— Хвала Создателю, создавшему эту женщину честной, она не прихватила с собой портрет, из-за которого любила закатывать мне сцены…

— Портрет?.. — недоуменно переспросила Сильви.

— Портрет королевы. Не теперешней, а моей, с бриллиантовыми подвесками. Она подарила мне его в знак благодарности, но госпоже д'Артаньян хватало глупости ревновать меня из-за него! Она так и не уяснила, что для меня эта белокурая головка так же священна, как образ Непорочной Девы. Она забрала его из моей комнаты и повесила У себя, и мне пришлось вести затяжные бои, чтобы повесила портрет на нейтральной территории, в кабинете… И только сейчас портрет возвращен на подобающее место.

На сей раз Сильви воздержалась от смеха. Воцарилась тишина. Рассказ д'Артаньяна позволил ей проникнуть в секрет этого человека, без лести преданного своим государям, подобно многим другим, в молодости он пал жертвой ослепительной красоты своей королевы и оставался верен ей по сию пору. Да, он женился, да, ухаживал за Сильви, не отказывал себе в любовницах, но все это ничего не значило, на его сердце, как и на сердце герцога де Бофора, оставался глубокий рубец…

— Увы, теперь она тяжело больна, — не удержалась Сильви. — Врачи говорят, что неизлечимо.

Гримаса боли, исказившая на мгновение лицо ее гостя, подсказала госпоже де Фонсом, что ее догадка верна. Еще одним подтверждением ее правоты стал взрыв ярости.

— Врачи — стадо баранов! Покойный государь Людовик XIII знал это лучше других. Чем она страдает?

— Гниением груди. Она умирает по сто раз на дню, но проявляет завидную отвагу. Король и Месье сменяют друг друга у ее изголовья. Случается, король ночует на ковре в ее спальне. Она так переживает, видя горе своих сыновей, что собирается со дня на день удалиться в Валь-де-Грас. Сопровождать ее велено только госпоже де Мотвиль и де Бове, ее камеристке, а также исповеднику аббату Монтегю.

— Бове по-прежнему с ней?

— Да. Я, как и вы, недолюбливаю ее, но справедливости ради должна признать, что она — преданная душа. Она самоотверженно лечит раны королевы, появляющиеся одна за другой. Мало кто делал бы это так же самозабвенно. Да, королева осыпала ее милостями, но она платит за них сторицей.

Друзья еще немного побеседовали, обсудив, в частности, предстоящее возвращение герцога де Бофора. Прежде чем проститься, д'Дртаньян внезапно заявил:

— Кстати, рассказывая о господине Фуке, я забыл упомянуть коменданта Пинероля.

— Действительно! Я с ним знакома?

— Не только знакомы, но и спасли его честь, а значит, саму жизнь. Припоминаете женитьбу короля?

От изумления брови Сильви взлетели на лоб.

— Неужели господин де Сен-Мар?

— Он самый, перевоплотившийся в тюремщика.

— Как же это произошло?

— Отчасти по моей вине. После приключения в Сен-Жан-де-Люз он проявил себя таким ревностным, даже блестящим служаке и, что добился назначения бригадиром. Это он командовал взводом, с которым я задержал Фуке в Нанте. С тех пор он женился и пожелал покинуть службу ради более стабильного положения.

— Женился? Наверное, на красотке Маитене Эшевери?

— А вот и нет! Ему так и не удалось разбогатеть, потому я и порекомендовал его в коменданты Пинероля. С материальной точки зрения — очень хлебное местечко!

— Однако крепость в горах — не самое подходящее место для женщины. Полагаю, его жена живет в другом месте, одна?

— Опять-таки нет! Она там, вместе с ним, и полностью довольна своей судьбой. Это очень дружная пара, и живут они в комфорте.

— Она привыкла к такой жизни?

— Привыкла. Добавлю, она очень хороша собой и интересуется только мужем и материальными благами. Особа невеликого ума, но нельзя же требовать всего!

Оба от души посмеялись, потом Сильви снова задумалась и пробормотала:

— Как жаль, что Фуке содержат в одиночестве! Его утешил бы сам вид хорошенькой женщины.

— Сомневаюсь, что он сохранил прежнюю чувствительность. Несчастье сильно его изменило. Он мечтает лишь о том, чтобы увидеться с близкими, и постоянно возвращается к мыслям о боге. На него одного — вся его надежда. На него — и на милость короля.

— Для этого королю тоже пришлось бы сильно измениться…

Они дошли до прихожей, блестящий каменный пол которой отражал свет свечей. Д'Артаньян уже поднес к губам руку хозяйки дома, как вдруг тишину ночи нарушил стук колес кареты. Привратник и лакеи встрепенулись. В ворота въехал забрызганный грязью экипаж, влекомый взмыленными конями. К коням бросились заспанные конюхи.

— Оботрите коней! Я здесь проездом! — раздался знакомый голос.

В следующую секунду перед Сильви предстал, вытолкнув вперед загорелого юношу, которого она не сразу узнала, Франсуа де Бофор. Три прыжка — и он достиг лестницы, на которой стояли пораженные госпожа де Фонсом и Д'Артаньян.

— Оставляю его вам на два дня, чтобы потом снова забрать! — прогрохотал Франсуа так зычно, словно намеревался разбудить весь квартал. — Господин Д'Артаньян? Ваш покорный слуга! Считаю, что встреча с вами — доброе предзнаменование. Рад, что вы уже в Париже. Вы, часом, не арестовываете госпожу де Фонсом?

И он громогласно расхохотался, стискивая капитану руку.

— Пощадите, монсеньер! Вот это силища! А голос? Хотите подтолкнуть мирных жителей на бунт?

— Нет-нет, вы уж не сердитесь. Просто привычка громко отдавать приказания, стоя на капитанском мостике.

Он повернулся к Сильви, но та его уже не видела и не слышала. Мать и сын крепко обнялись и стояли молча, слишком взволнованные, чтобы говорить. Радость Сильви была настолько велика, что она боялась потерять сознание от счастья; по ее щекам градом катились слезы, уже вымочившие плечо сына.

Д'Артаньян и Бофор подождали, пока они придут в себя, после чего Бофор молвил негромко:

— Он уже перерос вас…

Так оно и было. За три года Филипп поразительно возмужал, ему можно было дать гораздо больше его шестнадцати лет. Да и было в кого пойти высоким ростом. Но за исключением роста — к тому же и Жан де Фонсом отнюдь не был коротышкой — да синих глаз ничто не позволяло догадаться, кто его настоящий отец. Каштановые волосы с несколькими светлыми прядями, скуластое лицо и улыбка — все это он позаимствовал у матери.

— Какого прелестного юношу вы мне возвращаете, Франсуа! — воскликнула она и чуть оттолкнула сына от себя, чтобы лучше его рассмотреть.

— Нет, не возвращаю, моя дорогая, а всего лишь одалживаю на время. Послезавтра мы отбываем в Тулон, где в доках стоят мои корабли, нуждающиеся в ремонте перед следующей кампанией.

— Проделать такой путь — и пробыть считанные часы?

Он заглянул ей в глаза, выразив этим взглядом всю свою любовь.

— Одного мгновения счастья бывает достаточно, чтобы потом вспоминать его целую вечность и тем довольствоваться… Еще мне предстоит встреча с болваном Кольбером, вознамерившимся отнять у меня флот из-за неудачи в Джиджеле, где не были выполнены мои приказы — наверняка по вине шпиона, затесавшегося в ряды моих моряков. Кольбер замыслил превратить меня в губернатора Гиенни, в землевладельца! — Тон Франсуа свидетельствовал лучше всяких слов о презрении моряка к оседлой жизни. — Ничего, я дойду до короля! Флотоводцем я стал по его повелению. При чем здесь Кольбер или кто-то еще? Постараюсь, чтобы он перестал мне вредить. До свидания, капитан! Дорогая Сильви…

Не дав ей времени на ответ, он уколол ей щеку усами, прыгнул обратно в карету и крикнул кучеру:

— Пошел!

Двор мгновенно опустел. Д'Артаньян тут же сел на коня и уехал следом за Бофором. Сильви оглянулась на сына, но тот уже попал в объятия Жаннеты, после которой наступила очередь всех слуг, поспешно собранных Беркеном. Все громко шмыгали носом, отчего не могла не пострадать его обычная величавость. Выступив вперед, управляющий произнес, борясь с волнением:

— Слуги господина герцога с великой радостью приветствуют его возвращение. Для нас это великий день… вернее, ночь.

Филипп, растроганный не меньше его, стиснул ему руки, расцеловал Жаннету, сказал доброе словечко каждому из присутствующих, знавших его с младенчества.

— А теперь, — заявил он, широко улыбаясь, — я бы перекусил, а, главное, выпил хорошего вина! Последнюю смену лошадей мы сделали в Мелене, и я продрог до костей!

Его желание было исполнено без промедления. В эту ночь Сильви не удалось сомкнуть глаз. Уговорив Филиппа лечь отдыхать в спальне, приготовленной для него уже не одну неделю тому назад, где оставалось всего лишь зажечь свечи и камин, она осталась с Жаннетой в углу своей спальни, чтобы обменяться с ней, старой своей подругой, впечатлениями о возвращении Филиппа, которого та любила не меньше ее. Обе были поражены происшедшей с ним переменой, ведь в глубине души они по-прежнему считали его маленьким мальчиком, доверенным некогда заботам единственного на свете человека, способного уберечь его от смертельной опасности в лице зловещего Сен-Реми. Теперь же перед ними предстал юноша с изменившимся голосом, даже с полоской над верхней губой — намеком на будущие усы…

— Скоро он станет взрослым мужчиной, — прошептала Жаннета, — а мы и не видели, как он рос…

— А ведь верно! В своих письмах аббат Резини — он вывихнул ногу, сходя с корабля Бофора, и был вынужден остаться в Тулоне — твердил только о его уме и успехах, а также пел дифирамбы герцогу де Фонсому, который «заменил ему отца», однако даже словечком не обмолвился о том, как он вытянулся!

— Ничего удивительного, когда видишься с кем-то каждый божий день, не замечаешь даже таких изменений. Совсем скоро юным герцогом завладеет какая-нибудь красотка мадемуазель…

— Женщина? Да, несомненно, но он уже оказался в плену у силы, оставляющей позади чары любого хорошенького личика. Эта сила поступит с ним так, как ей будет угодно… Зовется она морем. И, конечно, страстью к сражениям…

Она хотела добавить, «как у его отца», но в последний момент сдержалась, словно Жаннета ничего не знала, полагая, что молчание — лучшая могила для тайны. А ведь отдавая сына отцу, она и представить себе не могла, что они так подойдут друг другу! Бофор стал для Филиппа и отцом, которого он никогда не знал, и героем, о котором мечтает любой мальчишка. Только что, поглощая импровизированный ужин, поданный матерью, он отвечал на все ее вопросы, но во всех его ответах маячила тень Франсуа. В конце концов Сильви не удержалась и спросила:

— Ты его очень любишь, да? Не спрашивай, о ком я. О монсеньере Франсуа!

Он расплылся в восторженной улыбке. То был наилучший из всех возможных ответов. Филипп был еще слишком молод, чтобы уметь скрывать свои чувства.

— Это так заметно? Да, люблю и восхищаюсь им. Это необыкновенный человек, превосходящий всех отвагой и великодушием. А еще с ним можно говорить о вас. Он много рассказывал о вашем детстве. Одного не пойму, почему вы так и не поженились?

— Если он столько тебе порассказал, то ты должен знать, что мне недоставало знатности, чтобы составить партию для принца крови, даже побочной линии. Вандомы женятся только на принцессах…

— Покойная герцогиня де Меркер, его невестка, кажется, не была принцессой?

— Она была племянницей Мазарини, всесильного министра. Это превосходило все остальные соображения. К тому же наша связь была всего лить дружбой. А потом я повстречала твоего отца…

— О нем он тоже рассказывал, но реже, чем о вас. Мне кажется, вы ему бесконечно дороги — больше, чем родная сестра…

— Ты еще слишком молод, чтобы в этом разбираться. Иди спать, это тебе совершенно необходимо. Вернемся к разговору завтра.

Несмотря на ликование, Сильви дала себе слово всячески избегать щекотливой темы все те часы, которые сыну предстояло провести с ней рядом. Лучше его слова останутся у нее в сердце, и она будет вспоминать их в моменты одиночества или тревоги…

Заметив, что Жаннета, разомлевшая от жары и усталости, клюет носом, она потрясла ее за плечо.

— Иди отдыхать! Мне не хочется спать. На заре я пошлю человека к господину де Рагнелю и в Пале-Рояль , предупредить Мари.

Жаннета повиновалась. Оставшись одна, Сильви стала размышлять над оброненной Бофором фразой: «…наверняка по вине шпиона, затесавшегося в ряды моих моряков». Сейчас, среди ночи, смысл этой фразы ее ужаснул. Кто этот человек? Откуда Бофор знает, что он служит Кольберу? Возможно ли, чтобы это был Сен-Реми? Ведь во время схватки Бофора и подлого шантажиста на кладбище Сен-Поль было слишком темно, чтобы герцог запомнил его внешность, а значит, узнать его он никак не мог. С другой стороны, на борту находился и Филипп, а он-то обладал зорким глазом, живым умом, цепкой памятью и наверняка опознал бы своего обидчика. А главное, юноша предстал перед матерью живым и невредимым, хотя, казалось бы, в пылу сражений недруг имел немало возможностей его погубить…

Мало-помалу она успокоилась, хоть и не отказалась от намерения потребовать у Бофора дополнительные разъяснения. То, что недруг, вынырнувший однажды из небытия, на протяжении трех лет не подавал признаков жизни, выглядело весьма странно. Персеваль объяснял это страхом перед королем, который день ото дня прибирал к рукам все больше власти, даже Кольбер, пусть и не отказавшийся от поддержки этого темного субъекта, должен был это учитывать, чтобы добиться осуществления своих далеко идущих амбиций.