— Умоляю вас, госпожа, помогите мне! Попробуйте хотя бы передать ему вот эту записку. Я завернула вместе с ней платок, окропленный моей кровью. Надеюсь, этого ему будет довольно.

Внимая этому расстроенному дитяти, трудно было не растрогаться. Сильви забрала у девушки сверток и взяла ее за руку.

— Я что-нибудь придумаю. Даю слово, придумаю! А вы тем временем постарайтесь успокоиться. Раз вам предстоит такая долгая борьба, то спокойствие не помешает…

— Я еще немного помолюсь здесь. Конечно, я буду молиться за нас, а еще за вас. Благодарю от всего сердца, герцогиня!

Подошло время расстаться. Осенив себя крестным знамением, Сильви поднялась с колен и направилась к выходу. По пути она оставила милостыню в копилке монахов, сдержавших приют. Если она не увидит Сен-Мара вечером следующего дня, то поручит его поиски Персевалю. Главное — чтобы несчастный влюбленный получил бесценную передачу до наступления времени, на которое назначил любимой встречу.

Настал долгожданный момент — передача испанской инфанты Франции. Накануне произошла наконец встреча двух королей, во время которой они поклялись друг другу в дружбе и верности и подписали договор, положивший конец войне, длившейся невесть сколько времени. В тот день в павильоне переговоров в последний раз сошлись парижский и мадридский дворы, суровые, мрачные испанцы в черных бархатных одеяниях испытывали глухое презрение к французам в кричащих нарядах, разукрашенных перьями и драгоценностями. Радость обретенного наконец мира была омрачена сценой разлуки двух людей — отца и дочери, любивших друг друга, но знавших, что им больше не суждено свидеться. Инфанта заливалась слезами, ее отец, раздавленный горем, не мог шелохнуться.

Сильви не присутствовала при этой душераздирающей сцене и не видела, как Анна Австрийская пытается утешить будущую невестку, демонстрируя сострадание и понимание. Вместе с другими дамами, предназначенными для свиты Марии-Терезии, она ждала в покоях королевы-матери церемонии представления. В отсутствие герцогини де Бетюн, которая, захворав, не смогла покинуть Париж, Сильви впервые должна была исполнять роль придворной дамы, ответственной за одевание королевы, которую некогда с таким блеском исполняла Мария де Отфор. Сильви испытывала сильное беспокойство, как актриса-дебютантка перед первым своим выходом на сцену.

Призвав на подмогу фрейлину, герцогиню де Навай, двух «девушек» — мадемуазель де Ла Мот-Отанкур и Де Фуйю, она занялась спальней, в которой инфанте предстояло провести первую свою ночь на французской территории (и последнюю девичью ночь). В стараниях придать комнате как можно больший уют помогла взаимная симпатия, сразу же возникшая между ней и фрейлиной. Сюзанна де Бодеан была ровесницей Сильви, ей тоже исполнилось 35 лет; пробыв женой Филиппа де Навая уже 9 лет и родив сына, она осталась полной энергии откровенной молодой женщиной, любезной с теми, кто был ей по душе, и суровой с прочими, в целом же приветливой, хотя, возможно, и излишне строгой по части морали.

Муж Сюзанны, близкий родственник герцога де Грамона, служил во флоте и часто уходил в дальние плавания с эскадрами герцога Вандомского. Сюзанна заботилась о безупречности своей частной жизни и не одобряла распущенность своих современников. Собрав поутру батальон девушек-придворных, она обратилась к ним с короткой речью. Девушки услышали, что им доверено служить добродетельной и мудрой особе, выросшей в благородном Эскуриале, а посему пусть не рассчитывают на снисхождение в случае, если не выполнят своих обязанностей или, того хуже, поступятся честью. Нарушительницу будет ждать немедленное изгнание без учета заслуг ее родни. Недаром мадам де Навай приходилась кузиной будущей мадам де Ментенон, известной воспитательнице слабого пола, и росла вместе с ней.

Недовольное выражение молодых лиц свидетельствовало, что подобная программа не может вызвать энтузиазма. Оставшись вдвоем с фрейлиной, Сильви спросила, уверена ли та, что суперинтендантка королевы будет неизменно поддерживать выносимые ею приговоры.

— Я не собираюсь на нее оглядываться. Принцессу Палатин интересует не должность, а титул. Должность она получила в результате длительной борьбы благодаря Мазарини, король помнит о ее неблагонадежности во время Фронды. Будет странно, если она продержится долго. Чем она занята, скажем, в данный момент, почему не приглядывает за всем, как того требует ее должность? Потому что возлежит без дела на подушках в кабинете королевы-матери и твердит, что погибает от жары! Слишком знатная особа чтобы чего-то от нее требовать, — закончила госпожа Навай с безжалостной улыбкой.

— Зато она поразительно красива! — заметила Сильви.

— До сих пор? Раньше она действительно была хороша. В ее романах можно было запутаться. Скажем, тот, с реймским архиепископом, то-то все разводили руками. Хорош пример для девушек из свиты королевы…

С наступлением темноты город запылал огнями. Во всех окнах стояли зажженные подсвечники, над всеми дверями зажглись фонари, сотни рук высоко несли факелы, небо взмывали фейерверки. В десять часов вечера в гор въехала королевская карета в сопровождении нескончаем конной кавалькады — всех придворных короля. Месье скакал у правой дверцы. Мадемуазель — у левой. В глубине кареты сидела инфанта, «вся в серебре и злате». О усиленно выгибала спину, стараясь походить на мадонну с соборной иконы. Толпы приветствовали ее радостны возгласами, она в ответ робко водила рукой и, как продолжают хроникеры, «улыбалась улыбкой неуверенности», совершенно не соответствовавшей энтузиазму, который вызывала у желающих видеть ее людей.

При приближении кареты к дому королевы-матери, где Марии-Терезии предстояло провести первую свою ночь земле Франции, дамы ее будущей свиты дружно бросили к окнам, махая платочками. Среди мушкетеров эскорта Сильви узнала Сен-Мара, а в толпе разглядела Персева который с наслаждением уподоблялся окружающим его зевакам.

Наконец инфанта, подав руку Анне Австрийской, вон в безмолвные покои, предоставленные ей на совсем короткий отрезок времени. Вблизи было заметно, что она много плакала, хотя сейчас старалась не ударить в грязь лицом.

При виде этого безутешного дитяти в тяжелом атласном платье, расшитом золотом,

которое служило ей не столько украшением, сколько каркасом, без которого она не устояла бы на ногах, Сильви испытала приступ жалости и симпатии. На нежном личике инфанты была запечатлена безбрежная покорность судьбе. Королева-мать занялась тем временем представлением, первой была названа суперинтендантка, второй — главная фрейлина. Наконец Анна Австрийская произнесла по-испански:

— Герцогиня де Фонсом! Вы с ней подружитесь, моя девочка. Это она обучила короля игре на гитаре, и теперь он отменно владеет этим инструментом. Она служит нашей короне с пятнадцатилетнего возраста, отличается прямотой и решительностью. К тому же прекрасно говорит на нашем языке…

Нежные голубые глаза инфанты, до того такие грустные, радостно вспыхнули. Выслушав протокольное приветствие, которое Сильви произнесла на безупречном кастильском языке, девушка ответила, что искренне надеется на дружеские и доверительные отношения с герцогиней.

Когда же дело дошло до представления прочих дам, выяснилось невероятное; дочь француженки не говорила на языке своей матери! Увы, никто при французском дворе, за исключением королевы-матери, мадам де Мотвиль, самой Сильви и, к счастью, короля, не владел благородным наречием Сида.

«Что ж, — подумала Сильви, ничуть не обескураженная, — надо будет заняться ее обучением».

Тем временем Марию-Терезию ввели в спальню, где уже хозяйничала ее испанская камеристка, смуглая высохшая Молина, а также дочь Молины и устрашающая карлица в невероятном одеянии, откликавшаяся на имя «Чика» и жестоко трепавшая все, что попадало ей в руки. Инфанте требовался покой; пока Молина осматривала сундуки, прибывшие из Испании, француженки смогли освободить девушку от ее бесчисленных юбок и тяжелого головного убора с Черьями. Без всей этой сбруи инфанта оказалась гибкой и изящной, достойной всяческого восхищения обладательницей прекрасных, от природы вьющихся светлых волос.

— Как же повезло нашему королю, госпожа! — тихо сказала ей Сильви и удостоилась в благодарность за свои слова милой улыбки.

Удачливый король выслушивал тем временем выговор от своей матушки-королевы за то, что высказал желание вступить в супружеские права в первую же ночь. Затем пристыженный монарх, обе королевы и Месье приступили к ужину. Мария-Терезия вышла к трапезе в легком батистовом платье, обильно украшенном кружевами и лентами, I небрежно причесанной, чем вызвала у своего супруга снисходительную улыбку.

Оставив венценосное семейство спокойно насыщаться Сильви возвратилась в спальню, чтобы совместно с госпожой де Навай привести ее в порядок. Их встретила взволнованная Молина, сообщившая о пропаже шкатулки с драгоценностями.

— Вы уверены? — спросила Сильви.

— Совершенно! При снаряжении повозки, до сих пор находящейся внизу, я сама положила туда три маленькие шкатулки. А сюда принесли всего две…

— Ничего, принесут и третью.

— Нет, я проверяла. Повозка уже полностью разгружена.

— Кто занимался разгрузкой?

— Большие сундуки носили слуги, коробки — двое солдат.

— Надо бы поставить в известность госпожу суперинтендантку, — сказала госпожа де Навай. — Впрочем, она уже отправилась на ужин к кардиналу. Придется самой заняться. Сейчас я вызову слуг. Госпожа де Фонсом, не спуститесь ли вы вниз? Любопытно узнать, что там происходит.

— Охотно.

Перед домом двое придворных королевы-матери тщательно обыскивали пустую повозку. За их трудами с безразличным видом наблюдал кучер. Толпа, собравшаяся было поглазеть на разгрузку роскошного багажа, уже разошлась, но около двери вели оживленную беседу два мушкетера.

— Если не ошибаюсь, вы — капитан д'Артаньян? — спросила Сильви у одного из них, приблизившись.

— Всего лишь лейтенант, госпожа, — ответил он, отдавая честь.

— Не объясните ли мне, что здесь происходит? Я — герцогиня де Фонсом из свиты новой королевы.

— Кажется, дело приняло серьезный оборот, герцогиня. Желая сделать честь инфанте, король повелел, чтобы этой ночью двери дома охраняли мои мушкетеры. Повозки встречал караул из двух моих молодцов, господина де Лессака — вот он, и господина де Сен-Мара.

— Сен-Мар?

— Вы его знаете?

— Не очень хорошо. Прошу вас, продолжайте. Д'Артаньян рассказал, что после прибытия повозок. испанское сопровождение которых осталось у ворот города, слуги принялись таскать кожаные сундуки, тогда как багаж с печатями испанского королевства был распоряжением интенданта королевы-матери доверен караульным, то есть мушкетерам. Лессак и Сен-Мар подняли наверх по одной коробке каждый, причем пока один ходил, другой дожидался его внизу. Спустившись, господин де Лессак не нашел ни последней коробки, ни Сен-Мара.

— Неужели вы полагаете, что он мог?.. Ведь он — дворянин и солдат! — возмутилась Сильви.

— Знаю, и мне тоже вовсе не доставляет удовольствия его подозревать, но…

— Зачем ему это добро? Если господин де Сен-Мар оставил свой пост, то, наверное, по какой-то очень важной причине. Вам не хуже моего известно, как сильно его влечет к дому господина Эшевери, где проживаю и я.

— Отлично известно. Но, на его беду, его видели.

— Видели, как он схватил коробку и скрылся с ней?

— Именно.

— Кто это говорит?

— Видите двоих моих людей? Они стерегут паломника из приюта. Он и видел, как Сен-Мар побежал в сторону моря.

Ошеломленная Сильви пыталась сообразить, что все это могло означать. Свидание Сен-Мара и Маитены должно было состояться только следующим вечером, поэтому;

Сен-Мара не было ни малейших причин… А если?..

Она вспомнила удрученный шепот молодого мушкетера, «Я беден. Если бы не это прискорбное обстоятельство, я обошелся бы без чужой помощи, а просто нанес бы Манешу Эшевери визит и попросил руку его дочери». На душе у нее стало нехорошо. Неужели бедняга не сумел воспротивиться соблазну, каковой представляли для него драга ценности инфанты? В конце концов, она плохо знала этого человека и могла только гадать, куда его может завести необузданная страсть. И все же внутренний голос подсказывал ей, что он не мог совершить подобную низость. Слишком искренен и прям был взгляд Сен-Мара! К тому же Мантена была слишком горда, чтобы выстроить свое счастье на зыбкой почве банальной кражи, тем более совершенной таким глупым способом, на глазах у зевак! Темнота темнотой, но бежать с коробкой под мышкой и воображать, что тебя никто не заметит, — непостижимая наивность.

Оказалось, что она размышляет вслух, потому что д'Артаньян подхватил:

— Очень хотел бы с вами согласиться. Кажется, я хорошо знаю своих подчиненных, но где уследить, что творится в голове у влюбленного юноши! Если бы не этот свидетель…