Они были изумительной парой. Я с детства обожаю танго «Ревность» — у меня ощущение, будто я выросла под его звуки. На самом деле отец с мамой часто танцевали, когда я была маленькой. Отец ставил заезженную пластинку, которую привез из Бухареста, — музыка сороковых-начала пятидесятых. Наивная, сентиментальная, зовущая туда, где томно шелестят пальмы и медленно погружается в море утомленное собственным жаром солнце. Мне показалось на мгновение, будто я снова вернулась в детство. Танцуя, мои родители принадлежали друг другу — это было видно невооруженным глазом. Очевидно, у них было уж слишком много общего для того, чтобы жить под одной крышей.

Уже в такси мама сказала:

— Мурзик, я в восторге от твоего выбора. Благословенные Богом места. Старые монастыри, дремучие леса, богатырские заставы. Коля, ты помнишь ту гостиницу?

— Да, — едва слышно отозвался отец.

— Нас не хотели селить в один номер, потому что мы еще не были расписаны. — Я обратила внимание, как возбужденно блестят в полумраке мамины глаза. — Но другого свободного номера не оказалось — был разгар туристического сезона, и та полногрудая девица с косой вокруг головы, которую ты прозвал кумой Натальей[5], постелила тебе на диване в холле рядом с моей дверью.

— Потом она прилипла к телевизору — как сейчас помню, передавали концерт Магомаева из Дворца Съездов. — Отец рассмеялся по-детски беззаботно. — В ту пору от него вся страна с ума сходила. Я сказал ей, что мы выросли в одном дворе, и наплел еще всяких небылиц. Дело кончилось тем, что она сама проводила меня в твой номер и даже принесла из холла вазу с гладиолусами.

— Там была такая узкая кровать. — Мама хихикнула. — Интересно, почему в наших гостиницах кровати ставят на расстоянии друг от друга?

— Потому что в них селят исключительно семейные пары. Очень логично. Верно, Мурзик?

В ответ мама лишь вздохнула. Они с Игорем полтора года назад узаконили свои отношения. Мама попросила меня не говорить об этом отцу. Мне казалось, он сам обо всем догадался.


— Ты будешь спать в этой комнате. Тебе здесь нравится?

— Да. У меня такое ощущение, словно когда-то давно я уже здесь была.

Зинаида Сергеевна поставила мой чемодан на покрытый домотканым ковриком сундук и села на табурет возле выложенной бело-желтыми изразцами печной стены.

— Тебе у нас будет хорошо. Я знаю, некоторые девушки твоего возраста любят романтические уголки. Ты из таких. Угадала?

Я молча кивнула Зинаиде Сергеевне. Эта женщина понравилась мне с первого взгляда. Вопреки всему тому, что я о ней слыхала. Согласитесь, в неполные восемнадцать людские странности, в особенности странности физиологического порядка, вызывают отвращение и некоторый почти мистический страх. Зинаида Сергеевна производила впечатление гостеприимной хозяйки. У нее было лицо семидесятилетней старухи и тело боксера. В ее движениях чувствовались сила и ловкость.

Я огляделась по сторонам. Высокая кровать с пуховыми подушками в вышитых наволочках, всевозможные коврики на полу, на стенах самодельные гобелены, в основном изображающие цветы. И два больших высоких окна, выходящих в какие-то дремучие заросли. Одно чуть приоткрыто в ночь, полную стрекота цикад и колдовских запахов каких-то ночных цветов.

— Если тебе станет… неуютно, можешь перейти спать на диван в столовую. Но Варвара Сергеевна так громко храпит, что ты вряд ли сомкнешь глаза. Она ругается, если мы закрываем дверь к ней в комнату. Я сплю тихо, как мышка.

Зинаида Сергеевна разглядывала меня с любопытством. Почему-то мне это не действовало на нервы, хотя обычно я не переношу избыточного внимания к моей особе.

— А где спите вы, Зинаида Сергеевна? — спросила я.

— Зови меня Зиной и на «ты». Мне так хочется забыть мое кошмарное прошлое. Моя комната налево по коридору. Когда-то они были смежными, но потом Альберт забил дверь досками и замуровал. Он сказал, что если мы будем открывать ее, от сквозняка побьются стекла в окнах. Моя комната как зеркальное отражение твоей. Хочешь взглянуть?

Я послушно встала. Зинаида Сергеевна распахнула передо мной дверь и щелкнула выключателем. Первое, что бросилось мне в глаза, был большой портрет мужчины на стене напротив. Это тоже был домашний гобелен. Я узнала своего отца. Таким он был на фотографии школьных — выпускных — времен.

— Да, это он. — Мне показалось, Зинаида Сергеевна смутилась. — Вышло как-то само собой. Я намеревалась сделать портрет лорда Байрона. На бумаге все выглядело иначе. Ты любишь Байрона?

— Наверное. Но он жил так давно. С тех пор многое изменилось.

— Что, например?

— Сами люди, их чувства.

— Ты так думаешь?

— Да. Если судить по литературе, раньше мы были цельными и очень постоянными. Теперь же это считается чуть ли не пороком.

— Глупости. Мы с тобой так не считаем, верно?

Я кивнула и поймала себя на том, что мне легко с Зинаидой Сергеевной, а главное, не хочется кривить душой, чтобы показаться лучше, как мы это часто делаем.

— У тебя замечательный отец. Я выделяла его из всех моих учеников. В нем чувствовалось постоянное стремление к красоте, к идеалу. Думаю, с годами оно в нем только усилилось, а чувство прекрасного обострилось. Такие люди, как твой отец, обычно не созданы для семейной жизни. Разумеется, они понимают это слишком поздно. Альберт рассказал мне, что твои родители расстались. Ты живешь с мамой?

— Я живу одна. С шестнадцати лет.

— О, это отважный поступок. На него способна редкая девушка.

— К этой идее подтолкнул меня отец, — легко рассказывала я. — Когда мама познакомилась с Игорем и у них начался бурный роман, я почувствовала себя лишней в доме. Я привыкла быть всеобщей любимицей.

— С твоими данными это вполне естественно.

— Отец уступил мне свою квартиру. Как я поняла, в бессрочное пользование. Сам он скитается по углам.

— Это в духе Николая. — Зинаида Сергеевна улыбнулась. — Я думаю, у него целый гарем и ни одной любимой женщины. Он любил твою мать.

— Откуда вы знаете?

— Поверь, мне никто ничего не рассказывал. Сопоставила обрывочные сведения, которые слышала от Альберта и Вари. Альберт говорит, что ты очень похожа на мать.

— Да?

Меня это удивило. До сих пор никто этого не замечал. Да и я сама не улавливала нашего сходства.

— Альберт был влюблен в Киру. Тебе известно об этом?

— Нет. Мне показалось, они едва знакомы.

— Для того чтобы любить, вовсе не обязательно близко знать друг друга. Даже наоборот. Наверное, он рассказывал про Анастасию.

— Я что-то слышала.

— Он выдумал эту историю от начала до конца. Никакой Анастасии в природе не существует. Но об этом знаю только я.

— Зачем вы доверили эту тайну мне?

— Во избежание двусмысленностей. — Она смотрела на меня оценивающе. — Альберт наверняка в тебя влюбился. Из-за того, что ты похожа на свою мать. Так что не принимай это на свой счет. Ты хочешь спросить меня о чем-то?

— Да, но…

— Давай. Я догадываюсь, что это.

— Это правда, что вы…

Я не смогла произнести вслух это отвратительное, на мой взгляд, слово.

Она смутилась всего на какую-то долю секунды.

— Дело совсем не в этом. Дело в том, что мы не имеем никакого права терять над собой контроль.


— Ты точно решила остаться?

— Да.

— И ты уверена, что не будешь здесь скучать?

Отец взял меня обеими руками за подбородок и попытался заглянуть в глаза.

— Поскучать тоже бывает полезно. Тем более в моем возрасте.

— Ты что-то скрываешь от меня, Мурзик.

— Совсем чуть-чуть, папа. Ты же сам говоришь, что в женщине самое привлекательное — это ее недосказанность.

— Понятно. — Он взглянул озабоченно на свои часы. — Через пятнадцать минут по коням. Проводишь меня?

— Я буду с тобой мысленно.

— О’кей. — Он наклонился и поцеловал меня в шею. — Буду позванивать. Ах ты черт, у них же не работает телефон.

— Думаю, его в конце концов починят. Папа, мне кажется…

— Что, Мурзилка?

— Мне кажется… Я не верю в то, что ты сказал мне тогда в «Праге». Помнишь?

— Да, Мурзик. Я здорово выпил.

— Нет, папочка, ты почти ничего не пил. Просто ты рассказал мне эту историю в усеченном варианте.

— Ты права. — Он опустил голову и весь поник. — Но, мне кажется, дети не должны знать о родителях все вплоть до истоптанных башмаков. Это нечестно.

— По отношению к кому, папа?

— К вам, Мурзик. Вы и так успели свергнуть слишком много кумиров.

— То были обыкновенные чучела.

— Как знать. Ну, мне пора, Мурзик.

— Если ты не скажешь правду, я напридумываю всякой…

— Правда заключается в том, что между Аликом и твоей матерью не было ничего, кроме одного-единственного поцелуя. От поцелуев, как тебе должно быть известно, дети не рождаются.

— Значит, мама хотела избавиться от меня потому, что думала…

— Нет, Мурзик, все как раз наоборот. Она всегда знала, что ты мой ребенок. На нее вдруг нашло затмение, понимаешь? После этого поцелуя. Но это очень быстро прошло, и мы больше никогда об этом не вспоминали. Вон Альберт уже сигналит мне. Давай обнимемся и скажем друг другу что-нибудь возвышенное.

— Я люблю тебя, папочка. Очень.

— А я тебя. Еще больше. Тебе будет здесь замечательно. Эти две тетки души в тебе не чают. — Он ухмыльнулся. — Возможно, они считают тебя внучкой. Бог с ними. Иллюзии — пища богов.


— Эта девчонка могла быть твоей дочерью. Зачем ты уступил Киру Николаю?

Я слышала, как Алик вздохнул.

— Я пошел, мама.

— Нет, постой. Я никогда не спрашивала, потому что, как и ты, считаю, что у человека должны быть личные тайны. Как ты знаешь, мне теперь недолго осталось. Прежде чем я умру, ты должен мне сказать: почему ты уступил Киру Николаю?

— Она не вещь, мама.

— Вы с ней были счастливы. Киру нам послал сам Бог. Неужели ты все еще не понял это?

— Понял. Но мне всегда казалось, что Кира любит меня лишь потому, что я этого хочу. Я словно совершил насилие над ее сердцем, душой, разумом. Я слишком любил Киру, мама. Если бы я был нормальным человеком…

— Эта девчонка на нее похожа. От нее тоже словно исходит сияние.

— Я очень хотел, чтоб она приехала сюда. Я давно ничего так не хотел. Но теперь я понимаю, что совершил большую ошибку.

— С ее появлением стало спокойно и тихо ночами. Но мне кажется иногда — это затишье перед бурей.

— Мама, тебе нельзя так возбуждаться.

— Пришли ко мне Зинаиду. Ты купил одноразовые шприцы?

— Да. Ты злоупотребляешь морфием, мама. Это добром не кончится.

— Кто тебе сказал, что я жду от этой жизни добра? Скорее я найду его там.


В саду зрели яблоки. Мне казалось, я слышу, как они наливаются тугим терпким соком. Я лениво листала книгу стихов Байрона, пока не наткнулась на это странное, полное жгучей боли стихотворение.

Забыть тебя! Забыть тебя!

Пусть в огненном потоке лет

Позор преследует тебя,

Томит раскаяния бред!

И мне и мужу своему

Ты будешь памятна вдвойне:

Была ты неверна ему,

И демоном была ты мне.

Я с треском захлопнула книгу, села в кровати. Я случайно узнала о тайне, связавшей когда-то давно троих людей. Двое из них были моими родителями. Каким-то образом эта тайна затрагивала меня. Моему рождению, а точнее сказать зачатию, предшествовала драма. Зинаида Сергеевна сказала, что никакой Анастасии не было. Значит, это была моя мать. Если так, то Алик взял на себя вину отца. И он продолжает любить мою маму. Вероятно, поэтому у нее не получилась семейная жизнь с моим отцом. Но почему потом, когда они разошлись, мама десять лет жила одна, посвятив себя мне? Может быть, потому, что чувствовала вину передо мной?..

Когда дети начинают копаться в прошлом своих родителей, ничего хорошего из этого не выходит. Даже если бы знала об этой истине, я бы все равно не прекратила экскурсии в прошедшее — дети не только упрямы, а еще и жестоки. В особенности по отношению к собственным родителям.

Возможно, мама любит Алика до сих пор, размышляла я. Игорь всего лишь прикрытие, своего рода щит. Но почему в таком случае она боится отдаться своему чувству?

Отец души не чает в Алике. Кажется, тот отвечает ему взаимностью. А ведь они соперники в любви и по логике вещей должны друг друга ненавидеть.

В те годы я еще не знала, что логика, как и все остальные правила, изобретенные людьми, понятие весьма относительное. Мне еще предстояло убедиться в этом.