справочник?

Танька подпрыгнула и молнией метнулась в прихожую, потом обратно с нужным изданием в руках. Я думала, что Ларка сейчас начнет обзванивать больницы и… и морги, но она и тут проявила свою удивительную способность никогда не терять то, чем Бог меня обделил, и позвонила в некое бюро несчастных случаев, о наличии которого лично я даже не подозревала.

Минут через пять мы знали, что никаких трупов, в том числе белокурых и кудрявых, ни в один городской морг за последние сутки не поступало. Точно так же и ни одна больница не была осчастливлена поступлением по «скорой» или в частном порядке молодого красивого мужчины с упомянутой внешностью.

Единственное, что меня порадовало в описанном процессе, — это то, что, давая Вилькины приметы, Лариска впервые в жизни вынуждена была признать, что наш с Танькой муж — красивый. Правда, она сказала «смазливый», но ведь, в сущности, это одно и то же!

Что собиралась предпринять Лариса дальше, мы так и не узнали, поскольку едва она опустила трубку на рычаг, как в прихожей послышался шум и на кухню ввалился… Кто бы вы думали? Генеральный прокурор нашего города собственной персоной!

Виктор Петрович Столяренко и в обычном состоянии был личностью внушительной и грозной. Но то, что мы увидели сейчас, заставило нас буквально содрогнуться и застыть от ужаса.

— Ты… Ты!!! — начал Виктор Петрович прямо с порога. — Если думаешь, что я опять покрою этого слизняка…

На этом он временно заткнулся, поскольку углядел, наконец, нас с Лариской и, видимо, на какие-то доли секунды захлебнулся от возмущения: такой подлянки прокурор не ожидал даже от своей дочери. Молчание длилось, к сожалению, недолго.

— Что здесь делают эти подруги?!

Как генеральный прокурор нашего города Танькин папаша испытывал к журналистам какое-то, я бы сказала, генетическое отвращение. И едва мы стали сотрудниками «Параллельных миров», как наши прежние отношения, длившиеся с тех пор, как все мы носили косички с бантиками и называли прокурора «дядя Витя», были перечеркнуты раз и навсегда. Никакие попытки разъяснить, что нашу газету в строгом смысле слова и газетой-то назвать нельзя, а нас самих лишь с очень большой натяжкой можно причислить к славному племени журналистов, успеха не имели.

Так что дожидаться развития сюжета мы с Ларкой не стали. И пока Виктор Петрович задыхался от ярости, Ларка и я времени не теряли. Мы быстро покинули и Таньку, и кухню, и вообще квартиру, ставшую местом преступления. Совесть совершенно не мучила даже меня: мы знали, что единственный человек на свете, способный уболтать прокурора, — его единственная дочь.

На улице Ларка молча, но тщательно отряхнула юбку, что было у нее признаком крайнего раздражения. Потом так же молча начала ловить машину. И вообще молчала всю дорогу до моего дома. Поднимаясь на мой этаж все так же в гробовом молчании, мы обе замерли от душераздирающего воя, раздавшегося откуда-то сверху.