— Она его сестра, этим все объясняется. К тому же Немур почти что принудил его принять вызов. А вообще-то откуда тебе все это известно? Из монастыря?

— Конечно! Воспитанницы не дают обета молчания, монахини тоже… А твои доводы слабы, госпожа де Немур его сестра, но и ты можешь сказать о себе почти то же самое. Разве вы не вместе воспитывались?

— Да, вместе. Я очень его любила — так, как любят родных братьев. Но…

— Как же тебя угораздило в него не влюбиться? Ведь мужчину интереснее его трудно себе представить! Ты могла бы выйти за него замуж?

— Не болтай глупостей! Он принадлежит к роду Бурбонов, а я — к гораздо более скромной дворянской ветви. Мари небрежно отмахнулась и от этого объяснения.

— Разве это важно, когда любишь? Возможно, раньше это и имело значение, но я — дочь герцога, я-то смогла бы за него выйти. Черт возьми, вот чего мне хочется, стать его женой!

— Ты не только бранишься, но и доказываешь, что глупа. Ему уже за пятьдесят, к тому же…

— Велика важность! С виду он лет на двадцать моложе. А главное, я его люблю! Уверена, что никогда не полюблю никого, кроме него. И отец меня одобрил бы. Он был человеком возвышенных помыслов и не затаил бы ненависти к тому, кто победил его в честном поединке. Все, решено, я выйду за него замуж!

В этот момент в комнату внесло сквозняком Жаннету, которая возвратилась из Фонсома с красным от холода носом и замерзшими руками, которые не спасли рукавицы. Окинув взглядом Мари, еще не снявшую бальный туалет и сиявшую торжеством, и Сильви, понуро сжавшуюся в кресле, она сказала:

— Кажется, я поспела как раз вовремя. За кого это мы выходим?

— Мы желаем стать женой Бофора, — ответила ей Сильви. — Всегда будем любить его одного.

Понимая, насколько в ней нуждается госпожа, Жаннета весело расхохоталась.

— Помилуйте, это же старикан, годный ей в отцы!

Мари сорвалась на крик:

— Старикан? Да он моложе любого из этих придворных щеголей! И я его люблю!

— Естественно, он отвечает вам взаимностью?

— Н… нет. Пока нет. Не думаю… Но обязательно полюбит! Я сумею так вскружить ему голову, что он будет меня обожать!

Жаннета взяла девушку за руку и повела к лестнице, приговаривая:

— Что-что, а смерть от скромности вам не грозит. Лучше ступайте спать, котеночек! С такими мыслями в головке вы наверняка увидите чудесные сны. А мне надо поговорить с госпожой герцогиней.

Мари удалилась, напевая про себя песенку из комедии Мольера. Жаннета вернулась к Сильви, устремившей на нее встревоженный взгляд.

— С чем ты явилась? Что-то случилось? Чтобы примчаться в столь поздний час, надо иметь веские причины…

— Ничего не случилось, просто соскучилась по городскому воздуху. Корентэн утомил меня подсчетами, заботами по хозяйству, ездой взад-вперед по имению. Я предоставила ему заниматься всем этим дальше и отправилась сюда.

— Вы поссорились?

— Вот еще! Просто надо время от времени напоминать ему, что значит жить без меня. Лучше скажите, госпожа, то, что я сейчас слышала, — это серьезно?

— Что Мари увлеклась Бофором?

— Боюсь, да.

— Вас это так печалит? Советую вспомнить, что в пятнадцать лет сердце не ведает постоянства.

— Мое познакомилось с постоянством еще раньше, в четырнадцать. Именно тогда я повстречала прелестника в лесу Ане…

— Да, но после этого вы с ним не расставались, вот время и сделало свое дело и скрепило то, что было еще хрупко. Мари предстоит жить при дворе, входить в свиту шестнадцатилетней принцессы. Балы, внимание красивых молодых людей… Она быстро излечится.

— Да услышит тебя господь, Жаннета…

6 февраля в Лувре случился сильный пожар, затронувший так называемую Малую галерею, смежную с покоями Мазарини. Тот пришел в ужас и, невзирая на свое критическое состояние, распорядился отвезти его в Венсенн, где расположился на первом этаже Королевского павильона, большая часть которого была возведена им самим. Сам король переехал в Сен-Жермен, но по численности людей, последовавших за Мазарини и за королем, легко можно было судить, кто управляет делами королевства. Сильви уехала с королевой, оставив детей на попечение Персеваля, аббата и его верных слуг.

Мазарини отходил в Венсенне от пережитого страха и, заботясь о престиже, представал перед своими людьми только чисто выбритым, в огненной сутане и скуфье на голове. В свободное время он, опираясь на плечо верного слуги Бернуэна, медленными шажками бродил по галереям, осматривая свои коллекции, которые приказал перевезти в замок. Казалось, все эти картины, скульптуры, украшения и мебель обладают способностью удерживать его на этом свете.

Тем временем произошло событие, которого с таким нетерпением ждал Месье, в Гавре высадилась принцесса Генриетта с матерью и большой английской свитой. Они едва не стали жертвами плохой погоды в Ла-Манше. Сама принцесса перед посадкой на корабль была уже больна и чуть не умерла в шторм.

Однако при прибытии будущей Мадам в Сен-Деии, где ее встречали король, королевы и весь двор, оказалось, что за считанные месяцы из прежней гусеницы успела проклюнуться очаровательная бабочка. Когда-то грустная, худенькая девочка-подросток, предмет жалости и снисхождения, с которой юный Людовик отказывался танцевать по причине ее невзрачности, стала очаровательной девушкой, возможно, излишне худой, но все равно изящной, грациозной, с милым личиком, прекрасным оттенком кожи, огромными карими глазами и великолепными каштановыми волосами с рыжеватым оттенком.

Людовик сразу же разглядел ее красоту. Что касается Месье, то он излучал восторг, твердил, что влюблен сильнее, чем когда-либо прежде, и не обращал внимания на насупленный вид своего сердечного друга, опасного красавца шевалье де Лорена.

— Что скажете теперь, братец? — обратился он к королю чуть свысока. — Как вам показались мощи святых мучеников? — Я еще больше утвердился во мнении, что с женщинами надо быть готовым ко всему. А вам, любезный брат, несказанно повезло. Постарайтесь не забыть это чересчур быстро…

— Этому никогда не бывать! — вскричал принц пылко. — Мои друзья, которых я посылал в Гавр встречать жену, взирают на нее глазами умирающих. Я уж не говорю о Бекингеме, прибывшем вместе с ней…

И действительно, к великому смятению Анны Австрийской, на нее нахлынули волной волнующие воспоминания. Генриетту и ее мать сопровождал фаворит короля Карла II, великолепный Джордж Вильерс, сын человека, ставшего некогда самой большой ее любовью, которому она едва не уступила в амьенском саду. Позволив этому молодому человеку, слишком похожему на того, чей образ навсегда запечатлелся в ее сердце, поднести к губам ее руку, Анна Австрийская улыбнулась так, что искушенные придворные тотчас смекнули, молодой герцог получил право на покровительство королевы-матери. Все затаили дыхание, почувствовав, что скоро разразится драма.

Король пожелал, чтобы бракосочетание его брата было обставлено с небывалой пышностью. Невеста и ее мать снова пользовались гостеприимством Лувра, но принимали их совсем не так, как во времена изгнания, вместо пустых покоев на первом этаже, лишенных каких-либо признаков комфорта, а порой и без обогрева, им были предоставлены просторные залы, затянутые парчой, застеленные толстыми коврами, завешанные новыми картинами в золоченых рамах, обставленные ценной мебелью, с высокими зеркалами, множащими до бесконечности роскошь убранства, с канделябрами, утыканными розовыми свечами, с толпой вышколенных слуг и вымуштрованных стражей.

Великий пост приближался к концу, и праздникам не было числа. 25 февраля король и самые молодые и красивые придворные исполнили балет. Мари де Фонсом не находила себе места от радости, ей, как и прочим молодым фрейлинам и всему окружению Мадам, предстояло появиться в свете только по случаю брачной церемонии. В этот раз сопровождать мать она не могла. Пришлось остаться дома, в обществе Персеваля, который, посмеиваясь, предложил ей развлечься шахматами. Сочтя это намеком в дурном вкусе, она разгневалась, сбежала и заперлась в своей комнате, чтобы дуться там в одиночестве.

Бал действительно получился незабываемым. Многие находили странным, что королевский балет назван на сей раз «Нетерпение», как можно допускать такую бестактность, когда Мазарани доживает в Венсенне последние дни? Но действие показало, что речь идет всего лишь о молодом супруге, нетерпеливо ждущем, когда же сбудутся его мечты. Жених и невеста, сидя бок о бок, красные от смущения, аплодировали так, что отбили себе ладони, однако внимание двора было, как ни странно, приковано не к ним, а к королеве-матери. Одевшись по своему обыкновению во все черное, она выбрала неожиданное украшение, на черном бархатном банте, прикрепленном к ее плечу, вызывающе сверкала дюжина великолепных бриллиантовых подвесок.

Маршал Грамон, большими трудами добившийся честп сопровождать госпожу де Фонсом, закашлялся от удивления.

— Значит, она хранит их до сих пор! — пробормотав он в усы. — Глазам своим не верю…

— О чем вы? — спросила Сильви.

— О подвесках, которые вы видите на плече у королевы-матери.

— Действительно, наконец-то она их надела! Я часто натыкалась на них в ее шкатулках. Мода на подобные украшения уже прошла.

— Лучше спросите, почему она надела их именно сегодня. Я вам отвечу, в честь молодого герцога Бекингема!

— С какой стати?

— Вы слишком молоды, чтобы знать эту невероятную историю… Пойдемте лучше поздравим господина д'Артаньяна, обновляющего нынче свой мундир капитана мушкетеров.

Блестящий офицер был воистину неотразим в своем красном мундире с золотым шитьем. Любуясь им, трудно было догадаться, что об этом звании и соответствующе форме он мечтал целых тридцать лет. Он прислонился двери и, сложив на груди руки, как будто следил за спектаклем, однако внимательный наблюдатель заметил бы, что в действительности он не сводит глаз с Анны Австрийской. Приглядевшись, можно было даже обнаружить в его темных глазах слезы.

Грамон был, по всей видимости, именно таким наблюдателем. Прошествовав перед капитаном, он шепнул Сильвии:

— Не будем ему мешать. Мы еще успеем его поздравить.

Подобная деликатность понравилась Сильви гораздо больше, чем все любовные клятвы Грамона, и она по собственной воле взяла его под руку, несказанно его обрадовав.

— Почему бы вам не поведать мне эту волнующую историю, любезный граф? — обратилась она к нему.

Остановившись вместе с Сильви в оконной нише — проверенном убежище давних знатоков дворца, — Грамон пересказал то, что для большинства было легендой, а для посвященного меньшинства — неопровержимой былью. В последнее посольство Бекингема-отца, которое тот, безумно влюбленный во французскую королеву, убедил своего монарха Карла I доверить именно ему, Анна Австрийская подарила ему эти самые подвески, которые сама получила в подарок от мужа. Ришелье, узнав об этом от своих шпионов, поручил своей английской сообщнице, леди Карлайл, украсть один из подвесков и доставить ему. После этого кардинал принялся нашептывать подозрительному Людовику XIII, что королева почему-то никогда не надевает подаренные им подвески, хотя они ей чрезвычайно к лицу… Король, разумеется, потребовал, чтобы королева появилась на первом же балу в его подарке, чего она уже никак не могла исполнить. И вот преданный человек и горстка его друзей с риском для жизни добыли у герцога злополучные подвески и умудрились вовремя доставить их королеве.

— Этим преданным человеком был наш д'Артаньян, — закончил Грамон свой рассказ. — Мы с ним давние друзья. Неудивительно, что он разволновался при виде этих драгоценностей, они всколыхнули дорогие ему воспоминания.

— Видимо, королева отблагодарила его по-царски?

— Она вручила ему свой портрет, который он считает ценнейшим своим достоянием — после шпаги, разумеется. Из-за этого у него возникают постоянные недоразумения с женщинами.

— Он женат?

— Женился несколько месяцев назад на миленькой вдовушке с хорошей рентой, но она уже сумела превратить его жизнь в ад. Во-первых, она оказалась святошей, после каждого прилива чувств она соскакивает с

супружеского ложа и выпрашивает у господа прощения за то, что почитает ужасным грехом; во-вторых, проявляет такую болезненную ревность, что не терпит вывешенного в спальне супруга портрета королевы…

Сильви не удержалась от смеха.

— Не смейтесь, несчастная! Это серьезнейшие разногласия. Вот и сегодня вечером она наверняка не находит себе места, зная, что он здесь.

— Почему он не взял ее с собой?

— Она беременна, к тому же ненавидит двор, считая его гнездилищем разврата.

Д'Артаньян уже заметил эту пару и догадался, что их беседа посвящена ему. Подойдя к Сильви, он поклонился, демонстрируя искреннюю радость от встречи.

— Счастлив снова вас видеть, госпожа герцогиня! Я не забыл приключения, которое мы с вами пережили, и по-прежнему испытываю к вам огромную благодарность.