Васином веку.

Меры ликвидации начались с ареста председателя крайисполкома Грядинского.

Вася видел его несколько раз, всегда рядом с Эйхе: он был толстый, как Трусовецкий, и

носил расшитые косоворотки.

Ребята раздобывали у смятенных родителей обрывки сведений и стаскивали их в

кучу во двор. Они коллективно закончили следствие чуть ли не раньше следственных

органов. Во всяком случае, в «Советской Сибири» подробностей не появилось, кроме

слов: «Заклятый враг народа». А ребята знали, что Грядинский был в командировке в

Кемерово, заезжал к Дробнису и провел с ним наедине несколько часов. Шофер, который

возил председателя крайисполкома донес об этом в НКВД.

Вот она какая тянулась цепочка ‐ Пятаков был связан с Зиновьевым, Дробнис был

связан с Пятаковым, Грядинский был связан с Дробнисом! Но многие были связаны

Грядинским, и цепочка не могла на нем кончиться.

Однажды утром Вася и Элька, как всегда спустились во двор, чтобы встретиться с

Борькой Сахно и вместе идти в школу.

Небо было голубым и теплым, но в затененном домами дворе, как в колодце, стоял

холод; грязь, уже расплывающаяся днем, застыла колдобинами, и под ногами позванивал

битый ледок из луж, промерзших за ночь.

Борьки еще не было, и Москалевы от нечего летать разглядывали ломовую лошадь с

телегой стоящую у второго подъезда. Ее хозяин, узкоглазый алтаец, не двигаясь, равнодушно стоял рядом, опустив к сапогу плетку, надетую ремешком на запястье.

‐ Вдруг Вася увидел, как в дверь спиною протиснулся Эркемен Усургашев и следом ‐

его брат Николай. Они вытащили какой‐то ящик и взвалили его на телегу, к узлам и

чемоданам. Эркемен отчужденно взглянул поверх Васиной головы, будто не узнал

приятеля, и братья опять пошли в подъезд, молча посторонившись перед выскочившим

Борькой.

‐ Что это они? ‐ живо спросил Борька, оглядываясь на хлопнувшую дверь.

Вася пожал плечами, хозяин телеги нехотя открыл рот:

‐ Карыма ночью сажали. Домой едут ‐ Ойротия.

Эркемен с Николаем вывели под руки мать, ее коричневое морщинистое лицо было

неподвижно, рот сжат, и из немигающих, вырезанных в тугой коже глаз стекали слезы.

Она села на телегу, братья вместе с возчиком двинулись рядом.

‐ Пока, ‐ тихо сказал Вася.

‐ Эркемен оглянулся, его индейская физиономия дрогнула, он разжал челюсти:

‐ Пока.

‐ Пойдем, ‐ испуганно прошептала Эля, дергая Васю за рукав.‐ Опоздаем.

Телега, мягко громыхая по застывшей грязи двора, втянулась в узкий туннель. Ребята

шли за ней, пока она не повернула на Красный проспект, к вокзалу, а они втроем пошли

по Коммунистической, мимо темно‐серого здания, куда отвезли ночью маленького, кривоногого Усургашева.

Через несколько дней Вася прочитал в «Советской Сибири»: «Японо‐фашистский

шпион Усургашев хотел надеть на трудящихся Ойротии ярмо байско‐зайсанской

эксплуатации»

‐ Знаешь, что Усургашев арестован? ‐ спросил он у отца.

Тот цыкнул губами и ответил так коротко, как никогда не отвечал:

‐ Да

‐ Он тоже, что ли, оппозиционером быт?

‐ Никогда не был.

‐ Теперь врагами стали не только оппозиционеры?

Папа сухо сказал:

‐ У нас враги ‐ фашисты.

II

Лида шла из театра вместе с Хитаровыми, и перед глазами ее еще отпечатывались

сцены в бараке и в Беломорской тайге, еще стоял в ушах то ядовито‐вежливый, то

истерически пронзительный голос Кости ‐ капитана.

С семейством Хитаровых Лида сдружилась и полюбила бывать у них. Она не

отягощала хозяев, и они не угнетали ее показной суетливостью. Если они пили чай, то

ставилась на стол лишняя чашка, только и всего. Если Петр Ильич читал газеты, то и

разговор завязывался о последних новостях. А новостей было много, это было щедрое на

новости

время. В декабре на Чрезвычайном 8 Всесоюзном съезде Советов Сталин

провозгласил, как всемирно‐исторический факт, завершение первой фазы социализма.

Давно

ли грозное слово «прорыв» господствовало на страницах газет? Прорыв в Кузбассе…

Прорыв на Сибкомбайне... Прорыв на транспорте... Конечно, действовали и вредители, но

больше было неумения, безграмотности, расхлябанности. И вот теперь вместе с могучей

индустрией выросли опытные кадры, кадры стахановцев, научившихся трудиться по‐

социалистически.

Давно ли построен Беломорканал? А полтора месяца назад заполнен водой на всем

своем протяжении новый канал ‐ Москва ‐ Волга. Давно ли взлетел в небо стратостат

«СССР»? А теперь уже не на воздушном шаре на советском военном самолете Владимир

Коккинаки побил мировой рекорд высоты, поднявшись в небо на 14,5 километра. И

мальчишки во дворе, в том числе и Вася, распевают неизвестно откуда взявшуюся

песенку:

Если надо, Коккинаки

Долетит до Нагасаки

И покажет он Араки.

Где и как зимуют раки.

А несколько дней назад экспедиция во главе с Отто Юльевичем Шмидтом на

самолете, пилотируемом Героем Советского Союза Михаилом Водопьяновым, достигла

Северного полюса. Там начала действовать дрейфующая станция «Северный полюс‐1», и

имена Папаиина, Ширшова‚ Федорова, Кренкеля в тот же миг стали известны всему миру.

Если бы Лида писала публицистическую статью, то она непременно употребила бы

такой образ: индустриально‐колхозная основа социализма ‐ это взлетное поле, с которого

взмывают один за другим к всемирным подвигам Герои Советского Союза.

Хитаров, подбирая потактичней слова, говорил, что, кажется, где‐то этот образ уже

промелькнул,‐ и тут же добавлял, что это очень точный образ и он только еще рождается

в прессе.

Иногда Лида отнекивалась от приглашения, опасаясь быть в тягость, и чувствовала, что Хитаровым неприятен ее отказ.

С Надеждой Ивановной потому было приятно, что она не навязывалась, как многие

другие женщины, поскорее в подружки, не выкладывала тайны своей души в обмен

на чужую душу. Хитаровы, к тому же, были завзятыми театралами, что совсем

сблизило Лиду с ними. Вот уже четвертый сезон работал в Новосибирске отличный театр

«Красный

факел». Это название он получил не здесь, он привез его из Одессы, где зародился

еще в гражданскую войну, и тем удивительнее было, как это название подходит

Новосибирску, как ассоциируется оно с тем факелом, который трагическая рука вознесла

возле дома Ленина.

Театр гордился, что у него есть артист Иловайский. Лида любила видеть на сцене его

взметнувшуюся ввысь фигуру и высокие приподнятые плечи, как сложенные крылья у

орла. Он играл Гамлета, и Лида, конечно, сравнивала его с Качаловым, и все же не могла

так прямо сказать себе: «Далеко ему до Василия Ивановича». Просто это был другой

Гамлет, не юноша, а мужчина, и не столько он был раздираем сомнениями

справедливости своей мести, сколько мучительно обдумывал каждый свой шаг на пути к

ней. Тот юный, мятущийся Гамлет был ей несравненно ближе. И вообще, Качалов ‐ это

совсем другое. Лиде казалось, что он всю свою жизнь, роль за ролью, обнажает перед

людьми собственную душу, не оставив ничего потаенного. И нечего было скрывать перед

людьми в этой богатой и сложной, и гармоничной душе. Наверное, такие души и учат

исподволь человечество прозрачной ясности отношений, о которой мечтал Маркс.

Символ веры ее: прозрачная ясность отношений! Может быть, она возненавидела

Москалева только за то, что он надругался над ее символом веры. Может быть, она

потянулась к Хитаровым потому, что увидела в их семье прозрачную ясность...

‐ Тебе, Лидия Андреевна,‐ спросил Хитров,‐ «Аристократы» не напомнили чем‐то «На

дне»?

‐ Пожалуй,‐ ответила она, подумав.

‐ Как‐то и круг героев схож. И по языковому богатству пьесы близки, и

психологической остроте столкновений, и по какому—то воинствующему гуманизму.

‐ Да‐да... А в третьем акте как органично слита героика с великолепным комизмом!

Надежда Ивановна отозвалась:

‐ Хорошо этот бывший вредитель Садовский сказал о Косте‐капитане: «Какой

человек в люди выходит!»

‐ Да, да‐да,‐ засмеялся Петр Ильич. ‐ А Костя‐то, Костя закричал в отчаянья; «Взяли

гипнозом доверия!»

Они дошли до Почтамта и свернули в Первомайский сквер, недавно разбитый

комсомольцами на пустыре. Пройдя по тропинкам, еще не оформившимся в аллеи, они

вышли на Красный проспект.

Там, где кончался бульвар, невдалеке от Дома Ленина, на месте рабочего с

засученными рукавами, поднявшего молот, стояла теперь статуя Сталина. В длинной до

пят, распахнутой шинели, в военной фуражке. Сталин простирал над Проспектом руку. На

эту статую новосибирцы не собирали денег, не покупали кирпичики. Просто рабочего

обгородили однажды деревянной опалубкой, и когда сняли ее, там уже стоял Сталин.

Скульптуры были одинаковые и размером, и цветом, поэтому подмена как‐то даже не

бросалась в глаза.

‐ Эх, отцы города!‐ тихо проворчал Хитаров. Другого места не нашли. Обязательно

надо ломать да заменять.

Лида порадовалась, что и тут нашла созвучие в душе Петра Ильича, хотя вспомнила, что не кто иной, как Хитаров, первым велел дать в «Советской Сибири» фото только что

установленной статуи... Лида понимала ‐ так требуется.

‐ Да и сделано довольно топорно‚‐ поддержала она.

Надежда Ивановна беспокойно взглянула на обоих.

‐ Уже давно прошли мимо статуи Сталина, помолчав от неловкости, что пришлось

говорить шепотом, как вдруг Петр Ильич, крякнув, сказал:

‐ Эх‐ха, гипноз доверия!

И Лида поняла, о чем он думал. Если бы не господствовал гипноз доверия, о котором

так хорошо рассказал Николай Погодин!.. Так поняла Лида сокрушенное ироническое

восклицание Петра Ильича.

Несколько дней назад она была на заводе «Труд», где выясняла, почему запушена

агитационная работа. Секретарь парткома, неприятно, украдкой, приглядываясь к Лиде, сказал хрипловатым баском:

‐ Ждем, когда райком даст агитаторов. А то своих выдвинешь, а они троцкистами

окажутся, и сидеть вместе с ними ни за что ни про что.

Лида без труда нашла еще схожие факты, их было сколько угодно, ‐ и написала

статью о боязливом секретаре и о других, кто внезапно разуверился в товарищах, с

которыми работал бок о бок долгие годы. Она, зав отделом партстроительства. хотела

помочь партийным кадрам избавиться от гипноза недоверия.

Признаться, вспоминая историю с Кожурихой, она думала, что редактор отложит ее

статью, пока с чем‐нибудь подобным не выступит Центральная печать, и уже собиралась

стучаться в «Правду», уверенная в своей правоте. Однако редактор статью напечатал. Но

она потонула на газетной полосе среди кричащих заголовков: «Гнездо троцкистов и

чужаков», «Идиотская болезнь ‐ беспечность», «Докатились!»‚ «Затхлая атмосфера в

Запсибвнешторге».

А скоро,‐ дело было в апреле‚‐ появилась статья Молотова: «Наши задачи в борьбе с

троцкистскими и иными вредителями, диверсантами и шпионами». Председатель

Совнаркома писал: «Пока есть хоть один вредитель—двурушник в нашей среде, нельзя

забывать об опасности, нельзя успокаиваться, нельзя утешаться, что массы за нами». А

потом «Правда» пришла с передовой: «Беспощадно громить и корчевать троцкистско‐

правых шпионов».

Не было у Лиды сил спорить с Молотовым и «Правдой», да, по существу, с чем же тут

было спорить? Ведь, конечно, надо корчевать шпионов, и громить вредителей‐

двурушников. Только снова мерещился ей призрак упрощенности: разве можно

корчевать так, что коммунисты боятся доверить друг другу даже агитационную работу?

И вот уже два месяца она старается ничего не писать, сама: ее писания ничему не

помогают, а обвинять людей, даже не зная за что, она не может. Она надеялась, что

это просто очередные перегибы, которые частенько бывали у нас во время

политических кампаний, и сама же партия ударит по ним, как била прежде. А пока лучше

редактировать чужие заметки да организовывать у работников крайкома передовые

статьи. А что она может сделать еще? Разве что утешаться благодушными Хитаровскими