внушительностью, красотой и ярой жизнедеятельностью. Трое меловских
руководителей почувствовав ли, что враз утеряли всякое значение, что их
помятые, пыльные фигурки захлестнуты и растворены без следа.
Шероховатые серые стены были в белых Щербинах, будто кто долбил их
долотом, по стеклам витрин разбегались от кругленьких дыр прямые трещины‐
следы прошлогодних октябрьских боев конного корпуса Буденного с
деникинцами.
Над крышами висели красные флаги ‐ победно яркими язычками они
прожигали тихое голубое небо, «А наш укомовский флаг сгорел»‚‐ надумал Иван.
Начальник ЧК придержал его за шинель и молча кивнул на круглую
проломленную тумбу для афиш, где вперемежку пестрели пожелтевшие обрывки
и свежие листки.
«Ко всем рабочим, крестьянам и всем честным гражданам Советской России
Советской, Украины!» Иван знал это недавнее воззвание ВЦИК и Совнаркома…
Врангель начал из Крыма наступление на север, высадил десант, захватил Таврию
и Южную Украину.
Недаром и кулаки поднялись. Это же одна банда мировой контрреволюции!
Начальник ЧК постучал пальцами по висевшему рядом приказу Реввоенсовета
Республики. Иван прочитал еще не известный ему приказ: о гуманном обращении
с военнопленными.
Все трое сумрачно переглянулись. Иван сознавал, что это был приказ его
партии ‐ так же, как отмена смертной казни и Запрет экспроприировать кулака. Он
подчинится партии, коли такова ее воля. Но ничего не может он поделать со своей
душой, которая восстает против этого. А если на дороге валяются обрубленные
постромки? Если нас в одну ночь вышибли из Мелового? Если закон
белогвардейцев ‐ жестокость‚ а не гуманность? Если кулаки мстят только за то, что
люди решили быть сытыми не меньше их?.. Как же можно в такую пору лишать
себя права на ответную жестокость и месть?.. У губкома они расстались, ободряюще пожав друг другу руки, и каждый пошел по своему начальству
‐ А‐а! Меловской предводитель! ‐ раскатился по темному коридору бас, весело рассыпая под сводами отголоски. Плохо видя со света, Иван разглядел
только очки да глыбу груди, на которой лежала борода, и узнал члена бюро
губкома Тверцова.
‐ Ну‐ка, выкладывай провинциальные новости, ‐ гудел старик, все явственнее
проступая из полутьмы; ремешок, подпоясывающий косоворотку, свободно
обвисал на животе ‐ Тезисы нашего профсоюзного вождя Шляпникова дошли до
вас? Была дискуссия по предложениям рабочей оппозиции?
Иван, раскрывший было рот, чтобы сообщить о восстании, задохнулся от
неожиданности.
‐ Пулеметов нам не хватило, для дискуссии, ‐ хмурясь, сказал он.
‐ Смотри‐ка! ‐ Колыхнулся от смеха творцов , ‐ Остро сказано. Что, крестьяне
бунтуются? Тут паниковать нечего, мужик еще пошумит, пока мы порядок в
государстве наведем. ‐ Он потыкал огромным пальцем
в грудь Ивану. ‐ Прежде надо разобраться внутри партии и рабочего класса.
Того гляди, и рабочие восстанут, так мы зажали в кулак: демократию.
‐ На сегодняшний день, наоборот ‚ кулак нас, зажал‚ ‐ запальчиво возразил
Иван и с подозрением осведомился: ‐ Это вы что, мнение губкома высказываете?
‐ Спорим, спорим пока, ‐ весело отозвался Тверцов.
‐ Надо во все это вникать, Молодой товарищ секретарь укома.
‐ Не имею времени, ‐ сказал Иван и обошел глыбу, задев ее плечом к
неприятно ощущая, что она даже не шевельнулась. ‐ Кстати, юноша, унтер
Пришибеев тоже органически не переносил дискуссий. Иван не обернулся, но его
резануло словечко «юноша», какое‐то буржуйски слюнтявое, и незнакомое имя
какого‐то унтера, явно оскорбительное… Кто такой Пришибеев?..
Упрямый и несогласный, готовый нарваться на неприятность вошел Иван к
секретарю губкома. Боясь опять услышать вопросы, отвлекающие от главного, он
не успел поздороваться, как заговорил о восстании, которое прошляпил уком.
Секретарь выслушал, молча, склонясь грудью на стол и подняв голову, отчего
смуглый пупырчатый кадык напряженно выступил ив расстегнутого ворота синей
рубахи. За стеклами очков тяжело темнели осуждающие глаза.
‐ Хорошо, хоть не сбежал, а в губком приехал,‐ проворчал он. ‐ Кой‐кого так и
не можем доискаться. Секретарь уже знал о восстании ‐ сообщили телеграфом из
Батраков.
‐ Батраки наши?! ‐ воскликнул Иван.
Секретарь косо поднял бровь над кругляшком очков:
‐ Семью, что ли, туда отправил?
Иван кивнул и покраснел. Секретарь поглядел на пушок его усов и
продолжительно, с наслаждением, провел пальцами по своим длинным черным
усам в которых поблескивали сединки.
‐ Да‐а ‐ протянул он! ‐ Опять в губернии фронт, семью не скоро увидишь. А
каешься ни к чему ‐ ничего вы не прошляпили. Дело то заварилось не на шутку. На
Тамбовщине восстал эсер Антонов, на Дону Маслаков поднялся ‐ в Хоперском и
Усть‐Медведицком округах. И нас не минуло: Колесников развернулся ‐ до самого
Борисоглебска. Какая‐то из его банд и Меловой у тебя отхватила… Ну! Что с тобой
теперь делать? Ежели остался без уезда ‐ поедешь парторганизатором
прифронтовой полосы. Агитируй крестьян, чтоб никто больше к кулакам не
переметнулся. В отбитых селах восстанавливай партячейки. Так помаленьку и до
Батраков доберешься. Не раньше.
Иван, выпрямившись, сидел на краешке потертого кресла и успокаивался.
Все было правильно. Был приказ, а не дискуссия. Было требование отодвинуть
личное. Была суровая и привычная революционная необходимость.
Освобожденно расстегнув потную шинель, Иван с насмешкой рассказал о
встрече в коридоре с Тверцовым.
‐ Свеженьких ловит? ‐ помотал головой секретарь ‐ Ох, и надоели же эти
демагоги! ‐ А кулаки не надоели?‐ ухватился Иван. ‐ Может, их давно бы пора
экспроприировать? Секретарь опять поднял брови и посмотрел сожалеюще:
‐ Неужто у тебя в кармане лежат точные данные, что в твоем уезде поднялись
исключительно одни кулаки? Это интересные данные, выкладывай их скорей
‐Нет у меня никаких данных, ‐ пробурчал Иван. ‐ Счеты сгорели, не до
арифметики было.
‐ Вот как! Даже не до арифметики? А тут без алгебры не обойдешься. Нам с
тобой еще придется разбираться ‐ кто кулак, а кто дурак. Если бы одни кулаки
схватились за винтовки, так им чоновцы и пикнуть бы не дали. Но в том‐то и беда, что средний крестьянин пошел за кулаками. А это значит ‐ давай‐ка у себя будем
просчеты искать. Мы не позволим тебе всех восставших к стенке ставить. Злобных
уничтожим, а озлобленных успокоим. Понял разницу? Алгебра!
Долго просидел Иван в потертом кресле. Разговор все время прерывался: звонил телефон, входили комиссары отрядов, ответственные работники, барышни
с бумагами. Секретарь занимался делами, близкими Ивану по укому, от которых
пахло повседневностью: хлебом ,голодом, потом, кровью. Он требовал от
военкомов быстрейшего подавления восстания и звонил в агитпроп, чтобы
уходящие отряды были снабжены агитлитературой для населения. Просматривая
принесенные бумаги, сердился.
‐ Где это видано, чтоб город губернию кормил? ‐ И мимоходом пояснял
Ивану: ‐ Из Батраков хлеба просят ‐ беженцев много.‐ И тут же ‐ успокаивал его: ‐
Пошарим по уездам, где спокойно. Пережидая перерыв в разговоре, Иван
смотрел на новенькие френчи военкомов и от, нечего делать мечтал о таком же
для себя: провожал снисходительным взглядом барышень в белых нитяных
чулках, в повешенных туфлях и, гордясь, думал о том что Лида у него тоже
городская, только красивей и умней этих… И тотчас тревожно мелькало видение: чемоданчик в пыли...
Потом секретарь продолжал:
‐ Ленин недавно напомнил, как Энгельс о кулаках говорил: если они не
признают неизбежности гибели их способа производства, то марксисты для них
ничего сделать не могут, только наша обязанность…облегчить и им переход к
новому способу производства. Чуешь? Наша обязанность ‐ им облегчить! А
знаешь, что ЦК готов был пойти на территориальные уступки Польше, лишь бы не
начинать войны? Да Пилсудский не захотел. Ленин заявил, что Жизнь польского
крестьянина и рабочего для нас Дороже любых территорий. Чуешь?‐ сердито
крикнул секретарь и стукнул кулаком по столу: ‐ Да за нас каждый поп должен
молиться, как мы по‐христиански хотели бы революцию делать! Мы терпеливые, мы на веки вечные пришли. Вот можешь ты постигнуть или нет, что внуки или там
хотя бы правнуки буржуев, белогвардейцев, кулаков, и русских, и английских, и
немецких все равно придут в царство коммунизма? Все люди земли ‐ наши. В
настоящем ли, в будущем ли значения не имеет, речь то о вечных веках. Вот
революция и торопится отставить жестокость и месть, потому что они ни к чему
для ее конечных целей…
II
Лида сидела в холодной дежурке исполкома. После ночного дежурства
можно было идти домой, но не‚ хотелось шевельнуться. Самым надежным
казалось сидеть так,‐ кутаясь в платок‚ плотней обтягиваясь проредившимся на
локтях пальто и тупо прислушиваться то к боли в висках, то к вою ветра. Сколько
времени она живет в Батраках? Кажется что не шесть месяцев, а много лет прошло
с той июньской ночи двадцатого года, когда бежали из Мелового. На дворе
словно пускали огромную юлу: набираясь, силы, она зловеще взвывала все
протяжнее, и тогда по окну хлестал сухой снег и черные концы тряпки, которой
снаружи была заткнута дыра в стекле, метались испуганно и усердно, потом юла
кружилась медленней, вой переходил в ворчание, и тряпка, подрагивая, обвисала. Лиде вспомнилось, как в детстве ее, заболевшую в гостях, везли из
соседнего местечка домой. Белое поле, белое небо. Солнце движется мутным
пятном и не хочет отвязаться. Хвост лошади развевается все на одну сторону.
Наплывает, наплывает белая муть, и подкатывает тошнота.
Удивительно, до чего часто переносится она в самые далекие годы. Точно вся
жизнь уже кончена и она старуха. Однажды на рождественские каникулы
приехала Лида домой из Лебединской гимназии. Родные Терны, повитые
голубым светом зимнего дня, казались далекими и бедными. Скрипели
оледенелые ведра у журавля. Они пошли в церковь, к праздничной службе ‐ как
прежде, медленно, чинно, втроем. Лида взяла под руки родителей, вспоминая, как раньше мама и папа с обеих сторон держали ее за ручки. В полутемной
церквушке Лида видела трепетание свечей под иконами, слышала мягкий бас
священника, произносящего слова Христа: «Да радость моя будет в вас, и радость
ваша будет совершенна», ‐ и, чувствуя слезы, думала: «Пусть и ваша радость будет
совершенна, мои родимые, пусть ни на миг не замирает в моем сердце любовь к
вам!»
И еще пронзительней становилась боль любви от того, что церковь, Которая в
детстве была самым красивым, самым блистательным местом в Тернах, теперь
казалась трогательно‐жалкой в своем убогом убранстве. И добрый голос
священника повторял все то же, что и годы назад.
А Лида уже коснулась красоты, неведомой ей дотоле‚ ‐ когда впервые
смотрела в Лебедине спектакль, сыгранный заезжими актерами. Она с детства
жила как бы двумя жизнями: обыденной, видимой для всех, когда она словно
холила в привычном будничном платье; и другой жизнью, когда оставалась
наедине с книгами или сама с собой ‐ в постели перед сном. В той, другой жизни в
нее влюблялся красавец Андрий, сын Тараса, и от ее ответной любви он
становился совсем другим: самым верным воином Запорожского войска; и она
звала Андрия освободить от катов Катерину, несчастную Катерину, которую
воспел и оплакал великий Шевченко...
Заезжий театр словно одел в реальную плоть ту жизнь, какая была только в
воображении.
...Священник читал из пророка Исайи глас вопиющее то в пустыне:
«Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези богу нашему », ‐ а
она молилась по‐своему: чтобы Господь сделал прямыми ее стези. Она знала, что
навсегда ее стези ушли из родных Тернов, что теперь пролегают они в Лёбедине, среди Учителей, более мудрых, чем этот пожилой деревенский священник в кругу
умных красивых подруг, между которыми она далеко не последняя по красоте и
уму.
А через несколько лет и Лебедин казался далеким и бедным. Лебедин
померк перед Москвой, как Терны померкли перед Лебедином. Тесные стены
"В буче" отзывы
Отзывы читателей о книге "В буче". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "В буче" друзьям в соцсетях.