восемь лет ему исполнится только весной, а в детсад их с Элькой не приняли из‐за того, что у них есть бабушка.

Вася влез на стенку и с опаскою распрямился в рост. Она оказалась узкой, да еще и

скользкой от слежавшегося снега. Стоило чуть отойти от того места, где была привалена к

ней куча досок, как с обеих сторон стенка отвесно уходила из‐под ног, и если посмотреть

вниз, то кажется, что сам так и покачиваешься то в одну, то в другую сторону.

Готовый упасть и навсегда разбиться, испуганно открыв рот, в который сейчас же

набился ворсистый шарф, Вася побежал по кирпичной дорожке, ухватился с разбегу за

выступ, где стенка поднималась ступенькой, и победно оглянулся.

Было по‐прежнему безлюдно. Два дома, ограждающие двор, студено глазели

белесыми окнами, а там, где они смыкались, пусто зияла арка‐тоннель, ведущая на улицу.

Вася присел на выступ и тоскливо посмотрел на преодоленный путь: ведь надо

обязательно бежать обратно; для себя он уже пробежал, для себя больше не хотелось

бегать, а вот все равно надо. Хоть бы кто появился да увидел, как он бегает.

Пальцы в рукавицах замерзли, ресницы заиндевели до того, что как моргнешь, так

они слипаются.

В тоннеле завиднелись две темные фигуры. Сердце встрепенулось, но тут же замерло

от ужаса. Вася увидел малахаи, опушенные лохматым мехом, с тремя ушами, из которых

одно сзади спускалась на шею; темно‐желтые лица, так туго обтянутые кожей, что

выступали острые кости на скулах; узкие глаза и приплюснутые носы, грязные шубы и

палки с крючками на концах.

Вася знал, что их зовут «киргизы». Они часто ходят по домам, громко стучатся в двери

и говорят тонкими голосами, пронзительно смотря черными глазками:

‐ Клеба нет, курсак пропал. Сапсем беда.

Их боялись, потому что знали, кто они такие. В каком‐то краю, который назывался

Средней Азией, раскулачивали кулаков‐баев. Баи начали в отместку резать скот, а мясо

зарывать в землю. Тогда их стали ловить и они разбежались по Сибири.

Киргизы надвигались прямо на Васю, вскидывал перед собой палки. Вот подойдут и

дотянутся крючками.

По ночам Васе иногда снились киргизы, он вскакивал, спросонок путаясь знакомых

предметов, и перебегал к бабушке. У нее под одеялом было жарко и душно, но, зато

спокойно‐спокойно. А сейчас было страшнее, чем во сне: ни убежать, ни спрятаться на

узкой дорожке, проложенной по отвесной стене; и проснуться нельзя, потому что не

спишь.

Киргизы разошлись, один проковылял мимо стенки и скрылся в первом подъезде, где

как раз Васина квартира.

Вася совсем замерз, а впереди было еще столько страданий: надо бежать обратно и

не миновать встречи с киргизом на пустой лестнице.

‐ Ты зачем туда забрался? ‐ прямо с неба долетел бабушкин голос.

Вася еле задрал закутанную голову и увидел в вышине, в самом верхнем ряду

замерзших окон, бабушкин платок и глаза. Она кое‐как просунулась в форточку, вокруг ее

головы вился теплый пар.

Вася замахал руками, показывая на подъезд.

‐ Иди, иди, ‐ подтвердила бабушка, по‐своему поняв жест. ‐ Обед простынеть. ‐ И

исчезла.

В отчаянии он решил спуститься во двор. А вдруг оба киргиза враз выйдут из

подъездов и окружат? А на стенке он будет бегать вокруг, и не догнать им его. Он

настороженно опять присел на выступ.

Заскрипела дверь подъезда, и показался лохматый малахай. Вася приготовился, ему

стало жарко. Малахай странно дернулся, будто киргиз споткнулся, и бабушкин голос

сказал:

‐ Ступай себе с богом! Получил ‐ и ступай! Ходить тут ‐ детей пугаешь.

Вася рванулся по скользкой дорожке, только замелькали отвесные провалы у самых

ног, пролетел ее без страха в душе и спрыгнул, и сбежал на землю по мягко

покачивающимся, поскрипывающим доскам.

Рядом с бабушкой киргиз оказался плюгавым старичком. Он опять дернулся от

легонького толчка в плечо, заодно бабушка шлепнула по толстому пальто и

подбежавшего Васю:

‐ А ты не лезь, куда не следуеть! Свернешь голову ‐ что тогда будеть?

Вася ворвался домой, оставив позади бабушку на лестнице, тряхнул одной ногой, другой ногой ‐ и валенки из коридора влетели прямо в кухню. Элька, евшая за столом щи, засмеялась.

‐ Эх, киргизы меня ни за что бы не догнали! ‐ крикнул Вася, торопясь разорвать тугой

узел шарфа ‐ Знаешь, как я на стенке бегал!

Вошла бабушка и, отдуваясь, сказала:

‐ О‐ох! Уморилась. ‐ Она помогла Васе раздеться. ‐ И ходють, ходють. Себе голодовку

устроили ‐ до нас добираются.

Вася захохотал. Он готов был сейчас и хохотать, и плакать, и кувыркаться, обуянный

восторгом избавления. Он вспомнил один разговор бабушки с папой. Бабушка из

магазина вернулась без продуктов и заворчала:

‐ Хоть покатом пока…‐ Одни голые прилавки. Ни тебе мяса, ни тебе колбасы. Одна

ржавая селедка. Иван, куда вы колбасу подевали?

Папа показал кулак.

Бабушка оскорбилась:

‐ Ты чего перед матерью кулаками сучишь?

Папа, усмехнувшись, замотал головой, надул щеки и показал руками толстое брюхо.

‐ Ну, буржуй, что ли? сказала бабушка.

‐ Да нет! папа опять обрисовал брюхо и тут же выставил кулак

‐ Ну‐ну, облегченно догадалась бабушка ‐ Пузатый кулак, значить.

Заметив, что Вася смеется, она затормошила его же смеясь:

‐ И чего ж ты под глухой бабкой потешаешься?

Потом обернулась к папе, быстренько смахнув пальцем слезинку:

‐ Ну, и что этот твой кулак? Всю колбасу слопал;

Папа стал показывать, что кулаки режут и закапывают скот.

Вот Вася и захохотал, вспомнив этот разговор.

Он вымыл руки, ополоснул разгоряченное лицо, уселся рядом с Элькой, упершись

коленками в ее коленки. Они обедали на кухне за белым столом, который был

одновременно посудным шкафчиком, поэтому ноги просунуть было некуда и

приходилось сидеть боком. Это было тоже не по‐всегдашнему: мама не велела есть за

этим столом. «Нельзя кособочиться, говорила она,‐ вредно».

Бабушка пристроилась у горячей еще печки ‐ положила на нее доску, а на доску

поставила тарелку. И ей было жарко, и Эльке было жарко ‐ она сидела спиною к печке; и

Васе тоже ‐ позади него под окном была батарея центрального отопления.

Так они сидели втроем, обедали, всем было жарко, неусердно и очень хорошо.

Ой, как быстро бежит время зимой! Скоро уже стемнело. Втроем перебрались в свою

комнату, Вася подпрыгнул, нацелившись на круглую коробочку выключателя, и зажег

электричество.

Бабушка присела было с шитьем, но Вася нарисовал перед ней в воздухе нечто вроде

буквы «Г», что, как известно шахматистам всего мира, обозначает ход конем. Бабушка

заворчала сердито:

‐ Опять у шахматы?

Но Вася знал, что она хитрит, что ей самой хочется сыграть, и только делает вид, что

ей неохота и некогда.

‐ Так и быть,‐ сказала она‚‐ разок сыграем, расставляй.

Папа недавно научил Васю играть в шахматы, а тот показал бабушке ходы разных

фигур. И бабушка стала азартным игроком.

Очень восхищала ее королева:

‐ Эк, махаеть! Куда хочеть!

А про коня говорила с любовью:

‐ Скакнеть у бок ‐ не поймаешь.

Вася зажег настольную лампу, бабушка погасила верхнюю, пространство тепла и

света стало совсем маленьким, сосредоточилось вокруг лакированной клетчатой доски с

ровными рядами точеных фигурок. Вася сделал первый ход, классический и

единственный известный ему правильный дебют: пешкой от короля.

Элька притулилась сбоку, стоя на коленях на стуле и навалившись грудкой на

сложенные ручки.

Ее длинные ресницы торчат неподвижно, курносое лицо выражает сдерживаемое

нетерпение, она ждет сбитые фигуры, чтобы забрать их себе. Длинно‐палая бабушкина

рука с напряженными венами протянулась на свет и задержалась над доской. Затененное

лицо, повязанное белым платком с маленькими черными цветочками, кажется темным и

сумрачным. Бабушка не любит подделываться под кого‐нибудь и поэтому ходит

самостоятельно: пешкою от королевы.

Вася усмехнулся, чувствуя себя мастером, и шагнул слоном. Бабушка скакнула конем, закрывая короля, Вася взял коня.

‐ Эк! ‐ говорит бабушка‐это у нее такое победное восклицание, когда она берет

фигуру.

Она взяла пешкой слона и довольно заявила:

‐ Отбилася!

‐Дай! ‐ тянет маленькие руки Элька и забирает изящные фигурки.

Отец забыл объяснить Васе правила рокировки. Впрочем, игроки и не нуждались в

ней. Короли у них вслед за пешками бродили по доске и тоже участвовали в битвах.

Васе удалось незаметно подвести своего второго слона под неосторожную бабушкину

ладью. «Заметит или нет?» ‐ думал он, втянув голову в плечи и хитро отводя взгляд

совсем в другую сторону.

Бабушка не заметила, и тогда Вася торжественно пронес над доской слона и

сковырнул им на стол ладью.

‐ Да это как же?‐ воскликнула бабушка и хлопнула себя ладонью по темени. ‐ Ух ты, старая, рот раззявила!

А Вася подпрыгивал на стуле и спрашивал Эльку: ‐ Видала?

Бабушка не успокоилась, пока не сбила коварного слона, и в сердцах напутствовала

его:

‐ Чтоб тебя, окаянного!

Бабушкин черный король понемногу вылез чуть ли не на середину доски. Вася

соображал, как бы объявить ему мат, а сам с опаской наблюдал за непонятными ходами

противника. Так и не раскусив подвоха, Вася сделал ход. Тут‐то и раскрылся вдруг

бабушкин замысел, который попросту не поддавался предварительной отгадке. Победно

«экнув», она подняла свою ладью и так ею стукнула собственного короля, запутавшегося

между чужими и своими пешками, что тот, падая с доски, перекувыркнулся через голову.

Подавшись вперед, зажав ладони между коленями, Вася сперва старался понять

размеры постигшей его катастрофы, но вдруг расхохотался. Он не мог усидеть на стуле, свалился на пол, задрыгал ногами, перекатился с боку на бок.

Бабушка неуверенно улыбалась, и в лице ее было и торжество, и недоумение, и, кажется, даже раскаяние, что она своей победой довела внука до такого расстройства.

Вася поднялся с полу, взял сбитого черного короля и приложил его к черным фигурам на

доске.

‐ Это ж мой король! ‐ сказала бабушка таким тоном, будто Вася хотел его отнять.

Большое лицо ее будто уменьшилось, все собираясь в морщинки. Она шутливо

захныкала, всплеснув руками.

‐ А я‐то за ним кралася! сказала она и смахнула с доски фигуры. ‐ А ну их, твои

шахматы! Ужинать лучше будем.

Вася не любил таких штучек. Он даже ничьи признавал с трудом и, когда на доске

оставались только два короля, старался до изнеможения загнать своим королем чужого.

Он прицепился к бабушке, добиваясь признания в проигрыше.

‐ Да где ж я проиграла? ‐ не соглашалась бабушка. ‐ Когда я рассердилась сама на

себя,

В конце концов, Вася так надоел ей, что она проворчала:

‐ Проиграла так проиграла, отцепись только. ‐ И для себя добавила: ‐ Меня с этого не

убудеть.

Ужинать шли на кухню, выключая в комнате свет, и теплый кусочек бытия

перемещался вслед за ними. А дверь в комнату родителей стояла безмолвная, плотная, будто вела в нежилое помещение. Она, правда, и при отце с матерью чаще всего была

закрыта и безмолвна, но все равно тогда было по‐другому. Ее можно было распахнуть и

увидеть, как мама сидит в глубине комнаты за письменным столом у окна, обложившись

бумагами и книгами, а папа притулился у обеденного стола возле самых дверей и что‐то

пишет карандашом на листочке или читает газеты, и кажется, что он тут приткнулся

случайно и все равно ему скоро уходить...

На другое утро, открыв глаза и полежав с минутку, Вася понял, что в доме произошли

перемены. Бабушки, как всегда, в комнате уже не было, ничьи голоса не раздавались, но

в ванной лилась вода, из коридора в кухню кто‐то прошел бесшумно, не стуча и не

шаркая, а как бы лишь надавливая на пол.

Вася бросился в кухню и увидел склонившееся к нему круглое мамино лицо со

строгими серыми глазами. Оторвавшись от мамы, он захлопал ладошкой по двери в

ванную. Плескание прервалось, и папин голос сказал:

‐В чем дело?

‐ Это я! ‐ закричал Вася. ‐ Здравствуй!

‐ Привет, привет,‐ крикнул папа. ‐ Я сейчас выйду.