Оксана Сергеева - Узел

— О, — изображаю неловкость, — продолжайте, не обращайте на меня внимания. — Достаю из холодильника бутылку шампанского. Сомневаюсь для виду, но все же прошу: — Ник, открой.

Мисс Ноябрь испепеляет меня взглядом. Я бешу ее, она терпеть меня не может. Ее неприязнь я почувствовала еще до того, как Тося сболтнула про меня и Никиту. Да чего уж там, добрая половина собравшихся здесь меня не переваривает и готова распять на кресте, стоит предоставить такую возможность. Идя на кухню, я заметила несколько осуждающих взглядов, видимо, уже пошел слушок, что Климова разбила пару. Припутала парня прямо на глазах его девчонки. Представляю, какими душещипательными и пикантными подробностями эта история обрастет к утру.

Леднёв сама любезность — откупоривает бутылку и отдает мне.

— Спасибо, милый.

Мисс Ноябрь белеет от неистового гнева. Ни она, ни я уже не скрываем своей ненависти.

— Я не собираюсь это терпеть. Я тебе не какая-то дурочка. Выбирай! Или она, или я!

О, а вот это уже интересно. Теперь я не тороплюсь никуда уходить. Стою и думаю, не хлебнуть ли прямо из бутылки, как волнительно все закрутилось. Зря она так. Даже я не стала бы действовать с Ником так прямолинейно. Самоубийца, блин.

— Такси подъехало. Пойдем, я тебя провожу, — говорит он вроде бы спокойно. Но я чувствую, сколько в его голосе клокочущей злости, и быстренько ретируюсь с поля боя, прихватив бокалы и шампанское.

Тося стоит на балконе второго этажа, оглядывая комнату взглядом полководца. Я поднимаюсь к ней и вручаю добытую бутылку.

— Господи, с кем я дружу. Ничего себе ты интриганка. Страшный человек.

— О, да-а, — протягивает Тося, — сама себе удивляюсь. И меня даже совесть не мучает, представляешь.

— Представляю, — поддакиваю я. — Сама видела, как ты свою совесть утопила в шампанском.

Таисия весело смеется. Я отпиваю из бокала большой глоток и первый раз за вечер чувствую вкус напитка. Чувствую свое опьянение. И дрожь, внезапно хлынувшую по позвоночнику.

— Больно ей, наверное, — без сочувствия говорит Григорьева.

— Угу, — киваю я.

Больно. Но для нее все разыгралось в течение часа, а моя боль и ревность жрали меня несколько месяцев. С того момента, как я узнала о похождениях Леднёва.

Во мне вдруг поднимается женская обида. И эту обиду мне хочется отомстить. Поэтому, когда Леднёв хватает меня под локоть, я вырываю руку. Вернее, пытаюсь, но его злость не оставляет мне шанса на свободу. Он затаскивает меня в спальню и закрывает дверь на ключ. Забавно, что раньше я стеснялась самой мысли о романе с этим малолеткой. Сейчас же мне наплевать, что о нас будут говорить завтра. Вроде любовь должна делать человека лучше. Кажется, из меня любовь сделала беспринципное чудовище.

Никита толкает меня на кровать, я опрокидываюсь на спину, и он задирает на мне платье.

— Я даже не знаю, что я сейчас с тобой сделаю.

— Ой-ли, по-моему, ты все прекрасно знаешь. — От волнения у меня вырывается истерический смешок. — Весь вечер, наверное, только об этом и мечтал, когда свою дуру за задницу лапал. Скажи, когда трахался с ней, меня представлял?

— Ты, правда, хочешь это знать? — Он нависает надо мной, и мы замираем, тяжело дыша и глядя друг другу в глаза.

— По крайней мере, я не крутила романчиков на стороне и не искала утешения в других объятиях.

— Ага, предпочитала мучиться в одиночестве.

— А ты притащил ее сюда! Специально? Хотел меня до белого каления довести? — продолжаю жалить его упреками.

— Это того стоило, правда? И месяцы интрижек, и испорченный праздник… Климова ревнует… это точно того стоило. Скоро совсем человеком станешь.

— Ждешь пылких признаний?

— Очень.

— Не дождешься!

— Еще как дождусь. У тебя будет время их придумать.

— Да пошел ты! — Что есть силы толкаю его в грудь.

Ник чуть отклоняется, это позволяет мне лишь привстать, но не выбраться из-под него.

Я знаю, что этот секс ничего не решит между нами. Никите будет нелегко простить свои безответные чувства, мне — его похождения. Но мука долгих дней, тоска и отчаяние, злость и ревность, все отметается прочь, и из этой огненной лавины чувств рождается безумное желание.

Мысли тонут в жадных поцелуях. Мы тонем…

Наши объятия больше похожи на схватку, нежели на ласку. Мы безжалостно мучаем друг друга, раздеваем, и постепенно злобная сила иссякает, сменившись на горячую страсть.

Воздух ползет к вискам. Липкий, влажный.

Ник ласкает меня. Целует каждый сантиметр кожи, гладит каждую впадинку.

Оттого как сильно я его хочу, ломит все тело. Эта потребность граничит с болью, до того она мучительна, но мне нужны его руки, его губы. Я хочу знать на вкус его всего.

Слегка впиваюсь ногтями в его спину, и он входит в меня. Я вздрагиваю от легкой вспышки боли и замираю. Покрываясь испариной, переживая это первое чуждое, но восхитительное ощущение. В глазах темнеет, и накатывает легкое головокружение. Вдыхаю глубже, стараясь расслабиться…

— Больно? — Леднёв чувствует мое напряжение, мне не нужно ничего говорить. Мы как будто уже делали это. Хотя все у нас с ним в первый раз. Может быть, так происходит, потому что мы много раз об этом думали.

— Нет…

Не хочу, чтобы он останавливался и своей осторожностью превратил наш первый секс во что-то нелепое. Мне не нужно, чтобы он жалел меня.

— Нет… — Целую его и крепче сжимаю бедрами.

Он старается не доставить мне лишней боли. Я все равно ее чувствую, но вместе с ней и горячее удовольствие от каждого его движения, и запах секса. Чувствую нашу влагу и смешивающееся на губах дыхание. Чувствую какой-то пьяный, но при этом сознательный и безвольный восторг.

Это похоже на сон наяву. Страстный, напряженный сон, когда в сплетении рук и ног теряется счет времени, и трудно различить, то ли час прошел, то ли бесконечные часы…

Когда мы обессиленные падаем на смятые простыни, на уме у меня крутится только одно.

— Что? — хрипло спрашивает Ник, будто знает, что я хочу что-то сказать.

— Нужно было сделать это раньше.

Он смеется, прижимает меня за плечи и утыкается губами в висок.

Надо бы натянуть на нас одеяло, но у меня нет сил шевелиться.

— Ты же закрылся на ключ?

— Да.

Все эти годы я только и делал, что не любил других…

Никита

Мне уже далеко не восемнадцать, но чувствую себя ровно так же.

Мы сидим в тишине, в моей машине и пьем вторую бутылку шардоне из пластиковых стаканчиков. Молчит Климова. Молчу я… Нам обоим хорошо в этом молчании. И это, как прежде, выше моего понимания.

Мне хорошо с той, которая когда-то растоптала мои чувства. С той — которая холодно и равнодушно разрушила наше совместное будущее.

До той новогодней ночи в моей душе бушевала злоба. Я учился на юрфаке, по вечерам убивал себя на тренировках, успевал цеплять каких-то девок, но та, которая с первой секунды по-настоящему меня пленила, отказывалась отвечать на мои чувства. Меня грызло битое самолюбие, грызло вместе с ноющими мышцами, но перестать думать о ней я не мог. Не мог ее игнорировать. Не в состоянии был отказаться от малейшей возможности ее увидеть. Климова влекла меня словно на незримом канате, хотя убийственная грубость наших встреч каждый раз ошеломляла.

Вот и сейчас я снова не могу повернуть обратно. Наши встречи — сплошное безрассудство. Даже не сердцем, а всеми своими нервами чувствую, что это опасно для нас обоих, что попытки разыгрывать легкие поверхностные отношения сущая глупость, но уже не могу ни на что повлиять…

— Господи, — шепчет Настя, — а говорят, граната в одну и ту же воронку два раза не падает. — Леднёв, скажи, сейчас нас обоих прав лишат? — смеется она, глядя мимо меня в боковое окно.

— Не думаю. — Отдаю ей стаканчик с недопитым вином и опускаю стекло.

— В чем дело, капитан?

— Ваши документы, — небрежно бросает он.

— Основания?

— Ваши документы, — настаивает без объяснений.

— Основания для предъявления моих документов тебе? Может, ты ряженый. Удостоверение предъяви и представься по форме.

Капитан напрягается, но делает, что велено, и я раскрываю перед его лицом прокурорскую ксиву.

Он вытягивается в струнку, правая рука снова тянется под козырек:

— Никита Валерьевич… а я смотрю, номер знакомый… вы это… аккуратно.

— Капитан, мы стоим, отдыхаем, никуда не едем.

— Может, машину вызвать?

— Не надо. Кругом, шагом отсюда марш. — Поднимаю стекло и прячу свое удостоверение во внутренний карман куртки.

— Никита Валерьевич, ну-ка предъяви мне свои документики, — вкрадчиво произносит Климова.

— Они самые обычные, — улыбаюсь я.

— Я сейчас устрою тебе обыск. С пристрастием.

— Только об этом и мечтаю, — невольно срывается у меня.

— Ты же знаешь, я не успокоюсь, сейчас полезу шарить по карманам и оболью тебя вином. Я же видела ты ему ксиву какую-то показал. Кто ты, Леднёв?

Я забираю у нее из рук стаканчики с вином и даю удостоверение.

— О, боже, Ник, — выдыхает она, — ты прокурор. — И хохочет: — Вот жук! За нос меня водил!

— Самую малость. Тебя особо не проведешь.

— Я сразу поняла, что что-то не так. По разговору.

— Это издержки профессии. Давно привык вопросы задавать, нежели отвечать на них самому.

— Оно и видно, — упрекает она. — Я знала, что у тебя все получится. Я же тебе говорила, что у тебя… все-все получится… ты стал, кем хотел… — голос ее затихает.

— А ты стала? Кем хотела…

Не отвечая, Настя отдает мне ксиву и хватается за ручку двери.

— Душно… подышать хочется.

Выхожу следом, бросаю стаканчики с недопитым вином в урну. Сунув руки в пальто, Настя бредет по тротуару, подальше от машины. Я хватаю ее за руку и разворачиваю к себе.

— Ник, а ты помнишь тот Новый год? Нашу первую ночь?

— Да. — Конечно, помню. После той ночи мы не расставались. До того момента…

— Клянусь, у меня больше никогда в жизни не было такого праздника.

Я сжимаю ее плечи. Климова знает, о чем я хочу спросить. На языке только одно слово.

Она знает. И вся сжимается под моим взглядом. Вздрагивает, прикрывая глаза, но я успеваю заметить, сколько боли скрывается за дрожащими веками.

Смотрю на ее губы, манящие влажные губы, которые когда-то горели от моих поцелуев, и у меня больше нет сил скрывать страстное желание под напускным равнодушием. Почти невесомо приникаю к ним. Но это легкое касание быстро перерастает в глубокий поцелуй, не имеющий ничего общего с тем первым, приветственным. Этот, безрассудный горячий, будоражит кровь, и после него нам неизменно захочется большего.

Уже хочется…

Желание пульсирует в венах, в каждой моей клеточке. У меня — даже не с этого момента. С того самого, как увидел ее на том мероприятии. Она была одета, но я видел в платье ее голое тело и все эти дни только и жил мыслью, как бы снова овладеть ею. Ощутить под собой, вырвать стон из жестоких губ и снова увидеть ее, такую холодную и надменную, в угаре страсти…

В кармане у Насти звонит телефон. Громко и настойчиво. Я знаю, что это он. Знаю, что это Филипп. Спинным мозгом, что ли, чувствую.

— Ответь. — Отпускаю и отхожу от нее.

Сердце стучит неспокойно. Меня разрывает ненужная, почти забытая ревность, когда я представляю, что Настя лежит с ним в постели, отдается его ласкам и стонет под ним от наслаждения. В голове мутится от этих мыслей, и в груди становится тесно от этого мучительного чувства, кажется, оно вот-вот разорвет мою годами твердевшую оболочку.

Я не слышу, что говорит Настя. Не слышу, когда она заканчивает разговор. Вызываю такси и называю ее адрес. Пока не поздно, отправляю ее домой, подальше от себя, вместе с тем прекрасно осознавая, как бесполезны эти попытки. В наших отношениях всегда присутствовала пугающая предопределенность, она и сейчас никуда не делась. Нам больше друг от друга не спрятаться и не убежать. Я буду думать о ней. Завтра, послезавтра, потом… все следующие дни до телефонного звонка. Моего. Или ее. До момента нашей следующей встречи, которая обязательно состоится. Потому что, проклиная все на свете, я все равно пойду к ней. Хотя в нашей прошлой жизни своим поступком Настя отрезала все пути назад.