Дженнифер Блейк - Узник страсти

Это было блистательное и фантастическое зрелище. «Сент-Чарльз Театр» был залит ярким газовым светом, струившимся из огромных кованых люстр в готическом стиле, с матовыми шаровидными светильниками. Деревянный настил поверх паркета был натерт до такой степени, что отражал не только теплые огни люстр, но и белые гипсовые колонны, украшенные наверху позолоченными аканфовыми листьями, малиновый бархат занавеса, фигурные балюстрады лож и узор в виде лир на высоком куполообразном потолке. Красные, зеленые и золотые шелковые ленты свисали с потолка и были прикреплены к верхнему ряду лож. Они слегка колыхались в волнах теплого воздуха, поднимавшемся от горячего газового света, и как будто двигались в такт исполняемому оркестром вальсу.

А внизу кружились одетые в шелк, бархат и кружева танцоры, и их глаза сверкали от удовольствия сквозь прорези масок, закрывавших лица. Там девушка, одетая средневековой дамой в остроконечном головном уборе, задрапированном вуалью, танцевала с бедуином в развевающихся одеждах. Здесь монах с крестом, болтающимся где-то у колен, вальсировал с дамой в костюме весталки. Под руку с одним из ибервильских драгунов прогуливалась леди в высоком напудренном парике и красной ленточкой на шее, что означало костюм аристократки времен Французской революции. Мерцала золотая парча. Послушные движению воздуха, мягко развеваясь, проносились перья головных уборов. Стеклянные украшения соперничали в своем блеске со сдержанным сверканием настоящих драгоценных камней. Воздух был напоен ароматом духов, к которому примешивался едва ощутимый запах нафталина от карнавальных костюмов, хранившихся до начала этого сезона Марди Гра. Разговаривали все довольно громко, чтобы музыка не мешала услышать друг друга, время от времени раздавался приглушенный смех. В зале царила атмосфера безудержности и рискованного удовольствия, так как за анонимностью маскарадных костюмов велись скрытые флирты.

Аня Гамильтон, стоявшая у одной из колонн, поддерживавших ложи бельэтажа, и наблюдавшая за танцующими, еле сдерживала зевоту. Она опустила свои темные, каштановые на концах ресницы. От дыма и непрогоревшего в светильниках газа она ощутила головную боль, а может, она была вызвана тугим шнурком ее светлой атласной полумаски. Музыка гремела, хотя шарканье ног и шум голосов почти заглушали ее. Было еще рано, но за последние недели Ане часто приходилось ложиться спать поздно ночью. Это был уже ее пятый бал-маскарад с тех пор, как они приехали в Новый Орлеан вскоре после Рождества, и она была бы не против, чтобы он оказался последним, хотя прекрасно знала, что ей придется посещать их в течение двух недель, до наступления благословенной передышки – Великого поста.

Марди Гра когда-то был языческим праздником плодородия и наступающей весны. Он и получил название «Луперкалий» по имени пещеры, в которой совершались обряды поклонения Пану, божеству Аркадии, земли влюбленных. Во времена Римской империи этот праздник стал оправданием обжорства и распутства. Отцы церкви попытались устранить его, но были вынуждены включить его в состав обрядов Воскресения. Марди Гра был объявлен последним днемх развлечений перед наступлением сорокадневного Великого песта перед Пасхой. Священники называли свой праздник по-латыни carnele vare – словом, которое в свободном переводе означает «прощай, мясо». Именно французы назвали этот день «Марди Гра» (буквально: «Жирный Вторник») из-за существующей у них традиции торжественно проводить по улицам «огромного быка», символизирующего праздник. А в годы правления Людовика XV благодаря французам стало традицией устраивать в течение нескольких недель перед последним праздничным днем роскошные представления, в том числе и балы-маскарады.

Именно за это последнее Аня испытывала неприязнь к галльской расе. Не потому что ей не нравились балы-маскарады, вовсе нет. Она всегда с большим удовольствием посещала один-два первых бала зимнего сезона, или сезона визитов, как это называлось в Новом Орлеане. Но Аня никак не могла понять, почему мадам Роза и Селестина посещают каждое подобное мероприятие, на которое получали приглашение. Должно быть, это ее англосаксонское происхождение сопротивлялось такому затянутому веселью: оно было накладно, скучно, но, самое главное, – изнурительно.

– Аня, проснись! На тебя смотрят!

Аня подняла ресницы и, повернув голову, подняла свои темно-синие, цвета северного моря глаза и со смесью иронии и теплоты посмотрела на свою сводную сестру Селестину.

– Я думала, они и так уже весь вечер смотрят на мои щиколотки, по крайней мере судя по твоим словам.

– Они и смотрели, и сейчас еще смотрят! Я просто не понимаю, как ты можешь здесь стоять, когда все проходящие мужчины глазеют на твои ноги!

Аня оглядела сестру в костюме восхитительной пастушки, почти не скрывавшем ее нежно-округлые груди, а затем осмотрела себя, полностью скрытую костюмом, за исключением щиколоток, которые на каких-нибудь два дюйма не были закрыты платом из оленьей шкуры, превратившим ее в индианку. Она взяла одну из своих толстых кос золотисто-каштанового цвета с оттенком полированного розового дерева и презрительным жестом похлопала ее концом по руке.

– Скандал, не так ли?

– Именно так. Удивляюсь, как мама могла тебе это разрешить.

– Я в маске.

Селестина фыркнула:

– Полумаска – это недостаточная маскировка или защита!

– Индианка в юбке до пола выглядела бы смешной, и ты прекрасно это знаешь. Раз уж я должна носить маскарадный костюм, предпочитаю, чтобы он был настоящим. А что касается мадам Розы, то она слишком уступчива, чтобы пытаться ограничить меня в чем-либо.

– Ты хочешь сказать, что не собираешься считаться ни с ней, ни с кем-либо!

Аня улыбнулась сестре и примиряющим тоном сказала:

– Дорогая Селестина, но ведь я здесь, не правда ли? Не хмурься, а то появятся морщины.

Младшая сестра успокоилась, но все же продолжала: – Я просто боюсь, что скажут о тебе старшие.

– Ты очень добра, chere[1], – сказала Аня, употребив привычную для креолов форму обращения, – но я боюсь, что уже слишком поздно. Они так долго злословили, что мне жалко лишить их такого развлечения.

Селестина посмотрела на старшую сестру. У Ани был правильный овал лица, прямой нос, в прорезях маски ее глаза блестели и тепло улыбались губы прекрасной формы. Затем Селестина отвела от нее свой взгляд и с беспокойством в карих глазах оглядела зал.

– До сих пор ты слыла у них только эксцентричной. – Внезапно она замерла. – Вот, тот мужчина. Видишь, как он смотрит на тебя? Это именно то, о чем я говорила!

Аня оглянулась. Мужчина, о котором говорила Селестина, стоял на балконе первого яруса, одной рукой он опирался о коринфскую колонну, другая лежала на бедре. Он был высок и широкоплеч, и это впечатление усиливал его серебряно-черный костюм Черного Рыцаря с плащом до пола и шлемом, полностью закрывавшим голову и плечи. От его романтической фигуры веяло силой и опасностью. Маскарадный костюм не давал ни малейшего намека на то, чтобы определить, кто скрывался в нем. Мерцающее серебром забрало его шлема смотрело в их сторону.

От этого пристального взгляда, как будто он таил какую-то опасность, Аня почувствовала тревогу, связанную со странным для нее ощущением себя как женщины. Она ощутила сильное сердцебиение, ее нервы напряглись, как струны, внутреннее напряжение нарастало. Наконец она с легким вздохом отвела свой взгляд от рыцаря.

– Разве он смотрит на меня? Я так не думаю, – солгала она.

– Он разглядывает тебя уже полчаса.

– Очевидно, потрясенный моими тонкими щиколотками? – И Аня выставила свою стройную красивую ногу, которая выглядела скорее достаточно сильной. – Ну, Селестина, по-моему, тебе все это показалось. Или этот рыцарь понравился тебе? Да ты сама его разглядывала все это время! Кошмар! Я скажу об этом Муррею.

– Не посмеешь!

– Ты же знаешь, что нет, хотя момент подходящий. Вот он!

За спиной у Селестины Аня заметила розовощекого молодого человека. На нем был костюм Сирано де Бержерака: на шее болталась длинноносая маска. Юноша был среднего роста, с густыми кудрявыми темно-русыми волосами и карими глазами. Он обаятельно улыбался, и на его загорелых щеках обозначились ямочки. Он протиснулся к ним по краю танцевального зала, напряженно держа в руках два бокала с лимонадом.

– Извините, что так долго, – сказал он, предлагая им по бокалу. – За лимонадом в буфете такая толчея, вы не поверите. И все эта жара. Уверяю вас, у нас в Иллинойсе в феврале никогда ничего подобного не бывает.

Аня сделала глоток. Не желая смотреть на балкон, где стоял Черный Рыцарь, она стала разглядывать стоящую рядом пару.

Муррей Николс был женихом Селестины. Его ухаживания за нею были непродолжительными. Но период помолвки несколько затянулся. На этот раз мадам Роза вопреки своей природной уступчивости настояла на своем. Она не верила в счастливые браки между едва знакомыми людьми. Чтобы узнать любовь и дать ей окрепнуть, нужно время, ибо любовь – чувство, вовсе не подобное осеннему урагану, все сметающему на своем пути. Молодые должны быть терпеливы.

И они терпели. Прошло уже восемь месяцев с того дня, как Селестина приняла от своего жениха обручальный браслет, а дата свадьбы даже не обсуждалась, хотя приданое – от простыней до ночных сорочек – было почти готово.

На взгляд Ани, молодые люди очень подходили друг другу. Селестина, похожая на свою мать, была темноволосой и темноглазой, с гладкой светлой кожей, которая сейчас стала еще светлее благодаря белой перламутровой пудре, с округлой фигурой и добрым выражением на круглом лице, особенно тогда, когда она не беспокоилась о репутации Ани. Она была нежной и сентиментальной, и ей подошел бы добрый и мягкий муж, обладающий чувством юмора, которое помогало бы ему унять ее капризы или сгладить плохое настроение. Муррей Николс, казалось, обладал всеми необходимыми качествами, к тому же был умен и имел хорошие деловые перспективы: он служил клерком в юридической конторе, готовясь в будущем и самому стать юристом. Было трудно понять, почему мадам Роза настаивала на отсрочке свадьбы.

Аня с грустью сознавала, что она одобряла выбор сестры потому, что Муррей напомнил ей Жана-Франсуа Жиро, который до своей нелепой смерти был ее женихом. У Жана было такое же открытое лицо, обаятельные манеры, и сейчас ему было бы около тридцати – столько же, сколько и Муррею. Жан, пожалуй, чуть стройнее и ниже: он был едва ли на дюйм выше самой Ани, хотя ее не назовешь маленькой: на добрых три дюйма она возвышалась над Селестиной, а та была среднего роста. Глаза у обоих тоже были разные: у Муррея – светло-карие, медового цвета, а у Жана – темные, бархатные. Волосы же у них были одинаковыми, как и торопливая манера говорить и горячность.

Именно эта горячность и погубила Жана. Его смерть была так бессмысленна; с этим Аня до сих пор не могла смириться: он погиб на дуэли, но не ради чести, а в результате пьяной шутки.

Жан и пятеро его друзей возвращались поздно ночью после игры в карты где-то неподалеку от озера Понтшартрен. Они провели много часов за картами в прокуренной комнате, где со скучающим видом делали ставки и много пили. Когда они ехали по полю, на котором росли два дуба, известных под названием «дуэльные», полная луна и танцующие в ее свете тени ветвей деревьев заворожили их. Кто-то предложил скрестить клинки, посчитав, что это подходит для дуэли. Они вышли из экипажа и с бездумной веселостью обнажили шпаги. Когда схватка закончилась, двое из них остались лежать на траве в лужах крови. Одним из них был Жан.

Вальс закончился и объявили контрданс. Селестина допила лимонад и смотрела на Муррея, постукивая носком туфли по полу. Аня протянула руку и взяла у нее пустой бокал.

– Не беспокойтесь и продолжайте развлекаться.

– Тебя это не затруднит? – спросил Муррей.

– Я, наверное, пойду разделить скуку с мадам Розой и ее компанией.

– Напрасно тратишь время. – На его лице промелькнула улыбка.

– Ты слишком заботлив, – мягко поддразнила она его. – Займись своим делом.

Подошел негр-официант, чтобы забрать бокалы. Она благодарно улыбнулась ему, и тот неслышно ушел. Она все еще стояла на том же месте и смотрела на сестру с Мурреем Ни-колсом, танцующих среди других пар в ярких костюмах. В свои двадцать пять лет Аня была всего лишь на семь лет старше Селестины, но иногда она чувствовала себя неизмеримо старше сестры и даже мадам Розы.

Она посмотрела через плечо в сторону ложи, где сидела ее мачеха. Как обычно, рядом с ней был ее верный cavalier servante[2] Гаспар Фрере. Щегольски одетый маленький человек, настолько худой, насколько полной была его дама. Он был театральным и оперным критиком, неиссякаемым источником сплетен и последние несколько лет предметом забав Ани и Селестины.