В присутствии Алика я чувствовала себя настоящим ребенком, и мне это состояние очень нравилось. За последние полгода своей уединенной жизни я почти израсходовала свой запас самостоятельности, и мне было необходимо его пополнить. Семья Малышевых, включая обеих женщин, вовсю пыталась доказать мне, что я еще дитя — прелестное, всеми любимое. Чуть ли не отпрыск королевского рода.

Мы с Аликом разъезжали на велосипедах по окрестностям. Здесь все дышало русской стариной. В ту пору все монастыри, да и церкви тоже были закрыты — перестройка еще не началась. Мы ходили по заброшенным, поросшим мхом и плесенью строениям, вид которых не вызывал во мне никаких чувств, кроме грусти и скуки. Вода в озере уже была довольно холодной — чувствовалось дыхание осени, и я проводила в ней не больше пяти минут, а потом нежилась на траве под уже нежарким августовским солнцем.

Алик был молчалив и не отходил от меня ни на шаг. Я думала, что он в отпуске, пока однажды он не сказал:

— Ты уедешь, и я засяду писать свою книжку. Я знаю слишком много такого, чем обязан поделиться с другими. Чтобы предостеречь людей от ошибок, которые я совершил. Человек, имеющий власть над людьми, должен быть очень снисходительным и осторожным. Иначе он рискует превратиться в прокурора. Никто из смертных не имеет права вершить судьбы других смертных.

— А как же быть с преступниками и убийцами? — возразила я. — Что, нужно сидеть сложа руки и ждать, когда их покарает Бог или кто-то там еще?

— Преступниками становятся те, кто считает, будто им дозволено все. Этим людям нужно селиться отдельно от других, образовывать свои деревни и города. К сожалению, почти все мы случайно женимся или выходим замуж, случайно поселяемся в том или ином месте, работаем на случайных работах, имеем случайных друзей. Отсюда и происходят все наши несчастья и даже трагедии.

— Но как сделать иначе? Как уберечься от случайных встреч, поступков и так далее? — с интересом спросила я.

— Я знаю несколько вопросов, на которые нужно дать искренние ответы, и тогда многого можно избежать. На эти вопросы не нужно отвечать сразу — нужно ответы прочувствовать, вжиться в ситуацию. Если мужчина и женщина поймут вдруг, что они нравятся друг другу, они обязательно должны ответить себе на эти вопросы. Не рисуясь и ничего не придумывая. Так, как если бы они отвечали перед Богом.

— Человеку очень трудно быть искренним даже самим с собой. Ведь мы всегда хотим казаться лучше, чем есть на самом деле.

Алик смотрел на меня внимательно и вдруг быстро отвел глаза.

— Ты кажешься мне еще совершенней, чем она. Она была настоящим совершенством.

— Это плохо?

— Совершенные либо рано умирают, либо всю жизнь терзаются от того, что перестали быть совершенными.

— Как ты думаешь, моя мама очень страдает от этого? — неожиданно для себя спросила я.

Он молча встал и вошел в воду. Со спины Алик казался настоящим мальчишкой, моим ровесником. Я никак не могла представить его в роли возлюбленного моей матери.

— Да, — ответил он и, нырнув, быстро поплыл под водой. Он вынырнул почти на середине озера и поманил меня рукой.

Я отважно вошла в прохладную эмалевоголубую воду и, ни минуты не колеблясь, поплыла за ним.

Домик был совсем маленький и очень чистый — словно каждую дощечку и половицу тщательно промыли и вытерли.

Он стоял в окружении высоких кустов ежевики и шиповника. Я бы никогда не заметила узкую заросшую травой тропинку, ведущую к низкому крылечку.

— Тебе здесь нравится, — утвердительно сказал Алик. — Твоей маме здесь бы очень понравилось.

— Сомневаюсь. Она любит современные удобства. К тому же мама умрет без телефона и своих приятельниц, с которыми часами может болтать об искусстве, литературе или просто сплетничать. Ей было бы здесь скучно.

— В ту пору Кира мечтала о таком домике. Но я не мог предложить ей ничего, хотя бы отдаленно напоминающего этот домик. Я был беден и полностью зависел от капризов и прихотей матери. Кира всегда была свободным человеком. Она не могла меня понять.

— Она стала другой. Возможно, теперь она бы тебя поняла.

— Теперь мне это больше не нужно. Тебе нравится здесь?

Я молча кивнула. Казалось, я грезила наяву. Дом словно сошел со страниц моей любимой сказки о доброй колдунье, одиноко живущей в лесу и помогающей людям — душистые пучки сухих трав по углам, гирлянды из шишек, большая елка в кадке посредине комнаты. Ее макушка уже почти касалась потолка.

— А что ты будешь делать, когда ей станет тесно? — спросила я.

— Или срублю елку, или подниму потолок — пока не знаю.

— Ты срубишь елку? — Я сказала это почти сердито.

Он пожал плечами и отвернулся.

— Если ты срубишь елку, я… я буду тебя ненавидеть.

— Но она будет расти и расти, и мне придется каждый год поднимать потолок и наращивать стены. — Он по-детски беспомощно улыбнулся. — Ведь это дом для тебя, а не для елки. Ты хотела бы жить в этом доме? Только не надо отвечать сейчас.

Я представила, как просыпаюсь по утрам под птичий гомон или тихий шорох дождя по листьям, как по моему лицу скользит робкий солнечный зайчик, как Алик подходит ко мне, поднимает на руки и несет через густые цветущие травы на поляну. Мои босые пятки касаются их высоких головок, нежно склоняющихся от прикосновения к моей теплой еще полной сонной неги коже. Небо над моей головой вращается все быстрее и быстрее, превращаясь в сияющую голубую воронку, в центре которой меня ждет…

— Нет, это невозможно, — услыхала я голос Алика. — Я не имею права распоряжаться твоей волей.

— Но я сама хочу этого. Ты будешь со мной. Ты всегда будешь со мной…

Наши взгляды встретились. Я потянулась к нему всем телом. Этот поцелуй не был первым в моей жизни, но это был первый поцелуй, которому я отдалась без остатка. Думаю, это был совершенный поцелуй. Я даже уверена в этом. Всю жизнь я мечтала о таком совершенстве.

— Я остаюсь здесь, — прошептала я, заваливаясь на мягкое ложе, от которого благоухало лесными травами. — Я всегда хотела жить в таком доме. Ты останешься со мной.

Он сел на край лежанки и взял меня за руку. У него был виноватый обреченный вид. И очень несчастный. Меня это удивило.

— Я люблю тебя, — сказала я. — Я буду всегда любить тебя. Мы будем жить в этом доме вдали от людей. Нам никто не посмеет помешать. Мы будем принадлежать только друг другу. Мы даже ни с кем разговаривать не будем. Я не хочу делить тебя с друзьями и подругами. Даже своих родителей я не хочу видеть. Нам с тобой будет очень хорошо.

— Да.

Он лег рядом. Я обняла его за шею, хотела прижаться к нему всем телом, но он отодвинулся.

— Почему? — удивилась я. — Мы принадлежим друг другу. Мы с тобой одно целое. Мне было так неуютно среди тех старых заплесневелых стен, куда ты меня возил. Там пахло смертью. Здесь благоухает жизнь. Смерть — это ненависть к собственной плоти. Жизнь — любовь. Я люблю тебя. Поцелуй меня еще.

Мы целовались целый день. Я пришла в себя, когда солнечный луч, проникающий в щелку между розовыми занавесками, из желтого стал апельсиново-оранжевым. Я поняла, что наступил вечер.

— Мне пора. — Алик встал, поправил одежду. — Тебе тоже.

— Нет. — Я энергично замотала головой. — Я никуда отсюда не уйду. Наконец мне хорошо. Совсем хорошо. Я всегда мечтала о том, что мне будет так хорошо. Там много такого, чего я не понимаю, но мне приходится притворяться, будто я понимаю это. Улыбаться, что-то говорить, с чем-то соглашаться. Зачем? Я больше не хочу врать самой себе.

— Из лжи состоит наша жизнь.

— Нет! Я не позволю, чтобы моя жизнь состояла из лжи. Уж лучше я утоплюсь в озере.

— Но я должен вернуться домой. — Он тяжело вздохнул. — Иначе они… Иначе они придут сюда и все разрушат.

— Я буду тебя ждать.

— Я скажу им, что ты перегрелась на солнце и рано легла спать. Они не посмеют тебя тревожить.

Я сидела возле окна и смотрела на солнце, медленно опускавшееся в безмятежно-тихую поверхность озера. Мне казалось, что вода в нем становится с каждой секундой все горячее и вот-вот закипит, а потом превратится в пар. И я на самом деле увидела густой белый пар. Им заволокло постепенно кусты и деревья вокруг. Я легла на лежанку и натянула до подбородка одеяло. Я была полна счастьем. Мне не хотелось думать ни о чем другом.

Я заснула…

Я открыла глаза и увидела Алика. Он сидел на краю лежанки и не мигая смотрел на меня.

— Они не поверили мне, — тихо сказал он.

— Какое им дело? Мне хорошо. Мне очень хорошо.

— Но они мне не поверили.

Он удрученно уронил голову на грудь.

— Так заставь их поверить. Ведь ты обладаешь даром…

— Кажется, я лишился его. Я слишком сильно люблю тебя. Ты увлекла меня в тот мир, где совершать насилие над чужой волей считается непростительным грехом.

— Знаю. Но я не хочу, чтобы они мешали нам с тобой любить друг друга.

Снова мы провели целый день вместе. Я уверена, Алика тоже устраивали наши отношения — поцелуи, детские ласки. Почему-то их принято называть чистыми. Как будто настоящая любовь может быть грязной. Я высказала эти мысли вслух, и он ответил:

— Где-то в глубине души ты еще не готова к взрослой любви. Твое тело хочет ее, но душа робеет. Мне хорошо от того, что ты такая. Я буду делать так, как хочешь ты. Всегда.

— Но я не хочу подчинять твою волю. Наоборот — я хочу тебе подчиниться.

— Но что же нам в таком случае делать? — Он растерянно мне улыбнулся. — Кто-то должен уступить.

— Я тебе не уступлю. — Я лукаво ему подмигнула. — Это тот случай, когда я не могу тебе уступить. Думаю, один-единственный случай.

— Но я не сумею этим воспользоваться. Я не знаю, как этим воспользоваться.

— Ты мой господин, а я твоя… Только это звучит так книжно и банально. Я это чувствую, но не хочу выражать словами.

— Я все понял. Я постараюсь. Если у меня не получится — прости.

— Ты снова уйдешь навсегда?

— Я не могу остаться.

— Но почему? Я хочу проснуться и увидеть рядом на подушке тебя. И поцеловать тебя. Я еще много-много всего хочу. Я совсем ничего не знаю о любви.

— Ты знаешь о любви очень много. Ты знаешь о ней самое главное.

— Я хочу знать еще больше. Ты должен остаться. Чтобы научить меня этому.

Я поражалась самой себе. Я была зажатым подростком и многие слова не могла произнести вслух. Алику я могла сказать все, что угодно. Я не стеснялась Алика, хотя даже при родном отце мне обычно бывало неловко сказать, что я хочу в туалет.

— Это… это должно случиться не сразу. Если это случится сразу, ты потеряешь ко мне интерес и разлюбишь меня.

— Какие глупости.

— Нет, это не глупости. Я знаю тебя давно, а ты только начинаешь меня узнавать. Я со временем открою тебе все свои тайны, пущу в каждый уголок своей души. Но это должно произойти постепенно.

Я видела, Алик чем-то удручен. Мне хотелось ободрить его, приласкать. Я встала и обвила руками его шею.

Он даже не шелохнулся.

Я взяла его руки, положила к себе на плечи. У Алика были очень горячие ладони.

— Обними же меня крепко-крепко.

Я закрыла глаза и вся растворилась в его объятиях. Он гладил меня по спине и что-то шептал. Я услышала имя «Кира».

— Ты любил ее? — спросила я, слегка отстранившись. — Не бойся — я не ревную. Просто мне очень хочется это знать.

— Да. Я полюбил ее, когда узнал, что она должна родить тебя.

— Шутишь.

— Нет. Ведь я знал уже тогда, что Кира родит именно тебя, а не кого-то другого.

— И ты не хотел, чтобы Кира вышла за тебя замуж?

— Нет. Этого я не хотел никогда.

— Отец сказал, что ты уговорил Киру оставить меня.

Он отвернулся и вздохнул.

— Она не могла этого понять. Она думала, что я люблю ее. На самом же деле я любил ребенка, которого Кира должна была родить. Я чувствовал на расстоянии биение твоего крохотного сердечка, видел твои сны. Тебе снились удивительные сны. — Я заметила, как вспыхнули щеки Алика, как блеснули его глаза. — В твоих снах был я. У меня были разные лица, повадки, но это всегда был я.

— Кира очень разозлилась.

— Да. Ей казалось, она меня любит. Но я не хотел, чтобы она любила меня, хоть Кира и была прекрасной девушкой. Я уже полюбил тебя. Я не смог бы делить свою любовь на части.

— Ты объяснил это Кире?

— Она меня не поняла. Она была уверена, что я уступаю ее Николаю, потому что дружбу ценю выше любви. Кира возненавидела меня. Ничего не может быть страшнее ненависти женщины, некогда любившей меня.

— Отец сказал совсем недавно, что мама хотела от меня избавиться. Этим она хотела сделать тебе больно, правда?