Она протянула къ небу свои нѣжныя руки, которыя дѣйствительно были слишкомъ тонки и заставляли думать, что врачи были правы, высказывая страшное предположеніе, будто это цвѣтущее полное жизни созданіе носитъ зародышъ смерти въ своей груди, которая теперь высоко поднималась отъ усиленнаго дыханія.

Она полусердито, полузадорно сорвала съ головы цвѣты и бросила ихъ въ картонъ.

– Мои забавы, говоришь ты? – продолжала она дерзко усмѣхаясь. – Боже мой, да, онѣ довольно жалки, но что же дѣлать? У всякаго свой вкусъ и потребности, донна Мерседесъ! Ты разыгрываешь на своемъ инструментѣ Баха и восхищаешься имъ, а я танцую и иногда съ сердечной болью перебираю дорогіе мнѣ старые театральные наряды…

– Этотъ костюмъ новый, онъ никогда еще не былъ въ чемоданѣ, – холодно и неумолимо прервала ее Мерседесъ.

Люсиль въ смущеніи засмѣялась и завертѣлась, какъ волчекъ, на кончикахъ пальцевъ, а Минна, робко отступившая въ глубину комнаты, быстро наклонилась, чтобы собрать разбросанные цвѣты.

– Ну, а еслибы и такъ? – спросила маленькая женщина, вдругъ остановившись, и съ гнѣвомъ подступила къ своей золовкѣ. – Еслибы и такъ, донна Вальмазеда? Какое наконецъ тебѣ дѣло до того, что я купила себѣ нѣсколько аршинъ бархату и атласу? Развѣ это изъ твоего кошелька, а?… Прошу васъ, баронъ, посмотрите на мою строгую золовку! Кружево, которое въ лохмотьяхъ тащится за ней по ковру, такъ дорого, что не всякая нѣмецкая герцогиня въ состояніи отдѣлать имъ свое парадное платье, – эти хлопчатобумажныя принцессы тратятъ невѣроятныя суммы, а я, бѣдное созданье, не могу позволить себѣ такихъ пустяковъ, какъ новый костюмъ для своихъ уединенныхъ забавъ. Со стороны опеки непростительно было отдать въ руки Мерседесъ даже мои карманныя деньги, – она гнѣвно ступала по ковру своими обутыми въ атласъ ножками, – но я все еще такъ глупа и легковѣрна, что уступаю во всемъ. Почему я знаю, можетъ быть, это совершенно несправедливо присвоенное право! Только у меня усчитываютъ каждую булавку, каждый шелковый лоскутокъ…

– Ты знаешь, что я этого никогда не дѣлаю, – спокойно возразила Мерседесъ, – на ея лицѣ отражалась по истинѣ возвышенная душа. Изъ этихъ двухъ женскихъ фигуръ одна походила на гордую высокую лилію, другая на маленькую жалицу [31] съ блестящими крылышками, порхающую вокругъ нея.

– Я нахожу только страннымъ, что ты думаешь о новыхъ костюмахъ для упражненій, которыя тебѣ строго запрещены докторами… Феликсъ всегда боялся этого и удерживалъ тебя отъ танцевъ.

– Да, изъ ревности. Онъ не могъ вьносить, этотъ добрый Феликсъ, чтобы чьи нибудь глаза кромѣ его любовались моимъ талантомъ, нѣкоторые люди поступаютъ такъ же изъ зависти. А мудрые Соломоны, наши доктора, эти низкіе льстецы замѣтили это и, конечно, тотчасъ же стали на сторону главной силы въ домѣ. Принявъ все это за серьезное, я испугалась, когда они, таинственно пожимая плечами, сообщили мне, что мое здоровье ненадежно. Хитрецы!

Съ невыразимымъ комизмомъ и граціей сдѣлала она пальцами длинный носъ и снова завертѣлась на кончикахъ пальцевъ, а ея дочка съ крикомъ восторга потянулась къ желтой атласной юбочкѣ, развѣвавшейся надъ цѣлымъ облакомъ газа.

Мерседесъ вспыхнула. Она молча взяла Паулу за руку, чтобы увести ее изъ комнаты, но Люсиль заступила ей дорогу.

– О нѣтъ, Паула останется у меня, у своей мамы, которой она принадлежитъ, – сказала она твердо. – Іозе ты можешь взять. Я люблю и его, очень люблю, но я не имѣю надъ нимъ никакой власти. Судьба бываетъ иногда совсѣмъ слѣпа: вѣдь это безуміе предоставить мнѣ, такому молодому неопытному существу, воспитаніе своевольнаго мальчишки! Но мою милую дѣвочку, мою маленькую Паулу я удержу при себѣ и мы будемъ съ нею вмѣстѣ, какъ нѣкогда мама и я… такъ ты это и знай…

– Феликсъ въ своемъ завѣщаніи поручилъ попеченію донны Вальмазеды обоихъ дѣтей, – прервалъ ее баронъ Шиллингъ съ особымъ удареніемъ.

Люсиль быстро повернулась къ нему и смѣрила его насмѣшливымъ взглядомъ.

– И ты, Брутъ! – воскликнула она патетически. – Но я должна была это знать! Тамъ также всѣ подчинялись ей, какъ оракулу, всѣ мужчины, ея отецъ, Феликсъ, бѣдный Вальмазеда… Эти демоническія женщины съ мрачнымъ видомъ страстно любятъ господствовать и повелѣвать и очень скупы на нaграды… въ этомъ все искусство! Очень холодной невѣстой была донна Вальмазеда!…

– Замолчи! – прервала Мерседесъ съ пылающимъ взоромъ ея злобное предательство.

– Боже мой, я и такъ молчу! – отступила маленькая женщина съ забавнымъ жестомъ страха. – Но баронъ Шиллингъ мой другъ, мой добрый старый другъ изъ блаженнаго времени, когда я жила еще въ Берлинѣ, и я не могу допустить, чтобы онъ попалъ въ сѣти; я рѣшительно не допущу этого! Ему и безъ того тяжело живется, несчастному человѣку…

– Несчастному? – прервалъ онъ ее съ гнѣвнымъ изумленіемъ. – Кто же вамъ сказалъ, что я чувствую себя несчастнымъ?

– Боже мой, я такъ думаю – или ваша жена похорошѣла и сдѣлалась любезнѣе? – вскричала она, теперь дѣйствительно изумленная съ широко раскрытыми глазами, которые она тотчасъ же опустила, испугавшись гнѣвнаго выраженія его лица, вызваннаго ея безтактнымъ болтливымъ языкомъ.

Его взоръ, какъ молнія, скользнулъ по лицу женщины, которая нѣсколько часовъ тому назадъ произнесла съ такимъ дерзкимъ уничтожающимъ выраженіемъ: „этотъ человѣкъ продалъ себя“… Онъ уловилъ въ выразительныхъ чертахъ очевидное недоумѣніе и вмѣстѣ съ тѣмъ холодную насмѣшливую улыбку.

– Я вамъ очень обязанъ, фрау Люціанъ, вы само милосердіе, – сказалъ онъ насмѣшливо, совершенно игнорируя ея нескромные вопросы. – Но вы можете успокоиться, – увѣряю васъ, что я ничего не желалъ бы измѣнить въ своей судьбѣ.

Онъ взялся за ручку двери, и Іозе, все время прижимавшійся къ нему, даже прятавшійся за нимъ, подошелъ къ самой двери, чтобы убѣжать, какъ только ее откроютъ, – казалось, почва горѣла у него подъ ногами.

– Мы пришли показать вамъ здравымъ и невредимымъ этого маленькаго бѣглеца, – сказалъ рѣзко, показывая на мальчика, баронъ Шиллингъ, все еще съ мрачнымъ лицомъ.

– Ахъ, да, – сказала Люсиль, – его одно время не могли нигдѣ найти? Его искали и у меня, – Роберта ты, кажется, прогнала отъ дверей, Минна?

Она пожала плечами.

– Я и думать перестала объ этомъ, – развѣ такой большой мальчикъ можетъ потеряться, какъ булавка. – Она подошла къ нему и ласково положила руку на голову ребенка.

– Гдѣ ты пропадалъ, мальчуганъ?

Мальчикъ, все еще стоявшій къ ней спиной, оттолкнулъ ея руку въ сильномъ волненіи.

– Нѣтъ, мама, нѣтъ, – кричалъ онъ, не поворачивая къ ней лица – онъ такъ крѣпко прижался лбомъ къ двери, точно хотѣлъ проломить ее, – надѣнь свой капотъ! Я не могу тебя видѣть. Ты вовсе не моя мама, нѣтъ!

– Глупый мальчишка, – разсердилась она и схватила его за плечо, чтобы насильно повернуть къ себѣ, но у мальчика обнаружилось сильное нервное потрясеніе, – всегда кроткій и послушный, онъ теперь уперся и разразился такими конвульсивными рыданіями, что его испуганная маленькая сестренка начала изъ всѣхъ силъ вторить ему.

– Отецъ Небесный! такъ можно съ ума сойти! – вскричала Люсиль и, зажимая обѣими руками уши, убѣжала въ сосѣднюю комнату, дверь которой съ шумомъ захлопнула за собой, между тѣмъ какъ баронъ Шиллингъ молча вынесъ мальчика изъ комнаты, а Мерседесъ вмѣстѣ съ горничной старалась успокоить Паулу.

– Какъ мнѣ опротивѣла вся эта компанія – силъ нѣтъ глядѣть, – говорилъ камердинеръ Робертъ, бросивъ презрительный взглядъ на барона Шиллингъ, который съ мальчикомъ на рукахъ прошелъ мимо него въ дѣтскую.

Онъ стоялъ съ садовникомъ въ открытыхъ дверяхъ, ведущихъ изъ сѣней въ большой садъ, къ нимъ подошла и мадемуазель Биркнеръ, только что поднявшаяся изъ подвала съ печеньемъ къ чаю, которое она хотѣла передать Деборѣ.

– Мы благодарили Бога, что барышня вздумала отдать Минку въ чужія руки, – прододжалъ Робертъ, – а теперь я далъ бы десять талеровъ, чтобы она была опять здѣсь и все было бы по старому!… Дашь бывало черной канальѣ хорошій толчекъ, она и затихнетъ на время… А теперь?… Зло беретъ смотрѣть на наши порядки! Куда ни ступишь, вездѣ валяются на дорогѣ игрушки, слѣдовало бы всю эту дрянь выкинуть вонъ заразъ; а отъ этой бестіи собаки нужно вѣчно бѣгать – я зналъ бы чего нужно ей положить въ чашку съ говядиной!… А избалованные негодяи наполняютъ шумомъ и суетой весь домъ. To надо бѣжать съ баграми обшаривать прудъ, отыскивая тамъ мальчишку, то спѣшить къ дѣвченкѣ, разбившей себѣ носъ, a сейчасъ они оба такъ орали, что у меня волосы стали дыбомъ. И за все это никогда не дождешься ни взгляда, ни благодарности отъ высокомѣрной барыни, которая не можетъ даже заплатить за свою ѣду… Барину это стоитъ страшныхъ денегъ, а онъ такъ счастливъ, какъ никогда не бывалъ въ жизни. Пусть только пріѣдетъ барыня, – она не выноситъ дѣтей и всегда сердится, когда они попадаются ей на дорогѣ.

– Да, потому, что ей самой Богъ не далъ дѣтей, – промолвила мадемуазель Биркнеръ, поправляя и укладывая печенье на тарелкѣ, которую держала въ рукѣ.

– Можетъ быть она объ этомъ теперь и молится въ Римѣ, – засмѣялся слуга.

– Ея нѣтъ ужъ въ Римѣ, – прошепталъ садовникъ, – она гоститъ въ монастырѣ. – Онъ вдругъ въ смущеньи замолчалъ и на разспросы удивленныхъ собесѣдниковъ уклончиво сказалъ, что онъ слышалъ объ этомъ отъ птички… He могъ же онъ сказать, что убирая въ зимнемъ саду и мастерской, заглянулъ въ лежавшее тамъ раскрытымъ письмо барыни. – Я думаю, она скоро вернется, – заявилъ онъ, многозначительно моргнувъ глазомъ; – тогда увидите, что произойдетъ. Американская семья вылетитъ за двери очень скоро, – помяните меня.

– Этого господинъ не допуститъ! – сказала въ волненіи экономка.

– Пожалуйста, не говорите глупостей мадемуазель Биркнеръ, – возразилъ насмѣшливо слуга, – кому же принадлежитъ домъ?

– Намъ! – отвѣчала она съ гнѣвомъ. – Намъ онъ принадлежитъ, а не Штейнбрюкамъ. Когда мы еще жили вмѣстѣ, старый баронъ и Арнольдъ, молодой господинъ хотѣла я сказать, и я, и у насъ не было барыни, мы отлично жили и благословляли Бога. Здѣсь въ домѣ распоряжался одинъ старый баронъ; здѣсь онъ родился, здѣсь и умеръ… И всѣ были хороши и вѣрны, ключей отъ погреба никогда не увозили съ собой, какъ будто бы домъ полонъ мошенниковъ… – Она вдругъ замолчала и почтительно посторонилась… Прекрасная гордая женщина вышла съ Паулой изъ комнатъ Люсили. Длинную темную тѣнь бросали на ея щеки опущенныя рѣсницы; она прошла мимо людей, стоявшихъ у двери, какъ будто они были такіе же каменные, какъ статуи въ нишахъ, а разорванная кружевная оборка ея платья шуршала за ней по мраморнымъ плитамъ, какъ комья снѣга.

– Нищая принцесса! – сердито пробормоталъ сквозь зубы Робертъ, между тѣмъ какъ она исчезла за дверью подлѣ группы Лаокоона.

20.

Люсиль послѣ бурной сцены, какъ сердитое капризное дитя, заперлась въ своей комнатѣ и не вышла въ салонъ даже къ чаю. Ея горничная взяла въ кухнѣ цѣлый подносъ разныхъ закусокъ и провела остатокъ вечера въ обществѣ своей госпожи, – она тоже не показывалась болѣе. Такимъ образомъ молоденькая женщина и не узнала, что поздно вечеромъ по желанію барона Шиллинга былъ призванъ домовый врачъ, чтобы прописать Іозе успокоительное, такъ какъ лихорадочное возбужденіе мальчика скорее усиливалось, чѣмъ уменьшалось.

Донна Мерседесъ велѣла перенести его постельку въ свою спальню, чтобы самой наблюдать за нимъ. Онъ къ успокоенію всѣхъ заснулъ подъ вліяніемъ лѣкарства. Но около полуночи онъ вдругъ проснулся. Онъ весь горѣлъ, а его сильно болѣвшая голова съ стучавшами висками, какъ свинцовая, лежала на подушкѣ. Съ трудомъ поднялъ онъ вѣки и удивленно оглядѣлся, – онъ еще никогда не спалъ здѣсь.

У противоположной стѣны стояла кровать тети Мерседесъ, – она одѣтая лежала на бѣломъ атласномъ одѣялѣ и дремала. Вся комната была залита мягкимъ розовымъ свѣтомъ, который распространяла спускавшаяся съ потолка лампа. Онъ окрашивалъ облака бѣлыхъ кружевъ полога, осѣнявшаго ложе спящей женщины, заставлялъ искриться сверкающія драгоцѣнными камнями принадлежности туалетнаго стола, падалъ полосой черезъ отворенную дверь на блестящій паркетъ сосѣдняго большого неосвѣщеннаго салона, вслѣдствіе чего большое простѣночное трюмо мерцало въ темнотѣ.

Группа растеній, находившаяся подлѣ самаго зеркала у письменнаго стола тети Мерседесъ въ оконной нишѣ протягивала свои длинные стебли и мечеобразные листья къ розоватому свѣту, – лихорадочному взору больного мальчика они представлялись гигантскими пальцами съ огромными когтями, которые на его глазахъ все увеличивались, чтобы схватить его въ кровати. Мальчикъ закрылъ отъ страха глаза, – и передъ нимъ ожило все, что онъ видѣлъ въ ужасной кладовой. И теперь также затрещало что-то въ темной оконной нишѣ, какъ будто кто-нибудь дотронулся мимоходомъ до клочка бумаги; неужели это опять большая мышь?

Онъ поднялъ голову съ подушки и пристально смотрѣлъ на полъ по ту сторону двери, по которому должно было пробѣжать страшное животное – тамъ на квадратѣ паркета, какъ зеркало, отражавшемъ красный свѣтъ, появились длинныя мужскія ноги въ свѣтлыхъ брюкахъ, – они безшумно ступали на цыпочкахъ.