Майк Гейл - Ужин вдвоём

…А все из-за того (по крайней мере, так она мне потом рассказывала), что Кейша, ее лучшая подруга, в тот день осталась после школы потренироваться в хоккей.

Вообще-то она терпеть не могла возвращаться из школы одна. Очень уж тоскливо шлепать домой в одиночку. Но в тот раз все было по-другому. Она даже не заметила, что Кейши нет рядом — и все из-за Брендана Кейси. Этот парень ей покоя не давал: она уже до того дошла, что начала его выслеживать — украдкой любовалась на него в столовой за завтраками, а по вторникам, после большой перемены, на уроках английского, когда класс Брендана играл в футбол, нарочно садилась у окна, чтобы, вытянув шею и как следует прищурившись, разглядеть на поле его силуэт.

А в этот день решила наконец с ним заговорить. Хорошенько все обдумала и разработала план — примерно такой: подойти к нему поближе, улыбнуться пошире и, замирая от ужаса и восторга, ждать, что разговор начнется как-нибудь сам собой — вроде того, как, если верить теории Большого взрыва, образовалась наша Вселенная. Прозвенел звонок, возвещая окончание уроков; она бросилась к входным дверям и замерла в ожидании.

Ей удалось проводить Брендана и его приятелей до ворот школы и остаться незамеченной. А это оказалось куда сложнее, чем она думала. Брендан и его друзья никогда никуда не спешили: всякий раз, как они останавливались, останавливаться приходилось и ей — приседать, делая вид, что развязался шнурок, или копаться в рюкзачке, или просто замирать, уставившись в пространство, словно в ожидании гласа свыше. Упорство ее было вознаграждено: парни наконец вышли из ворот и двинулись к автобусной остановке. Она пристроилась прямо за Бренданом — в нескольких шагах. Подумать только — прежде и мечтать не смела, что подойдет к нему так близко! Но, увы, как она ни улыбалась ему в спину, Брендан не обращал на нее никакого внимания.

Двухэтажный автобус 23-А растворил двери, и мирная очередь вмиг обернулась всеобщей свалкой. Ее оттеснили назад. Войдя наконец в автобус, она увидела, как Брендан и его приятели исчезают наверху. Бросилась за ними — но верхний этаж был уже набит до отказа, и несолоно хлебавши она побрела обратно.

Десять минут спустя двери отворились на ее остановке. К этому времени она готова была визжать от злости — хотя, разумеется, не визжала. Вылетела на улицу, твердо решив, что больше он от нее ни единого взгляда не дождется; но тут же представила, как Брендан, прижавшись носом к стеклу, ищет ее глазами, и решимость ее растаяла.

Обернулась. Разумеется, ничего подобного не увидела — и обозлилась еще сильнее, теперь уже на себя. Где ее гордость, где уважение к себе? Ну почему все люди как люди, одна она… такая?!

Накрапывал мелкий нудный дождик. Надо меняться, сказала она себе. Пора стать хозяйкой собственной жизни. И прежде всего изменить настроение, а для этого побаловать себя каким-нибудь приятным пустячком. Вытащила из кармана кошелек с котенком… Так, два фунта семьдесят пенсов. Не зная еще, чем бы этаким себя побаловать, зашла в газетную лавку на углу — и ноги сами понесли ее к стойке с журналами. Ага, вот что ей нужно!

Журнал, где поймут ее чувства.

Журнал, где ее поймут лучше, чем она сама себя понимает.

Журнал, где ей объяснят, что не так уж это ужасно — быть собой.

Она склонилась над полкой подростковых журналов. «Свежие хиты», «Штучка», «До 19», «Теле-еле», «Крутая девчонка», «Тинейджер»… От одних названий стало тепло на сердце — словно ее окружили верные друзья и наперебой молят излить им душу. Но выбирать надо тщательно — еще одного разочарования она не вынесет. По внешнему виду ничего не скажешь — со всех обложек сладко улыбаются юные красавицы и поп-звезды с потрясающими лицами и безупречной кожей. Да и содержание у них у всех одинаковое: мода, интервью со знаменитостями, письма читателей и советы, советы, советы. Как сделать макияж, как помириться с подругой, как привлечь внимание мальчика, в котором души не чаешь.

Немного подумав, она сделала свой выбор. «Крутая девчонка — журнал для энергичных девушек». Во-первых, на десять пенсов дешевле прочих. Во-вторых, у девчонки на обложке потрясающие пурпурные тени на веках — будем надеяться, в журнале объяснят, где такие можно купить. В-третьих, в «Крутой девчонке» всегда бывают вкладыши с переводными татушками: вообще-то из таких вещей она давно выросла, но иногда это прикольно. И наконец: здесь есть колонка читательских писем «Спросите Адама»!

Ее подружки вечно прикалывались над этими письмами. Смеялась и она, чтобы от них не отстать, хотя, по совести сказать, не понимала, что тут смешного. Чем она лучше тех девчонок, что ищут утешения у журнальных советчиков? Ей нравилось читать колонки писем: они помогали понять, что не одна она на свете такая… ненормальная. Что все эти тревоги и страхи, от которых у нее голова разрывается, очень легко утихомирить — стоит лишь спросить совета у какой-нибудь «дорогой Пэм», «подружки Энн», «доктора Мэллори», «Стивена» или «Адама»… Список можно продолжать до бесконечности, но «Адам», конечно, лучше всех!

Она сунула журнал под мышку и направилась к кассе. Кассир просканировал код, сканер бибикнул, она расплатилась и вышла на улицу.

Есть такая штука — теория хаоса. Эта теория утверждает, что какая-нибудь бабочка, хлопнувшая крылышками миллион лет назад, способна изменить ход мировой истории. Так вот, для меня (Дейв Хардинг, музыкальный журналист, женат, счастлив в браке) этот миг стал тем самым хлопком бабочкиных крыльев, от которого теория хаоса превратилась в самую настоящую практику.

(Июль — август 2000 года)

Время подходит к полудню. Я работаю. Звонит телефон.

— Дейв Хардинг, — говорю я в трубку. — Журнал «Громкий звук».

— Это я.

Иззи, моя жена. Звонит из офиса.

— Привет. Как жизнь молодая?

— Нормально. Ты что сейчас делаешь?

— Ничего такого, что не может подождать.

— А-а…

— А что?

Молчание.

— Что такое?

Молчание.

— Иззи, что случилось?

Молчание прерывается.

— Я, кажется, беременна, — говорит она и начинает всхлипывать в трубку.

— Беременна? — повторяю я.

— Кажется, да.

— Тебе так кажется?

— Я еще не проверялась… Хочу, чтобы ты был рядом. Но у меня задержка. Очень большая. Достаточно, чтобы заподозрить самое худшее.

— Почему же ты мне не сказала?

— Ну, знаешь… надеялась, что все обойдется, — отвечает она.

— Я тебя люблю, — говорю я.

— Но это же ужасно! — говорит она.

— Я тебя люблю, — отвечаю я.

— Это конец всему! — говорит она.

— Я тебя люблю, — отвечаю я.

— Что же нам теперь делать? — говорит она.

— Не знаю, — отвечаю я. — Но я тебя люблю.

Одни зачинают своего первенца под жарким солнцем Карибского пляжа. Другие — ветреной ночью на берегу озера Онтарио. Третьи — в собственной спальне, при свечах, под ненавязчивую мелодию Барри Уайта. А мы с Иззи? У нас это случилось на севере Лондона, в дождливую ночь со вторника на среду в прошлом июне. Мы пытаемся вспомнить, как же это было, и не можем удержаться от смеха — в тот день Иззи как раз заканчивала статью об угасании сексуального желания среди пар, которым больше тридцати, и мы легли в постель, чтобы опровергнуть выкладки ее коллеги.

Я, как и она, зарабатываю на жизнь публикациями в журналах и точно могу сказать: тому, что там пишут, верить не стоит. Журналисты вовсе не мудрецы, владеющие ответами на все животрепещущие вопросы. По окончании рабочего дня они становятся такими же людьми, как и все прочие. Приятные и неприятные сюрпризы, которыми так богата жизнь, точно так же застают нас врасплох (разница лишь в том, что на страницах журнала мы никогда этого не признаем). Короче говоря, сейчас мы ждем ребенка — и это для нас полная неожиданность.

Что же теперь делать?

Злюсь ли я на свою работу?

Ни капельки.

Ну, может, на Иззи?

Тоже нет.

Хотя бы на самого себя?

Ничего подобного.

Если не бояться шаблонных фраз, то я готов прыгать от радости.

Я в восторге.

Вне себя от счастья.

Лучшей новости для меня и быть не может.

Иззи рыдает в трубку, потому что не хочет детей… пока. Не то чтобы она вообще не любила детишек — у нас полно знакомых с детьми, и Иззи вечно воркует над их младенцами, ходит за компанию с мамашами в магазины «Ваш малыш» и вешает на холодильник фотографии симпатичных карапузов. Она и сама не против завести ребенка… только как-нибудь потом.

— Ну, может быть, года через два-три, — говорила она в двадцать восемь, когда забеременели первые наши знакомые.

— Я пока не готова, — говорила она в двадцать девять, когда это поветрие охватило всех вокруг: коллеги, подруги, кузины, соседки рожали одна за другой.

— Может быть, вообще не стоит? — говорила она в тридцать, узнав, что лучшая подруга ее детства беременна уже в четвертый раз.

Не стану лукавить: и на публике, и с глазу на глаз я ее поддерживал. «Не тот у нас образ жизни, — говорил я друзьям, когда заходила речь о детях. — Мы — и вдруг с ребенком? Вы что, издеваетесь?!» И мы с Иззи принимались наперебой прикалываться на тему своих скудных педагогических талантов. Постепенно у нас образовались излюбленные шутки, повторяемые вновь и вновь.

Она: Нет, детей нам иметь нельзя. Представляешь, что за родители из нас получатся?

Я: Вместо молочка станем поить нашего крошку «Будвайзером».

Она: Будем забывать младенца в автобусах.

Я: И в супермаркетах!

Она: Только представь: ребенок с нашими генами! Что за урод из него получится?

Я: От тебя он унаследует уши лопухами.

Она: А от тебя — ступни как у обезьяны.

Я: Нет, ты только подумай — лопоухий и с обезьяньими лапами! Бутылочку он будет хватать ногами…

Она: Еще не забывай, что мы оба близорукие. Значит, он будет не только лопоухий и с обезьяньими лапами, но еще и очкарик.

Я: Еще у тебя в детстве была астма. А у меня — аллергия на все на свете: пенициллин, пыльцу, кальмаров…

Она (глубоко вздохнув): Лопоухий очкастый астматик с обезьяньими лапами и аллергией на пенициллин, пыльцу и кальмаров?! Кошмар!

Я: Да, лучше уж совсем не жить, чем так… (Пауза.) Нам и вдвоем неплохо, верно?

Она: Да, нам и вдвоем неплохо.

Даже когда давление среды стало невыносимо и знакомые пары все мозги нам проели своей мантрой: «Ах, почему вы не заведете ребенка? Это придает жизни такой смысл… такие новые краски…» — я поддерживал Иззи. Потому что люблю ее. А она — меня. И хочу, чтобы она была счастлива, и неважно, что мы в жизни выберем. Но в глубине души я мечтал о детях. И не хотел ждать. По совести, если бы мы начали размножаться, едва познакомившись, и не останавливались, пока не поседеем и не утратим репродуктивные способности, ничего иного я бы и не желал. Но я держал свои желания при себе, чтобы на нее не давить. Рано или поздно, говорил я себе, она передумает — а пока надо набраться терпения. Я набрался терпения, и мы занимались всем, чем положено заниматься супружеской паре: обставляли кухню, красили стены, отдыхали в разных экзотических местах, — словом, изображали из себя образцовую современную семью, которой какие-то там дети на фиг не нужны. У нас, как в песне, было все — и прямо сейчас. Но, честное слово, я бы все это отдал за охапку вонючих пеленок и младенца в придачу.