Ирина Стельмах
В ДОМЕ С ВЫСОКИМИ ПОТОЛКАМИ
ЧАСТЬ 1
Мне снился сон,
я в нем была
не то ослепшей от вина,
не то прозревшей от похмелья…
Глава 1
«А теперь уходите… – кажется, она сказала все… все, что могла и хотела сказать, все, что вмещали ее глаза и губы, а еще ее руки, которые немели от каменных взглядов и чужих лиц, все сказали и ее волосы, и высокий лоб. Больше слов не было, она и так сделала невозможное – она говорила, – уходите, прошу…»
Мужчина раскланялся и вышел, забыв закрыть за собою дверь. На кровати послышались слабые стоны, этот призыв о помощи за минувшие дни стал наваждением, «криком в ночи». Неудержимо тянуло сбежать из этой ненавистной комнаты, из этого мира тупиков и разочарований, бежать без оглядки, и сев в первый встречный экипаж, уехать в неизвестном направлении, только сейчас и сию минуту, и ни минутой позже. Но что-то держало ее у кровати, подле окна, которое вот уже несколько дней не открывалось и стула с шерстяной накидкой.
Минуты. Минуты. Минуты. И жалость к себе. Себя жалеть низко, но не жалеть невыносимо вовсе. Она беззвучно присела на стул. Сколько это еще продлится, ее жизнь увязла в темной и опостылевшей комнате, и снова эта «комната». Так ненавидеть это место, и так желать уснуть, закрыть веки и забыться, потеряв контроль над временем. Еще одна потеря…
Очнулась она от легкого прикосновения к руке. Сон покинул ее слабое тело, и хотя она не спала вторые сутки, взгляд, как и прежде, оставался живым.
— Воды, – едва услышала она. Голос прозвучал тихо, еле слышно, не долетев до блеклых стен комнаты. Голос старика, как и все здесь, она выносила с трудом. Она больше не любила себя — не было причин не любить, но и любить тоже… Ведь люди любят себя, с нежностью отдаются этому чувству и оберегают его. До недавнего времени так было и с ней, но отныне все переменилось. Она напоила больного водой, и снова вернулась на свое место. Стул, молча, принял ее ношу. В ней больше не осталось себя. Глубоко вздохнув, она поплыла по волнам безудержных мыслей. Смирение – вот тот оплот, что она воздвигнет в своей душе. Больной умирает, оставляя долги и осень, уже успевшую выморозить мостовую в центре города. Да, ему было за что мстить, прожигателю жизни, баловню фортуны, губителю судеб, и это еще далеко не весь список его многочисленных «побед». Но какая ирония умереть нищим, в глубоком одиночестве, с посмертным подарком — безликой племянницей. Кто знал ее в этом городе, кто был близок, и кто мог вспомнить, если бы ее не стало? Никто, лишь случайные знакомые и бродячие собаки. Она в городе уже больше полугода — незаметно мелькает на улицах Лондона, перебегает их, пугаясь лошадей, да что лошадей, людей, больших и маленьких, всех… Одни дети радовали ее взор, безобидные создания, наделенные светлой душой и чистыми помыслами.
Полночь приходила к ней всегда через окно. Вот и сегодня в нем повис неяркий, но уже почти налитой шар, а значит, до полнолуния оставалась ночь. Как медленно тянется время и как одиноко. Но разве об этом можно думать? Нельзя, равно, как и нельзя думать о будущем, о страхе, и о лечебнице в шотландской глуши, да и стоит ли думать вовсе… Мысли ее теперь такие же враги, как и кредиторы больного, только напоминали о себе значительно чаще. Если бы она могла вернуть время… Но сколько можно бичевать себя этим. Ей вдруг вспомнилось раннее утро в Полмонте – больничные койки не располагали к долгому сну, и уже в предрассветную пору она была на ногах. Вот и в то утро, вдыхая ароматы сочных трав, заслушиваясь пеньем неспокойных птиц, ее тянуло оставить этот мир; душой, полной отчаяния, хотелось взмыть вверх, к недосягаемым высотам и белым облакам пустоты. Избавить себя от страданий – вот что могло стать лучшим лекарством для ее больной души. Но так и не стало. Она не нашла в себе сил выпить его, набрать полные воздуха легкие, и закрыть свои глаза…
Утро было таким же тихим, как и ночь. В этой части города одна бедность была сильней тишины. Ее сил хватило на то, чтобы умыть свое уставшее лицо и шею, и поправить съехавшее за ночь одеяло больного. Еды не осталось. За два прошедших дня она не ела ничего, кроме хлеба, а больного поила теплым молоком. Деньги, лежавшие в ее кармане, были тщательным образом отсчитаны на похороны старика. Она грустно улыбнулась. Кто и выигрывал в этой комнате, так это он… Его лицо уже отмечено смертью, и он скоро избавится от земного бремени. Его похоронят, и он больше не будет скитаться по миру в поисках синей птицы. Она еще раз осмотрела больного. Тот мирно спал на узкой кровати, но что-то в высушенных чертах его лица выдавало его подлинные муки, с той лишь разницей, что его муки имели право на жизнь, а ее – нет. Она была в этом уверена так же твердо, как и в том, что ноябрь в этом году выдался холоднее, нежели в прошлом.
Тишину комнаты нарушил шум подъехавшей кареты – кто-то заблудился или случайно забрел в сей забытый Богом район. Людям здесь нечасто доводилось видеть такую немыслимую роскошь, как лошадей. Кроме собак и крыс местных детишек могли развеселить разве что черные вороны, снующие по крышам домов. Она подошла к окну. У дома стояла карета, и пара норовистых лошадок нетерпеливо перебирала передними. Она уже решилась на то, чтобы открыть окно, и впустить холодный воздух в комнату, только бы приблизить себя к этим по-настоящему сказочным животным, как раздался стук в дверь. Мари, хозяйка, сдающая комнаты, не получив ответа, с шумом распахнула дверь и поспешно вошла.
— Доброе утро, мисс. К вам посетитель.
Но как же так, чуть свет, и все повторяется сызнова?.. Какой в этом прок? Что можно забрать у человека, у которого боле ничего нет? Право, как же она боялась этих визитеров. Она не хотела больше никого слышать и видеть. Что могло еще произойти? В тот же час она вспомнила их всех, на первых порах поддельно вежливых, затем изысканно развязных, а после и вовсе равнодушных. Равнодушие – его она боялась сильнее прочего, с недавних пор оно жило в этой комнате, с ней и больным, росло и крепло, и грозило пережить их двоих.
— Джентльмен не назвал своего имени. И не представил визитки… — Мари смущенно пожала плечами. Об этом не могло быть и речи. Представляться… Кому? Может быть ей, или умирающему старцу? От всего этого хотелось смеяться в лицо взволнованной женщине.
— Он настаивает на визите.
Мари хотела что-то добавить, но в дверях уже показался незнакомый силуэт. Коридор не освещался, и рано утром, впрочем, как и в любое другое время дня, было трудно увидеть кого-либо, пока тот не входил в комнату. Силуэт не спешил принять человеческое обличие, но и не медлил, а лишь резко прервал свой путь у двери.
— Спасибо, Мари. Прошу, оставьте нас.
Мари беззвучно покинула комнату. И даже не зная участи своих жильцов, она все понимала, но, увы, не могла ничего изменить… В этом месте все то и делали, что перебирали свои горести и несчастья. Казалось, что все лишенные радости люди собрались в этом доме, на этой улице, и ждали своего часа. Силуэт на миг исчез, пропуская хозяйку, и снова появился в дверях. Это был не один из них. Даже не видя его лица, ей было ясно – перед ней кто-то другой, но от этого ее сердце с каждым ударом билось быстрее, а удары становились все сильней и сильней. Однако она по-прежнему оставалась на своем месте, возле стула, держась одной рукой за потертую спинку друга ее безотрадных ночей. Она не проронила ни слова, ей были безразличны существующие в чуждом мире условности, нормы приличия и правила этикета, оказавшиеся слишком некстати в ее теперешнем положении. Она позволила себе малое, и этого у нее никто не мог отнять. Мужчина молчал. Это был мужчина, в этом у нее не было сомнений. Он был высок, но только это и можно было увидеть в проеме двери. Он еще какое-то мгновение оставался невидимым, после чего сделал решительный шаг и вошел в "ее" комнату.
На свете бывают люди, которые встречаются далеко не каждый день. Они оказываются в необычных местах и при особых обстоятельствах; они могут пройти по безлюдной улице в дождливый, ветреный день, но и тогда привлекут ваше внимание. Подобное происходит нечасто, когда человек, его незаурядные черты и характерное выражение лица, весь его самобытный вид выдают в нем нечто значительное и сильное. Таким предстал перед ней утренний незнакомец, который ко всему прочему был весьма необычен, и на контрасте с обстановкой комнаты резал глаза, да так, что было больно смотреть. Дорогой костюм и шляпа в руках, начищенная обувь, цепь от золотых часов и галстук, каждая мелочь, каждый изгиб – все выдавало в нем если не аристократа, то истинного джентльмена. Она могла бы подумать, что он ошибся комнатой, а то и вовсе улицей, но его глаза говорили обратное. Неизвестный гость попал по назначению, и именно эту комнату он искал. Только сейчас она увидела их цвет — черный, в тусклом свете комнаты сами глаза и представили своего хозяина. Она решила не говорить первой. Этого она ему не подарит. Она не будет просить, ведь он все равно уже ничего не изменит, а значит, можно просто молчать.
— Он еще жив… – это не был вопрос, скорее утверждение, высказанное вслух, и даже не адресованное ей. Он прошел ближе к кровати и уставился на старика. Она продолжала ждать. Необратимость их бытия была ему неподвластна. Единственное, что он еще мог, это ответить "за что". Но так ли это важно, решит ли это ее проблемы, спасет ли от неминуемых несчастий… Нет, не спасет. Она опустилась на свой стул.
— Ваш дядя оказался на редкость живучим.
Его голос был низким, таким голосом оглашают приговор и отправляют людей на виселицу. Что ж, приговор палача ей был известен. Но от слова "дядя" она все же вздрогнула – что за сантименты, будто бы это со слов незнакомца она узнала, что больной ее родственник, кровный дядя. Она опустила голову и закрыла руками лицо. Бедный старик, тебе лучше не просыпаться, и не видеть этого человека, а покинуть бренный мир во сне, отдавшись на милость высшего суда.
— Он в сознании? — мужчина повернул голову в ее сторону. На этот раз он задал вопрос, на который требовалось ответить. Она глубоко вздохнула и, набравшись сил, выдохнула:
— Спит, — она так редко говорила в последнее время, что ей потребовались немалые усилия, чтобы собраться с мыслями и заговорить. Она чувствовала себя уставшей, больной, и этот человек мешал ей тихо страдать в "своей" комнате.
— Он еще говорит? — не унимался мужчина.
Она еле слышно ответила:
— Да…
Оторвав взгляд от больного, он медленно обошел кровать и приблизился к ней.
— Ведь теперь все практически кончено, не так ли? — его голос давил на виски, врезался под кожу, душил: «Да, теперь все кончено, практически…».
Она приоткрыла глаза. Подле стоявший мужчина пристально смотрел, и ей ничего не осталось, кроме как заговорить первой:
— Вы не расскажете ему всего?
Не желая того, слова, вырвавшиеся наружу, немедля растворились в комнате.
Он продолжал внимательно изучать женщину на стуле, немолодую, в ветхой одежде, почти неживую, с восковым лицом, исхудавшим телом и без капли надежды в глазах. А ведь ее глаза светились, давно, но как ярко, как искренне и как выразительно, голубые и прозрачные, как само небо глаза… Она не отвела их, а продолжила этот немой диалог. Ей казалось, что вот она рядом с праведной инквизицией, стоит откинуть голову и все закончится, все пройдет. В его глазах то и дело вспыхивал огонь, в каждом вздохе, в каждом движении его сильных рук угадывалась неподдельная, ничем неприкрытая тяга к вершинам создания, а она едва отбрасывала тень.
— Да ведь он никого не любил, даже вас, преданную стражу у двери в свое царство, царство Генриха Оутсона. Хотя когда вы появились в его жизни, от царства оставалась не более чем комната из четырех стен, – его слова разрезали и без того тяжелый воздух, но, отмахнувшись обессилевшей рукой, она продолжала молчать. Так ненавистно было слышать имя и каждый слог в нем, что она даже не заметила столь грубого сравнения. — Я все объяснил, мисс… все… в письме задолго до первых "потерь".
Старик все знал – за что его обдирают как липу в пригожий июньский день, знал причину, и словом о ней не сказал. В такие минуты не врут, и из-за праздного слова не мстят, а он знал, но не сказал ей. Она оббивала пороги ломбардов и уличных менял, что было сил, добывала провизию, а он молчал, пил и молчал. Ах… Что за конец, кто пишет эту драму в прозе?..
— Он больше ничего не услышит…
До нее не сразу дошел смысл сказанного, она все еще носилась в прожитых месяцах, в воспоминаниях недавней жизни… "Не услышит", да и нужно ли говорить, если все давно сказано… "Не услышит", он ничего уже не услышит. Когда же она все поняла, то потрудилась подняться, и медленно направилась к кровати. Отныне ее пугали резкие движения.
"В доме с высокими потолками" отзывы
Отзывы читателей о книге "В доме с высокими потолками". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "В доме с высокими потолками" друзьям в соцсетях.