Въ эту минуту цѣлый дождь фіялокъ осыпалъ ея стройную фигуру и въ зимнемъ саду показалась маленькая Генріэтта; она остановилась у рѣшетки и прижала блѣдныя руки къ порывисто дышащей груди.

– Браво, Кети, – вскричала она. – Я бы съ радостью бросилась къ тебе на шею, но – посмотри на меня! Вѣдь просто смѣшно! Ты такая здоровая тѣломъ и душою – а я!… – Голосъ ея оборвался.

Кети бросила на столъ шапочку, все еще бывшую въ ея лѣвой рукѣ и побѣжала къ сестрѣ. Она нѣжно обняла слабое существо и едва удержала душившія ее слезы при видѣ исхудалаго личика Генріэтты. Флора закусила губы. Младшая сестра казалась величественною нетолько по своей фигурѣ, но и въ ясныхъ глазахъ ея и въ очертаніи губъ видѣлось рѣдкое прямодушіе независимости, въ присутствіи которой часто становится неловко. Въ головѣ ея вдругъ шевельнулось темное предчувствіе, что эта молодая дѣвушка будетъ ей нѣкоторою помѣхою въ жизни. Порывистымъ движеніемъ сняла она шляпку и провела рукою по волосамъ, расправляя маленькіе локоны.

– Неужели ты привезла этотъ поэтическій узелокъ изъ Дрездена? – спросила она сухо, взглянувъ на связанный платокъ въ рукѣ пріѣзжей.

Молодая дѣвушка развязала концы платка и поднесла голубя къ Генріэттѣ.

– Этотъ маленькій паціентъ принадлежитъ тебѣ, – сказала она. – Эту бѣдняжку подстрѣлили, она упала на мостовую мельничнаго двора.

Теперь она выдала свой визитъ на мельницѣ, но президентша сдѣлала видъ, будто не слыхала послѣднихъ словъ; она съ неудовольствіемъ посмотрѣла на раненую птичку и обратилась къ совѣтнику.

– Это уже четвертая, Морицъ, – сказала она ему укоризненнымъ тономъ.

– И къ тому-же моя любимица, моя серебрянная головка! – сказала Генріэтта со слезами скорби на глазахъ.

Совѣтникъ поблѣднѣлъ отъ гнѣва.

– Прошу васъ, дорогая бабушка, не упрекать меня въ этомъ, – воскликнулъ онъ съ запальчивостью. – Я дѣлаю все, что отъ меня зависитъ для прекращенія этихъ возмутительныхъ продѣлокъ, но до сихъ поръ не могу найти зачинщика, который прячется за цѣлою толпою озлобленныхъ рабочихъ. Тутъ ничего нельзя сдѣлать и я нѣсколько разъ просилъ Генріэтту не выпускать на волю своихъ голубей до тѣхъ поръ, пока бунтовщики не усмирятся.

– Такъ ты полагаешь что мы должны будемъ уступить? – замѣтила президентша съ насмѣшливою улыбкою. Она нетерпѣливо передергивала бѣлую вуаль, окружавшую ея лицо и шею, какъ будто ей сдѣлалось жарко отъ внутренняго волненія. – Я думаю, ты самъ сознаешь, Морицъ, что подобное равнодушіе еще больше подстрекаетъ этихъ бездѣльниковъ на всякія дерзости. Дойдетъ до того, что имъ наскучитъ подстрѣливать голубей и они будутъ избирать болѣе благородную дичь.

– Зачѣмъ вы употребляете такія краснорѣчивыя фразы, бабушка, когда сама партія называетъ это дѣло по имени? – сказала Флора со всегдашнею небрежностью въ тонѣ. – Моя горничная, отворяя сегодня ставни, опять нашла письмо на подоконникѣ и принесла его мнѣ. Это грозное посланіе лежитъ у меня на столѣ, я его сберегла на тотъ случай, если ты захочешь присоединить его къ своимъ документамъ, Морицъ. Новаго въ немъ, конечно, ничего нѣтъ – все тѣ-же фразы! Но мнѣ интересно знать почему эти люди удостоиваютъ своею ненавистью именно меня?

Кети очень хорошо поняла, почему ненависть рабочихъ обращена была на Флору; легко было догадаться, что это властолюбивое созданіе, съ презрительными рѣчами обо всѣхъ ея окружающихъ, стоитъ во главѣ всѣхъ распоряженій, исходящихъ изъ этого дома.

– Эти злобные нападки тѣмъ болѣе смѣшны и непонятны, что я такъ живо интересуюсь соціальнымъ вопросомъ, – продолжала Флора послѣ минутнаго молчанія, – всѣ знаютъ, что я выпустила въ свѣтъ нѣсколько статей въ пользу рабочаго класса.

– Одними статьями въ наше время ничего нельзя сдѣлать, – замѣтилъ докторъ Брукъ. – На этомъ вопросѣ притупились лучшія перья, а волны негодующихъ все не перестаютъ бушевать.

Всѣ невольно посмотрѣли на него.

– Такъ что-же по вашему нужно дѣлать? – спросила Флора съ колкостью.

– Нужно самимъ поближе узнать людей и разсмотрѣть ихъ требованія. Какая польза изъ того, что ты, начитавшись разныхъ рукописей и брошюръ составишь статью за, или противъ этой задачи?

– Прошу васъ не говорить такъ увѣренно, – сказала Флора, между тѣмъ, какъ въ глазахъ ея вспыхнуло пламя ярости.

– Не думаю, что-бъ твои статьи попали этимъ людямъ на глаза, – продолжалъ Брукъ совершенно хладнокровно, – а если даже и попадутъ, – то въ чемъ они имъ помогутъ? Одни слова не построятъ имъ домовъ для жительства. На женщинахъ въ богатыхъ семьяхъ лежитъ прямая обязанность заботиться о благѣ своихъ низсшихъ братій и улучшать ихъ бытъ. Онѣ могутъ сдѣлать много хорошаго своимъ вліяніемъ на мужскую натуру, своимъ нѣжнымъ посредничествомъ и своимъ умомъ.

Президентша молча разгладила складки своего сѣраго атласнаго платья и сказала равнодушнымъ тономъ:

– Я съ удовольствіемъ помогаю бѣднымъ, но я не привыкла давать милостыню въ руки самимъ нуждающимся и потому не мудрено что никто не знаетъ когда и сколько я даю имъ. Впрочемъ это меня нисколько не безпокоитъ, не смотря даже на то, что мнѣ платятъ такою неблагодарностью и дѣлаютъ столько дерзостей.

– Дерзости и грубости отвратительны. Никто не можетъ осуждать ихъ строже меня, – возразилъ холодно Брукъ; – но…

– Что-же это но? не будете-ли вы говорить, что мы, женщины, сами ихъ вызвали?

– Да, вы удержали человѣка, желавшаго протянуть бѣднымъ людямъ руку помощи; требованіе рабочихъ не было несправедливою выходкою, они сначала не дѣлали грубостей, они не милостыни просили у своего хозяина, а помощи для того, что-бъ имѣть возможность больше выробатывать и жить въ нѣкоторомъ довольствѣ.

Пожилая дама ласково похлопала его по плечу и сказала твердымъ, отрывистымъ голосомъ, которымъ всегда желаютъ прекратить разговоръ:

– Вы идеалистъ, докторъ.

– Я только другъ человѣчества, – отвѣтилъ онъ улыбаясь и взялъ шляпу.

Его невѣста давно уже отвернулась отъ него и подошла къ противоположному окну. Рѣдко можно было встрѣтить женское лицо съ такимъ враждебнымъ выраженіемъ, какъ ея красивый профиль съ крѣпко сжатыми губами… Этотъ человѣкъ осмѣлился сказать, что она собираетъ чужія идеи изъ разныхъ брошюръ – неслыханное дѣло при ея талантѣ! Правда, что ея барская ножка никогда не ступала по грязному полу прядильни зятя и она никогда не знакомилась съ жизнью и нуждами рабочихъ: – но къ чему это? Развѣ необходимо въ дѣйствительности видѣть и испытать то, о чемъ пишешь? Смешно! Къ чему же тогда имѣть умъ и фантазію? До настоящей минуты докторъ никогда не говорилъ о ея литературномъ дарованіи, – изъ учтивости и уваженія. Теперь-же онъ вдругъ смѣялся надъ ея дѣятельностью такъ необдуманно и безтактно.

– Не понимаю, бабушка, почему ты вывела то заключеніе, что Брукъ идеалистъ? – сказала она со сверкающими глазами. – На мой взглядъ онъ выразился объ этомъ вопросѣ сухою прозою. По его росписанію мы должны отказаться отъ комфорта, не заниматься умственнымъ развитіемъ, а варить супъ простолюдинамъ. Мы даже не въ правѣ защищать тишину нашего парка, потому что мѣшаемъ мальчикамъ шумѣть подъ нашими окнами и стѣсняемъ ихъ свободу. – Она рѣзко засмѣялась. – Впрочемъ такіе филантропы частенько ошибаются въ своихъ симпатіяхъ. Случись съ ними такое столкновеніе какъ съ нами, и они точно также отстронятъ его, какъ и мы.

– Мнѣ нечего терять, – сказалъ докторъ слегка улыбаясь.

Флора быстро прошлась по комнатѣ; ея маленькіе локончики развивались по воздуху, а тяжелый бархатный шлейфъ волочился по мраморному полу.

– Съ сегодняшняго утра ты не имѣешъ права говорить этого, Брукъ. Мнѣ сказалъ Морицъ, что ты сдѣлался домовладѣльцемъ. Такъ ты не шутя рѣшился купить эту хижину по ту сторону рѣки, и тѣмъ осуществилъ свою угрозу.

– Мою угрозу?

– Какъ-же прикажешь иначе назвать ту ужасную перспективу будущности, которую ты мнѣ готовишь? Ты вѣдь самъ сказалъ вчера, что на сбереженныя деньги покупаешь клочокъ земли, который мнѣ ужасенъ своей нищетой и безобразіемъ. Но для чего ты купилъ эту землю – мнѣ очень интересно знать, вѣдь не для того-же, что-бъ любоваться ея видомъ и потому я спрашиваю тебя серьозно: кто долженъ тамъ жить?

– Твоя нога можетъ не вступать туда; если ты не хочешь.

– И не пойду, въ этомъ ты можешь быть совершенно увѣренъ…

Докторъ такъ многозначительно посмотрѣлъ на молодую особу, что голосъ ея замеръ и она невольно остановилась.

– Я назначилъ этотъ домъ для моей тетушки и оставляю для себя только одну комнату, гдѣ буду заниматься лѣтомъ въ свободные часы, – сказалъ Брукъ болѣе спокойнымъ голосомъ, чѣмъ можно было ожидать.

– Желаю вамъ веселиться! Такъ это будетъ лѣтнимъ убѣжищемъ! А гдѣ-же вы будете жить зимою!

– Зимою я буду довольствоваться зеленымъ кабинетомъ, который ты мнѣ сама назначила въ нашей будущей квартирѣ.

– Откровенно говоря, наша квартира мнѣ больше не нравится. Окна выходятъ на большую улицу и этотъ вѣчный шумъ будетъ мѣшать мнѣ заниматься.

– Въ такомъ случаѣ я заплачу хозяину неустойку и поищу другую, – отвѣтилъ Брукъ съ невозмутимымъ хладнокровіемъ.

Флора пожала плечами, отошла отъ него и стала передъ сестрами. Кети показалось, что прекрасная невѣста топнула ногою; она посмотрѣла въ потолокъ и какъ будто хотѣла сказать:

– Боже мой, неужели ничего на него не дѣйствуетъ!

Въ эту минуту президентша такъ громко позвонила, что звонъ колокольчика раздался по всему длинному корридору. Пожилая дама казалась нѣсколько оскорбленною – въ ея присутствіи такія безтактныя выходки были непозволительны.

– Ты вѣрно составила себѣ печальное мнѣніе о гостепріимствѣ въ домѣ твоего зятя, Кети, – сказала она молодой дѣвушкѣ. – Тебя даже не попросили снять дорожную кофточку и не предложили тебѣ стула; вмѣсто этого ты волею неволею должна выслушивать неинтересныя распри и стоять на холодномъ каменномъ полу, между тѣмъ какъ тамъ лежатъ теплые, мягкіе ковры. – Съ этими словами она указала на противоположный уголъ комнаты, заставленный чудною рѣзною мебелью и устланный дорогими узорчатыми коврами, затѣмъ, она обернулась къ вошедшему лакею и велѣла приготовить нѣсколько комнатъ для молодой гостьи.

Этимъ кончилось всеобщее напряженное состояніе, совѣтникъ поспѣшилъ снять съ Кети кофточку, а Генріэтта вышла изъ зимняго сада, унося съ собою свою бѣдную голубку.

– Развѣ вы не желаете напиться съ нами чаю? – спросила президентша Брука, видя что онъ собирается уходить.

Докторъ вѣжливо извинился, объясняя свое удаленіе тѣмъ, что его ждутъ еще больные – причина весьма основательная, но тѣмъ не менѣе Флора саркастично улыбнулась и посмотрѣла на него; сдѣлавъ видъ, что не замѣчаетъ этой улыбки, онъ подалъ ей руку, простился съ совѣтникомъ и съ особеннымъ почтеніемъ поклонился Кети, такъ какъ для него она все еще была посторонней дѣвушкой, пріѣхавшей изъ чужой стороны.

– На будущее время, Флора, прошу тебя избавить меня отъ подобныхъ безтактныхъ сценъ, – сказала президентша нахмуривъ брови и возвысивъ голосъ. – Ты имѣешь полную свободу дѣйствій и можешь достигать своей цѣли какими путями желаешь – я никогда не становилась тебѣ на дорогѣ, но я рѣшительно запрещаю тебѣ выводить сцены в моемъ присутствіи и прошу тебя не забывать этого.

– Хорошо, милая бабушка, – отвѣчала Флора съ насмѣшливою улыбкою, – но сознайся, что ты хочешь этимъ сказать: пускай въ этомъ домѣ совершится убійство, или пожаръ, – все равно, лишь бы это не касалось до президентши Урахъ… Отлично, я и не буду этого больше дѣлать. Нашъ домъ настолько великъ, что я могу избавить тебя отъ выслушиванья моихъ сужденій. Я только боюсь потерять всякое терпѣніе.

– Флора! – вскричалъ совѣтникъ умоляющимъ голосомъ.

– Хорошо господинъ фонъ Ремеръ! Я очень хорошо знаю, что должна принимать теперь во вниманіе твое новое дворянское достоинство. Боже мой! Я должна выносить все это на своихъ плечахъ! За что я обречена на всеобщую ненависть?

Она схватила свою шляпку, подобрала бархатный шлейфъ и собиралась выйти, какъ остановилась передъ Кети.

– Видишь, сокровище мое, – сказала она взявъ свою сестру за подбородокъ, – такова бываетъ участь женщины, когда она на минуту дѣлается сантиментальною и увлекается мнимою любовью. Ноги ея запутываются въ желѣзную петлю и она убѣждается на сколько справедливо старинное правило: прежде испытай, а потомъ свяжись на вѣки! Не забывай твоей сестры и будь осторожна, дитя мое! – Съ этими словами Флора вышла и Кети смотрѣла ей вслѣдъ широко раскрытыми глазами. Какая странная невѣста была ея прекрасная сестра!

VI.

Близь западной границы парка лежали остатки стараго барскаго дома Баумгартенъ. Отъ этого рыцарскаго замка, нѣкогда хорошо укрѣпленнаго и окруженнаго канавами, осталась еще довольно обширная башня, къ которой съ одной стороны примыкала каменная стѣна одного изъ боковыхъ флигелей.