Оксана Сергеева - Узел

— Не думаю, что тебе стоит задерживаться. Тебя ждут, — напоминаю я, нетерпеливо постукивая пальцами по рулю.

— Подождут.

— Ты оставил в нашей квартире какую-то шлюху.

— Она не воровка, можешь не беспокоиться.

— В нашей квартире. Одну. Свою шлюшку!

— Смотрю, ты решила быть предельно откровенной.

— Разве можно по-другому после увиденного? Поэтому положить меня под Дёмку для тебя вполне нормально? Ничего такого, да? Подумаешь, я не хочу. Кого это волнует!

— Настя! Никто не собирается подкладывать тебя… — фыркает он, стискивая зубы. — Мы объединили капиталы, дела идут хорошо. Я не хочу, чтобы что-то менялось. И уж тем более не хочу, чтобы прибыль, которую могу получить я, потекла в карман кому-то другому. Только и всего. Ты могла бы не упрямиться и подумать об этом.

— Я не хочу об этом думать. Это ваши дела, а не мои. Ваши планы, а не мои. По-твоему, все на свете упирается в деньги?

— Да. Если ты до сих пор этого не поняла, то ты, дочь моя, очень глупа.

— Пап, мне пора. Рада была повидаться, — с прохладцей говорю я, совсем неделикатно пытаясь отправить отца домой.

Я устала от этого разговора, слишком много впечатлений за раз. Единственное, что меня греет, — я наконец вернула свою машину.

Отец уходит, и я отъезжаю от дома. Жму на газ, чувствуя, что дышится мне гораздо свободнее. Теперь не придется мотаться по городу на метро или ждать такси. Теперь не страшно где-то задержаться допоздна. Меня даже пробки не раздражают, а музыка в машине орет так громко, что заглушает мои собственные мысли.

***

Никита помогает занести вещи домой. При этом я многозначительно молчу, а он ничего не спрашивает, только смотрит внимательно. Не знаю, что излучает мое лицо, но в теле чувствуется какая-то одеревенелость. Оставив сумки не распакованными, я забираюсь с ногами на кровать и пересчитываю деньги.

— Ого, — смеется Леднёв и присаживается рядом. — Климова, ты внезапно разбогатела?

— Ага. Папка дал. Вспомнил вдруг, что я не святым духом питаюсь. Сегодня пойдем гулять. Имеем полное право. Будем танцевать, пить и вовсю веселиться.

— Тоська! — орет Ник. — Собирайся! Крась губы, сегодня Климова нас гуляет!

— В смысле? — Тося заскакивает в спальню, и я бросаю в нее пачку денег.

— Да! Сегодня будем пить и веселиться!

Подруга ржет, ползая по полу и выгребая влетевшие под кровать купюры. Никита помогает ей, а я заваливаюсь на спину, подложив руки под голову, и недвижимым взглядом смотрю в потолок. Перед глазами у меня девица, завернутая в мое белоснежное банное полотенце. Больше я не смогу им пользоваться. Никогда.

— Мой отец сегодня дома трахал какую-то шлюху, я пришла и застукала их, — тихо признаюсь я, лениво вздыхая.

В комнате устанавливается тишина. Глаза Григорьевой постепенно округляются, рот приоткрывается — какая же Тоська смешная, когда очень удивлена. Леднёв не проявляет особенных эмоций, он садится на стул, обхватывая руками спинку, и ждет продолжения.

— Прям застукала? Прям в процессе? — уточняет Тося.

— Слава богу, аккурат после. Я пришла, она уже была в ванной. Мелкая. Стрёмная какая-то девка. Папаша мог бы найти и получше.

— Я тебе сочувствую, узнать такое, — с заметной грустью говорит подруга.

— Не надо мне сочувствовать, ты порадуйся, что папа пополнил наш бюджет. Чего мне сочувствовать, это ж не Лёднев по бабам носится. Слышишь? Только узнаю, что ты по каким-нибудь бабам собрался, клянусь, яйца тебе оторву.

— Климова, уймись, — спокойно реагирует он. — Понятно, что у тебя стресс, но не зарывайся. Это, если ты еще раз после десяти вечера домой заявишься, я тебе голову оторву.

— Это по работе.

— А мне по барабану.

— Хватит вам, давайте собираться, — командует Тося и в поисках чего-нибудь особенно нарядного убегает переворачивать вверх дном свой платяной шкаф.

— Ты расстроилась? — спрашивает Ник, зная, что мое хорошее настроение может быть лишь бравадой.

— Не знаю даже, как на это реагировать. Слишком много всего произошло в последнее время. Все смешалось… Просто противно. Все кончается, да?

Мне страшно произносить вслух, что кончается любовь. Я не хочу, чтобы наша любовь с Леднёвым закончилась. Я уже не люблю его, я им болею. Им заразилась каждая моя клеточка. Я вживаюсь в него всем своим существом и не хочу ничего другого. Мне нравится, как мы привыкаем друг к другу, притираемся. Как решаем наши проблемы и конфликты. Мне даже нравится, как мы ругаемся. Мы уже научились орать друг на друга и не обижаться.

— Кончается что?

— Отец сказал, что они с матерью так давно знакомы, что уже наскучили друг другу. Так бывает, да?

— Боишься, что мы тоже наскучим друг другу?

— Я не хочу, чтобы это произошло.

— Значит, не произойдет, — улыбается Никита, и мне хочется верить. Так хочется верить его словам, его улыбке. Верить его слову. — Но твоя мама права. В некотором смысле.

— Замолчи! Я даже не собираюсь это обсуждать!

— Когда-нибудь нам придется, я же слышал, что она сказала.

— Ну и что!

— Она права в одном. У меня ничего нет. Только большие планы. И зачетка в кармане. Я ничего не могу тебе предложить, ничем не могу удержать. Быть со мной — это только твой выбор, Настя. Только твой выбор.

— Почему ты должен мне что-то предлагать? Или ты не знаешь, с кем живешь? Да, я знаю, что такое деньги. Большие деньги. Хорошие вещи. Я знаю, поэтому сама себе заработаю. Я не из тех девиц, которые хотят зависеть от мужика. Чтоб ты знал, мне это точно не нужно. У тебя есть планы? Это прекрасно, люблю целеустремленных парней. И, к твоему сведению, у меня в кармане тоже только зачетка!

— Это было убедительно, — снова улыбается он. — Хотя когда-то…

— Ой, не надо. Я знала, что тебя это разозлит. Знала, что нужно сказать, чтобы ты гарантированно отвалил, и ты отвалил. Нелегко ломать свои взгляды.

— Знаю.

— Так что не начинай, я и так злая.

— Это ПМС.

— Леднёв!

— Я в душ. Ты со мной?

— Конечно, с тобой. У меня ПМС, и мне страшно хочется секса.

Ничего не кончится…

Настя

Следующий свой день рождения Леднёв празднует в больнице.

По какой именно причине в тот день во мне поднимается тревога, сказать трудно. Все начинается с чувства легкого беспокойства, которое становится все сильнее и которому объективных причин вроде бы нет. Если не считать общую тревожную обстановку, усиливающуюся вокруг нашей пары. Нас словно сжимает в тугое кольцо, и дышать с каждым днем становится труднее.

— Квартира нужна мне! Нам! Почему квартиру купили Польке?

— Ты и сама знаешь, — ворчит Тося.

Ей надоели мои стенания, она хочет, чтобы я поступила, как обычно: взяла себя в свои железные руки, замолчала и шагала по жизни дальше, будто ничего не случилось. Тося всегда нервничает, стоит мне потерять самообладание, она боится моих рыданий и истерик. Может, потому что она привыкла к равнодушию. Но я не могу всегда быть камнем. Даже такие бесчувственные, как я, поддаются эмоциям.

— Нет, ты понимаешь. Я снимаю жилье. У меня есть парень. Мы учимся, работаем, носимся, как угорелые… это нам нужна квартира, у нас практически семья. Я уж не говорю о том, что родители когда-то сами обещали купить мне квартиру. У нас была договоренность: сначала мне, потом сестре.

— Настя, ты плохая, непослушная девочка, тебя наказали.

— Я плохая сестра, я завидую Польке.

— Ой, прекрати, — отмахивается подруга от моих слабых попыток самобичевания.

— Если бы родители купили мне квартиру, было бы проще.

Тося многозначительно вздыхает, выказывая молчаливую поддержку. Я знаю, отец может приобрести жилье нам обеим, у него есть на это деньги. Казино и игральные автоматы приносят, мягко говоря, приличный доход. Меня расстраивает не сам факт, что Полине досталась квартира, а то, что родители не отступают. И, видимо, не отступят никогда. До этого я жила уверенностью, что они устанут добиваться своего и оставят нас с Леднёвым в покое. Ведь им когда-нибудь просто-напросто надоест контролировать меня и изводить своими убеждениями. Сегодня же ко мне приходит осознание: ничего не кончится. Я чувствую себя раздетой. Голой. Подобно заразе в меня проникает тошнотворное ощущение брошенности… и новой уверенности — что в случае беды мне укажут на дверь.

— Что-то Ник задерживается. — Тревога пробивается даже сквозь мои нерадостные мысли о вопиющей несправедливости.

— Позвони ему.

— Уже звонила, не отвечает.

— Значит, не слышит. Наверное, уже на подходе. Придет через минуту другую.

Через минуту другую Никита так и не появляется, и Тося, проникаясь моим беспокойством, предлагает:

— Давай позвоним ему домой, вдруг он к матери зашел.

— А вдруг не зашел? Он обычно предупреждает. Потом и она будет тревожиться. Нет, подождем.

Минут двадцать я занимаюсь какими-то бесполезными вещами и с облегчением отметаю свои дурные предчувствия, когда слышу прерывистую трель. Открыв дверь, собираюсь возмутиться, но слова замирают в горле. Вижу его лицо. Бледное. Неживое.

— Никита…

Он шагает в квартиру и падает прямо на меня. Я пытаюсь удержать Ника, подхватив под мышками, но под его весом заваливаюсь на пол вместе с ним. Резкая боль раскалывает затылок, перед глазами мелькают звезды.

— Тоська, вызывай скорую! — Несколько секунд у меня звенит в ушах, не слышу собственного голоса, но надеюсь, подруга все слышит.

— Что случилось? О боже…

Я еще не знаю, что именно случилось. Но все очень плохо. Леднёв едва живой, обнимая его за спину, чувствую под руками влажность. Кровь. Ее липкость и железисто-соленый запах ни с чем не спутаешь.

— Да вызови ты скорую, чего стоишь! — ору я, потому что подруга застывает в ступоре.

Тося, будто получив хорошую затрещину, оживает. Вызывает скорую и помогает осторожно перевернуть Ника на спину.

— Как он дошел… — шепчу, пытаясь нащупать пульс. Он есть, но едва чувствуется.

— Может… может кровотечение остановить… зажать как-то… если ему почку пробили, то он через пять минут труп, — дрожащим голосом частит Григорьева.

— Заткнись и не трогай его. Я надеюсь, удар был случайным и неточным, и его просто полоснули по ребрам.

Что-то мне не верится, что на него напали случайные грабители.

Правда, о других вариантах я пока думать не в состоянии.

— А если нет! — рыдает она. — У него ножевое. Надо родителям позвонить. Говорила же, надо позвонить!

— Тащи полотенце!

Вскочив, Тося бросается в ванную.

— Чистое! — рявкаю я, пытаясь не думать о плохом. Смотрю на обескровленные губы. Трогаю лоб — прохладный и влажный.

— Ты же сказала не трогать его, — напоминает Тося.

— Передумала.

Я заваливаю Ника чуть на бок и прижимаю к ране полотенце. Белое, оно мгновенно окрашивается красным. Что нужно делать в таких случаях? Правильно ли поступаю? Может, своими неосторожными движениями я прямо сейчас убиваю его?

Мои руки в его крови, теплой и липкой. Он сам — такой беспомощный, недвижимый. У меня кружится голова, и горло сжимает удушающая волна паники. Становится трудно дышать.

— Ты вызвала скорую? — хриплю я.

— Да.

— Точно?

— Да. Сейчас приедет, все будет хорошо, — откуда-то в Тоське находится сила подбодрить.

— Хорошо.

Перед глазами все расплывается. Я сгибаюсь, словно бы на плечи мне кладут бетонную плиту, опускаю голову и прижимаюсь пылающим лбом к леднёвской груди. Мне совсем нечем дышать…

Не знаю, сколько точно проходит времени и кто отрывает меня от Никиты: Тося или врачи. Тело будто парализовано. Даже в больнице не отпускает. Мне страшно. Так страшно, как еще никогда в жизни не было. Сижу и боюсь шевелиться. Смотрю в одну точку и боюсь думать, что мой Леднёв не выберется из этой передряги. Выберется. Сможет. Должен.

С ужасом жду появления его родителей. Что-то же надо говорить, объяснять. Чем больше размышляю, тем больше подспудное чувство вины облекается во вполне сознательное.