У нее появились груди. Целых две штуки. И бедра. И губы, и высокие скулы, и глаза, как у Маты Хари. От нее даже пахло, как от женщины. Невероятно!

Гвин взяла свою сумочку, черное бархатное пальто, которое тоже одолжила ей Лави, и небольшой чемоданчик с минимумом вещей, необходимых для того, чтобы провести несколько дней в Нью-Йорке.

Это Алек предложил, чтобы она поехала в Нью-Йорк прямо из Бостона. За остальными вещами можно будет вернуться после прослушивания, когда она найдет себе жилье. А пока, на несколько дней, она могла остановиться у своей подруги Триш в Бруклине.

Они обсудили все это и приняли решение — так цивилизованно, так логично и разумно. Так по-взрослому. Гвин убеждала себя, что благодарна Алеку за то, что он так продуманно все организовал.

До отъезда оставалось еще двадцать минут, когда Гвин спустилась в вестибюль, чувствуя себя почти как гостья, которая собирается заплатить по счету. Впрочем, гости здесь обычно не носили слишком нарядную одежду, поскольку приезжали отдохнуть в глуши и на природе от городской суеты.

Близнецы, которые как раз собрались ехать к Мадлен Бакстер на бридж, заохали, заахали и захихикали, вставляя замечание типа «будь я моложе». Мэгги раскрыла рот и поспешно скрылась в кухне.

Поппи с хмурым лицом сидел в своей гостиной. Встретив его суровый взгляд, Гвин поспешила надеть пальто, чтобы не смущать старика своим видом. Она догадывалась, что он, по выражению Алека, уже все подсчитал, сделал выводы и остался не слишком доволен результатом. Поппи не одобрял сексуальной свободы, особенно, как догадывалась Гвин, когда речь шла о его внучке. Но и ему было совершенно ясно, что та собирается провести в отеле ночь с мужчиной. Тот факт, что отель назывался «Ритц», а мужчина носит имя Алек, служил слабым утешением. Неодобрение деда холодком витало в воздухе гостиной.

— Значит, уезжаешь? — спросил он.

— Поппи… Я должна сделать это. — Почему это простое заявление прозвучало как мольба?

— Объясни, зачем ты тащишь за собой Алека?

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ладно, юная леди, придется объяснить тебе это. Ты моя внучка, Гвиннет, а Алек очень близкий мне человек. Что тебе делать, ты сама решаешь. Имеешь право, не спорю. Но не надо впутывать в это Алека…

— Она и не впутывала.

Услышав голос Алека, оба обернулись. В этом голосе, как всегда спокойном и ровном, сейчас прозвучали интонации, которых Гвин не слышала раньше. Алек был в темно-сером костюме в тонкую полоску, белой рубашке и консервативном полосатом галстуке. Солидный. Уверенный. Предсказуемый. И очень красивый. Неудивительно, что она так любит его.

Он подошел к Гвин и обнял ее за талию.

— Мы не ожидали вашего одобрения, Поппи, и поэтому не стали ничего говорить. Это наши отношения — мои и Гвин, — и мы сами будем разбираться в них. — Он заглянул в глаза Гвин и продолжил: — Я хочу видеть Гвин счастливой, а потому всегда буду поддерживать ее. — Он снова посмотрел на Поппи. — Разве вы не желаете ей того же?

Несколько секунд мужчины молча смотрели друг на друга. Потом дед отвел глаза.

— Тогда… позаботься о ней. Настолько, насколько она позволит.

— Гвин сама способна о себе позаботиться, Поппи, — мягко сказал Алек и сжал в своей теплой ладони ее холодные пальцы. — Идем, нам пора.

— Подожди, Алек…

Тот озадаченно посмотрел на нее, потом его лицо прояснилось, словно он все понял.

— Не торопись, — прошептал он, коснувшись губами ее виска.

Когда шаги Алека затихли в коридоре, Гвин подошла к деду. Опустившись на колени, она взяла его за руку.

— Поппи… — Он медленно повернул голову так, что ей предстал его суровый профиль. — Я не собираюсь уезжать насовсем. Даже… даже если я перееду в Нью-Йорк, то буду приезжать домой так часто, как смогу. Чтобы увидеться с тобой, с Мэгги и с… — Комок в горле не дал ей договорить.

Дед посмотрел на нее и положил ей на голову морщинистую руку. С минуту дед и внучка сидели тихо, он лишь молча гладил ее по голове.

— Самая дурацкая прическа, какую я встречал у женщины, — сказал он, заставив ее улыбнуться. — Ты знаешь, я ждал чего-нибудь такого с того самого времени, как ты приехала к нам. Если существовал хоть один способ сделать что-то шиворот-навыворот, ты всегда выбирала именно его. И чем больше возникало проблем, тем больше это тебя подогревало. Так почему я должен удивляться, что ты делаешь то же самое со своим сердцем? — Гвин не могла говорить и молча смотрела на деда. — Когда ты наконец признаешься себе, что любишь его?

— О Поппи, — выдохнула она. — Я давным-давно знаю это.

— Да, мы с бабушкой так и думали. И предполагали, что вы оба будете отчаянно сопротивляться, пока не поймете, что от судьбы не уйти. Ты скажешь ему?

Гвин с усилием улыбнулась.

— Еще не решила.

— Если хочешь знать мое мнение — хотя наверняка не хочешь, — ему было бы интересно это узнать.

Она помолчала, потом все же отважилась сказать:

— Видишь ли, Поппи, я не уверена, что он чувствует то же самое.

— Ну это просто бред какой-то…

— Вот как, Поппи? А разве ты ведешь себя не точно так же? — Она увидела, как напряглись его плечи и подбородок. — Вы с Мэгги уже неделю обходите друг друга стороной. Почему?

Дед отвернулся.

— Не понимаю, о чем ты говоришь…

— Я тоже могу сказать тебе: это бред, Поппи. Не хочу нарушать обещание, но поскольку я не знаю, когда приеду снова… — Ангус бросил на нее вопросительный, полный надежды взгляд. Гвин поднялась на ноги, не выпуская руки деда, и проговорила: — Перефразируя слова умудренного опытом человека, адресованные мне, могу сказать, что ей тоже было бы интересно узнать.

Наклонившись, она поцеловала его в лоб, пожала крепкую жилистую руку и вышла, оставив старика в раздумьях.


После того как Алек и Гвин уехали, Ангус еще несколько минут сидел в своем кресле, размышляя. Конечно, ему не нравилось, как теперь молодые люди строят свои отношения. Но, с другой стороны, секс вне брака изобрело не это поколение, в его времена люди тоже иногда спали вместе, не имея на это благословения. Но тогда большинство из них, по крайней мере, понимали, что это плохо. А сейчас…

Он тяжело вздохнул. Что тут можно сделать? Он видит, что эти двое любят друг друга. Пусть он не одобряет их интимных отношений, но понимает: это гораздо серьезнее, чем они хотят представить. Однако оба так упрямы, что никак не могут признаться друг другу в своих чувствах.

Кстати, о чувствах. Гвин права. И если ему стоит поучиться чему-нибудь у своей внучки, так это настойчивости в достижении цели. Само ничего не придет.

Ангус уперся палкой в пол и тяжело поднялся с кресла, потом, стуча и топая, направился в кухню. Мэгги стояла у раковины спиной к нему. Несмотря на то, что его приближение нельзя было назвать бесшумным, она, видимо, не услышала, как он вошел. Тяжело опираясь на палку, Ангус наклонил голову вправо, чтобы посмотреть, чем она так занята. Ага, чистит картошку. Он подождал немного, во-первых, боясь испугать ее, а во-вторых, не зная, что сказать. В конце концов, в последний раз он получал отказ от девушки лет шестьдесят назад.

— Как насчет чашки чаю?

Мэгги не вздрогнула, не ойкнула. Просто положила нож в раковину, вытерла руки о фартук и поставила чайник. Но ничего не сказала и не взглянула на него. Ангус нахмурился.

— Что-то случилось, Мэгги?

Та достала из кармана платок и высморкалась. Потом наконец посмотрела на него. Слабая улыбка промелькнула на ее лице и погасла. Поспешно отвернувшись, Мэгги расплакалась.

Ангус был потрясен. За двадцать лет он ни разу не видел, чтобы она плакала. Плакала — вот так. Да, она прослезилась на выпускном вечере у Гвин. И после смерти Эйлин несколько раз выходила от него, прижав платок к глазам. Но по-настоящему плачущей Ангус никогда ее не видел.

Он проковылял через кухню, настолько быстро, насколько позволяла нога и эта чертова палка. Похоже, Мэгги даже не заметила, что он стоит рядом. Ему хотелось прикоснуться к ней, обнять за плечи, утешить. Но он не сделал этого. Не смог. Испугался. А потому вернулся к своей обычной грубоватой манере разговора.

— Что это, черт возьми, значит?

Слова прозвучали как-то не так. Мэгги обратила на него изумленный взгляд покрасневших, мокрых глаз.

— Все!

Снова высморкавшись, она отступила на шаг в сторону и посмотрела на него так, будто он был во всем виноват.

Засвистел чайник.

— Вот что, Мэри Маргарет, давайте вместе выпьем чаю, и вы расскажете мне, что значит «все».

— Мне надо приготовить ужин.

— По-моему, пятнадцать минут ничего не решат. — Он пододвинул стул и сел. — Наливайте чай.

Мэгги бросила взгляд в сторону раковины, как будто недочищенная картошка нетерпеливо звала ее, потом все же достала из шкафа чашки и два пакетика с чаем. В полном молчании она залила пакетики кипятком, поставила чашки на блюдца, положила рядом ложки. И только после этого села сама.

— Сахар? — предложил Ангус, протягивая ей сахарницу.

Она покачала головой. Ему вдруг подумалось, что он никогда не обращал внимания, пьет ли она чай с сахаром. Или кофе. Сильно ли подсушивает себе гренки. И какой сок предпочитает — с мякотью или без. Но представить свою жизнь без нее он не может, даже напрягая фантазию. И каким-то образом должен был сказать ей об этом.

Он наблюдал, как она выловила ложкой пакетик из чашки и выжала его, трижды обмотав нитку вокруг пакетика и ложки. Потом сделала глоток, на секунду встретилась с ним взглядом и перевела глаза на бахрому клетчатой скатерти.

— Я хочу извиниться за то, что вела себя как ребенок, — сказала она.

— О чем это вы говорите, Мэгги Магир?

— О своих слезах. Я не плакала с тех пор, как… — Она подняла глаза. — В общем, очень давно. Женщине моего возраста это не пристало. Особенно перед… перед другими.

Ангус поставил чашку на стол.

— Вы считаете, что ваши слезы причинили мне беспокойство?

— А это не так?

— Меня больше беспокоит причина ваших слез. — Он поднял руку и пригладил усы. — Если вам плохо, то и мне плохо тоже.

В глазах Мэгги светился вопрос, оттененный надеждой и страхом в равной степени. Наверное, его глаза выглядят так же. Ангус наполнил грудь воздухом — до отказа, как когда-то, шестьдесят лет назад. Он надеялся, что его руки не дрожат, что они не холодны и не шершавы. И что он скажет то, что она хочет услышать.

Только какие-то двенадцать дюймов разделяли их лежащие на столе руки. Но это были самые длинные двенадцать дюймов в истории человеческих отношений. Он сделал еще один глубокий вдох, наклонился вперед и накрыл ее руку своей, в ту же секунду осознав, что никогда прежде не дотрагивался до нее. Это простое соприкосновение наполнило его душу давно забытым ощущением умиротворения.

— Так вот, Мэри Маргарет, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Похоже, у меня появились к вам… определенные чувства. — Он поднял на нее глаза, прося поддержки. И получил в ответ слабую улыбку. Подбодренный, он продолжил: — Романтического свойства.

В наступившей тишине было слышно, как одна из собак процокала когтями по кафельному полу, следуя к миске с водой. В вестибюле часы пробили пять. Из крана капало, и Ангус отметил про себя, что при случае надо будет сменить прокладку.

Мэгги молчала, но он знал, что ему нужно лишь терпеливо ждать. Как на рыбалке. Клюнет или нет. Ничего нельзя сделать, только сидеть и ждать.

— Ангус Робертс, — выдохнула она наконец, — я не готова сегодня отгадывать загадки. Если вы хотите что-то сказать, лучше говорите прямо, а не то я выплесну этот чай вам на колени.

— Я люблю вас, Мэгги, — проговорил он на одном дыхании.

Ее серые глаза тут же наполнились слезами. Еще ни разу в жизни женские слезы так не радовали его.

— О, Ангус… Вы это серьезно?

— Я говорил эти слова лишь еще одной женщине, Мэгги. И, по правде говоря, не думал, что когда-нибудь произнесу их снова. — Он сжал ее руку. — Я не знал, как вы отнесетесь к этому.

— Я отношусь к этому очень хорошо, — улыбаясь, сказала она.

Если бы Ангус не боялся снова сломать ногу или набить шишку, он запрыгал бы от радости. А у нее сердце стучало в груди, в ушах. В течение нескольких минут перейти от полного уныния к такой радости — это ведь нелегко! Он любит ее. В романтическом смысле, так он сказал. Мэгги вдруг удивленно раскрыла глаза и прыснула со смеху.