Ирина Щеглова - Уж замуж невтерпеж

Наконец появилась и она сама, с влажными после умывания волосами, невыспавшаяся, но бодрая.

— Мы только что из Питера, — сообщила, наливая себе кипятку в большую кружку.

В ответ на наши удивленные взгляды, коротко объяснила:

— Буквально одним днем смотались. Представляете, ребята ни разу в жизни не были в Питере. Вот я и решила им показать. Здорово, да? Главное, мы стопом ходили. Очень забавно. — Она широко улыбнулась. — Правда, в Питере у нас все деньги украли. Но мы сами виноваты, уснули на скамейке в парке. Нас и обчистили. Зато потом мы пели в электричках! Санька придумал. У них с Вороном здорово получилось…

В этом была она вся. Спонтанный порыв, сиюминутное решение и немедленная реализация. Настя много читала, часто говорила очень правильные вещи и тут же пыталась проверить на себе усвоенное. Как будто примеряла чужие мысли, но то ли одежка была не по размеру, то ли Настя не верила тому, что говорила, то ли ей не хватало сил поверить…

В другой раз мы заехали вечером. Но не успели выйти из машины, как из темноты к нам шагнула Настя, в длинной юбке, тяжелых ботинках, куртке, хотя было еще довольно тепло, середина августа.

Выглядела Настя несколько смущенной, как будто мы застали ее за чем-то неприличным.

— Блин, — негромко выругалась она, — ребята, вы не поднимались еще?

— Нет, мы только подъехали, но если мы не вовремя, то…

— Нет, — она досадливо поморщилась, — наоборот. Вы, это… Скажите, что сейчас меня привезли, ладно?

— Не вопрос… А что случилось?

Настя воровато оглянулась по сторонам и ответила:

— У меня тут свидание было… Ужасно неудобно, полный дом народу, вот и приходится по кустам встречаться, как малолетка, честное слово…

— Насть, что за бред? Разгони всех.

— Что вы! Я не могу, — испугалась она, — там же Ворон, он неправильно поймет…

Я, признаюсь, тогда ничего не понял, мне жена объяснила, мол, бедной Насте приспичило потрахаться, но дома полно народу. Пришлось где-то в зарослях совокупиться по-быстрому, то бишь без всякого удовольствия. Я не поверил.

— А как же Витька? Ведь она с ним? Или нет?

Аня так тонко усмехнулась и ответила:

— С Витей у нее нет ничего. Он же ее чистой девушкой считает.

— Что?!

— Что слышал. Она измучилась совсем. Сначала ее эта роль забавляла, а теперь порядком надоела.

— И что теперь?

Жена пожала плечами:

— Судя по всему, Ворону скоро съезжать.

Бедный романтик Ворон! Бедный поэт!

Нет, Настя не была жестокой. Просто она никогда не страдала от неразделенной любви. Все ее избранники сдавались ей без боя и разделяли все, что она предлагала разделить.

Виктор разочаровал ее довольно скоро. Он был слишком целомудренным. Не от мира сего. С таким хорошо где-нибудь на лоне природы, где можно поиграть в пасторальную пастушку и пастушка. Но в мегаполисе, где все жестко и стремительно, где всегда цейтнот, где правят суровые законы — пастушок неуместен, а пастушка смешна и беззащитна.

И все-таки Настя чувствовала себя неловко по отношению к Виктору.

То, что хорошо на лоне природы, совсем не подходит для городских джунглей.

Как говаривал мой дедушка: «Сук надо рубить по себе».

* * *

У нее с Виктором дни рождения рядом, в конце августа. Она решила организовать нечто грандиозное.

— Давайте устроим ковбойскую вечеринку, — предложила Настя и сразу же стала развивать свою идею: — Ворон никогда не пробовал текилу. И еще он мечтает о настоящих американских джинсах. Наверное, можно такие достать? Да, и еще нужна лошадь! Непременно нужна!

Собственно, ничего сложного. Текилы мы купили и все полагающееся к ней тоже. Джинсы нашли, тогда еще можно было отыскать made in USA. И даже лошадь нам подвернулась — почти как настоящая, гнедая, со всей сбруей, очень точно сделанная.

Девчонки нарядились ковбойками: короткие шортики, рубашки, завязанные под грудью, шляпы. Витя о мероприятии ничего не знал. Мы завязали ему глаза и, по знаку девчонок, втолкнули обратно в комнату. Настя с Аней стащили с Ворона штаны и хотели надеть новые, но не справились, Витя с перепугу сел на пол и одеревенел. Пришлось развязать ему глаза, чтоб сам натянул новые джинсы.

У бедного Витьки был легкий шок, он все время нервно смеялся, мотал головой и твердил: «Ну вы даете!» Его поили текилой, предварительно насыпав на руку соли и положив дольку лимона. Он послушно пил, слизывал соль, сосал лимон, морщился и кивал — «вкусно». Но потом все-таки признался — «самогонка».

— Конечно, самогонка, только кактусовая, — согласились мы.

Насте мы подарили старинное зеркало в металлической оправе с завитушками. Она в него сразу влюбилась. И все прошло бы замечательно, если бы… Стали собираться гости. Вскоре их набилась полная квартира, нас оттерли в сторону. Лично я предпочел распрощаться и уехать под предлогом того, что завтра на работу.

А через несколько дней у нас дома появился угрюмый Виктор.

Он сбросил с плеч рюкзак со всем своим скарбом и молча прошел на кухню.

А мне и не надо было ничего объяснять. «Выгнала».

* * *

— Я думала, он одинокий ворон, — вздыхала Настя, — а он оказался обычным мужиком, со всеми этими вашими претензиями, — морщась от неприятных воспоминаний, объясняла она. — Представляете, он обвинил меня в безнравственности!

— Настя, он просто хотел, чтоб ты принадлежала ему одному, — казалось, я говорил очевидные вещи, но Настя в ответ только плечами пожала.

— Я не могу кому-то принадлежать. Потому что я свободный человек, я — это я!

Да, конечно! Бедный Витя, он попытался взять под контроль то, что контролировать невозможно. Помню, как он появился у нас после нескольких месяцев отсутствия. Я, честно говоря, некоторое время опасался за его душевное здоровье. Настя вогнала его в сильнейший депрессняк.

Она обычно крутила два-три романа одновременно. Влюблялась страстно, остывала скоро. С ее жертвами я почти не общался, так, доходили слухи, или она сама о ком-то рассказывала. Почему-то запомнился один из ее тогдашних любовников — отпрыск старинной московской аристократической фамилии, как он сам о себе отзывался — «князь недобитый». Этот «князь» во время альковных утех имел обыкновение подчеркивать плебейское происхождение Насти, рассказывая анекдоты о крестьянках, осчастливленных своими барами.

Кстати, я имел счастье быть представленным пред светлы очи «князя». Еще одна безумная идея Насти: собрать всех и устроить новогодний карнавал. Странный, доложу я вам, получился праздник. В однокомнатную квартиру снова набилось человек двадцать или больше, я не считал. Некоторых я не знал вовсе, кого-то знал понаслышке или видел мельком у Насти.

Кто-то пил, кто-то нет. Народ разбился на две группы. Одна засела на кухне, хлебала чай и пела песни, другая, опустошив многочисленные бутылки со спиртным, устроила кавардак в комнате, с дикими плясками, ором, дракой и прочими безобразиями. Под утро удалось кое-как вытолкать особо буйных. «Князь», а он присутствовал, причем в той группе, что веселилась в комнате, был фраппирован. Уходя, он заявил нам что-то в эдаком духе:

— Не понимаю, зачем все это?! — И удалился, с гордо поднятой головой, бледный от пьянства и бессонной ночи.

Да что «князь»! Промелькнул — и нет его. В жизни Насти все время что-то происходило. Она страстно увлекалась театром и участвовала в любительских спектаклях, снималась в кино, рисовала, посещала какие-то лекции, тренинги, курсы… и училась играть на саксофоне. Ей хотелось всего и сразу. Она пробовала писать статьи, стихи и прозу, а еще ей нравилось шить, она увлекалась психологией, историей костюма и дизайном интерьеров.

При таком разбросе интересов ей катастрофически не хватало времени. «Если бы в сутках было 48 часов!» — мечтала она. Пожалуй, 48 часов ей бы тоже не хватило.

Тем, кто попал в поле Настиного притяжения, приходилось ой как туго!

Не пытайтесь контролировать того, кого любите.

Он называл ее: «Ты мое лесное облачко…» Даже песню написал, естественно, Насте посвященную.

Прошу прощения, не запомнил слов. Он пел ее только тем летом, и только у костра на море.

Зато я запомнил общий смысл, и у меня до сих пор осталось от этой песни ощущение пронзительной нежности…

Там было как-то так:

Нет больше никого и ничего. Свет закрыт одним образом, одним именем. И весь мир живет и дышит этим, и он, Ворон, вместе со всем миром.

Так проходит детство, так приходит любовь — первая!

Это похоже на рождение птицы, на возникновение мелодии…

Нет мыслей, ни одной… Только теплая ладошка в твоей руке, только дыхание сонное рядом с твоей щекой, ночью, у костра, в одном спальнике. Только дорога рядом с твоей дорогой…

И уже она — женщина, рожденная быть дорогой, или птицей, или облаком…

Так уходит песня, так приходит светлая радость, так начинается новая жизнь… Какая она будет — неважно! Важно — здесь и сейчас!

А сейчас — только она: наваждение, сказка, музыка — она!

И мир замкнулся на ней, обошел кольцом и замер до дрожи, до боли… Она звенит в ушах и спирает дыхание… Хочется крикнуть! Или прошептать — «люблю», но не хватает воздуха. В легких огонь, пустота и свет… Откуда ты? Почему? За что?

* * *

Допекла-таки Настя Виктора. Первое время после своей отставки он еще пытался как-то неуклюже за ней ухаживать, но когда понял, что все, надоел, закрылся в себе, ушел в какую-то другую, никому не ведомую жизнь.

Он устроился в мебельную мастерскую и в ней же обитал, благо начальство смотрело на это сквозь пальцы.

Днем работал, ночью же снимал с петель двери, укладывал на пыльный пол, ложился, рюкзак под голову, и пытался забыться.

Он что-то делал: ходил, ел, спал; но как-то очень особенно, нерегулярно, что ли. Излюбленным местом отдыха у него стало метро. Он садился на кольцевой и только так, среди людей, мог отключиться на несколько часов.

Он иногда появлялся у своих друзей, разбросанных теперь по всему городу. Но и с ними он не находил успокоения, они не хотели страдать вместе с ним.

Настя устроила новогоднюю вечеринку. И, хотя не позвала его, он пришел вместе со всеми. И только там окончательно понял, она больше не видела его, не воспринимала. Вокруг нее были другие или другой, Виктор не вдавался в подробности, слишком больно. Слишком. И непонятно. Он просидел всю ночь на кухне, завернувшись в старый плед. Утром он с отчетливой ясностью осознал, что никакой Насти на самом деле нет и не было. Он ее выдумал. Она ему пригрезилась.

В конце января он уехал к матери в маленький провинциальный городок, где родился и вырос.

И вернулся только весной, почти прежним. Он перестал писать песни. Зато стал деятельным. Устроился на работу дворником, выбил себе служебную комнату и поступил в институт…

Все наши разочарования происходят оттого, что мир не соответствует нашим представлениям о нем.

А теперь давайте немного отвлечемся от темы, потому что я хочу рассказать о девушке, которая вернула Виктору веру в человечество.

Дело было так.

Санька Локтев уже успел развестись со своей первой женой, исключительно по идейным соображениям: она ему изменила, потому что он редко появлялся дома. Таким образом, Санька в одночасье стал абсолютно свободным человеком и окончательно перебрался в столицу. Ему подфартило с жильем — знакомый художник сдал свою мастерскую. Сам владелец с женой укатил в Землю обетованную, но от недвижимости пока не избавился. Собственно говоря, я всех подробностей просто не помню. Но, как бы там ни было, Санька оказался единоличным хозяином этой самой мастерской — по сути, двухкомнатной квартиры в полуподвале, но со всеми удобствами. Правда, все это великолепие находилось в довольно глухом районе. Зато практически бесплатно. Естественно, добряк Санька тут же пригласил к себе всех, нуждающихся во вписке. Он-то надеялся, что сотоварищи по-честному оплатят свое проживание. На халяву у нас народ весьма падкий, и у Саньки желающих вписаться было — хоть отбавляй. Я его не раз предупреждал, но он то ли стеснялся своих приятелей, то ли считал меня чересчур меркантильным, одним словом, не послушал. И вскоре в знаменитых «Мневниках», как прозвали мастерскую ее гости и обитатели, образовалась разношерстная тусовка. Там же первое время после возвращения обретался и Ворон.