Маіорша невольно отступила, но только на одну минуту, потомъ она рѣшительно вышла изъ калитки и затворила ее за собой.

Глухой переулокъ съ рѣдкими домами и длинными садовыми заборами въ настоящую минуту былъ совершенно пустъ. Надо было сдѣлать всего нѣсколько шаговъ, чтобы добраться до калитки сосѣдняго сада, которая никогда не запиралась днемъ, – краскотеры, модели и прислуга входили и выходили черезъ нее. Маіорша знала это, она повернула ручку и вошла. Зеленый полумракъ подъ старинными вѣковыми соснами охватилъ ее, какъ призракъ давно минувшихъ временъ, и въ первую минуту eй показалось, что сейчасъ изъ-за деревьевъ появятся золотыя эполеты. Воспоминанія юности подобны обоюдоострому мечу, когда они касаются пропасти, поглотившей навсегда счастье всей жизни… Ея большіе темные глаза какъ бы испуганно блуждали кругомъ, пока не упали на голубое шелковое одѣяло, блестѣвшее между деревьями. Тамъ же блестѣла, какъ золото, головка мальчика, приподнявшаяся при скрипѣ калитки.

Маленькій Іозе смотрѣлъ удивленно, но не испуганно на женщину, быстро очутившуюся подлѣ него, на женщину въ черномъ платьѣ съ прекраснымъ блѣднымъ лицомъ и побѣлѣвшими губами, которыя открывались и закрывались, не произнося ни звука.

Точно принцъ лежалъ передъ ней мальчикъ, который недавно коварно былъ запертъ въ самомъ ужасномъ углѣ монастырскаго помѣстья. Амулетъ сверкалъ на золотой цѣпочкѣ поверхъ обшитой кружевомъ бѣлой ночной сорочки, выглядывавшей изъ-подъ надѣтаго на него голубого бархатнаго плаща, подбитаго шелкомъ. Старые суконщики изъ узкаго городского переулка навѣрно покачали бы головой при видѣ этого аристократическаго ребенка, въ которомъ также текла и ихъ кровь, кровь земледѣльцевъ съ мозолистыми руками и грубыми упорными понятіями.

– Лучше ли тебѣ? – спросила маіорша вполголоса и такъ низко наклонилась къ ребенку, что чувствовала на своей щекѣ его дыханіе.

– Да, только я усталъ очень! А какъ бы мнѣ хотѣлось побѣгать по саду съ Паулой и Пиратомъ!

– Паула – твоя сестра?

– Да, развѣ ты этого не знаешь!… Посмотри, какую прекрасную цѣпочку я сдѣлалъ! Хочешь ее имѣть?

Онъ повѣсилъ ей на руку грубо сплетенныя изъ стеблей одуванчиковъ кольца, надъ которыми такъ старательно трудились его слабые пальчики.

– Да, милое дитя, я хочу ее имѣть, – сказала она и осторожно, какъ хрупкую филиграновую работу, собрала колечки цѣпи въ лѣвую руку, а правой вынула изъ кармана кубокъ.

– Я также хочу тебѣ кое-что подарить, вотъ маленькій кубокъ, изъ котораго ты долженъ всегда пить молоко.

Кубокъ, который монастырское помѣстье, какъ Аргусъ, хранило такъ долго, лежалъ теперь на голубомъ одѣялѣ, и мальчикъ держалъ его обѣими руками.

– Ахъ, какой хорошій! – сказалъ онъ любуясь имъ и повертывая его во всѣ стороны. – Благодарю тебя, – вскричалъ онъ вдругъ въ избыткѣ радостнаго чувства и протянулъ къ ней рученки, и она, не владѣя болѣе собой обняла его и крѣпко прижала къ себѣ, какъ будто хотѣла въ одинъ счастливый моментъ уничтожить и забыть свое упорное отреченіе, невыразимо горькое ѣдкое раскаяніе, страшное одиночество послѣднихъ лѣтъ, жестокую нечеловѣческую сдержанность, выказанную ею недавно при встрѣчѣ съ ребенкомъ, и съ горячей вдругъ прорвавшейся нѣжностью покрыла его поцѣлуями…

Глубоко вздохнувъ опустила она мальчика на подушки.

– Будешь ли ты вспоминать меня, когда будешь пить изъ кубка? – спросила она – и никто еще не слыхалъ у нея такого нѣжнаго задушевнаго голоса.

– Да, но какъ тебя зовутъ?

– Меня?… – Кровь вдругъ ударила ей въ голову, потомъ сейчасъ же опять отхлынула, и она еще разъ повторила блѣдными губами: „меня?! – меня зовутъ бабушкой!“

Послѣ этого она быстро повернулась и пошла къ калиткѣ.

– Останься здѣсь! – вскричалъ онъ умоляюще.

При этихъ звукахъ она обернулась еще разъ къ нему, но въ ту же минуту изъ-за угла мастерской появился негръ. Она махнула ему рукой и такъ быстро исчезла за калиткой, что Якъ замѣтилъ только край ея чернаго платья, скользнувшій какъ тѣнь.

31.

Маіорша опять шла по прямой дорожкѣ монастырскаго сада. Машинально привыкшими къ порядку руками она аккуратно заперла калитку и надѣла сброшенный передъ тѣмъ фартукъ, не сознавая того, что дѣлаетъ. Она не смотрѣла болѣе черезъ изгородь, но ея устремленный впередъ взглядъ не видѣлъ также и обвитыхъ плющемъ стѣнъ надворныхъ строеній, къ которымъ она приближалась. Глаза ея смотрѣли мечтательно, какъ будто эта женщина шла по широкому Божьему міру, а не по темнымъ душнымъ сараямъ скотнаго двора.

Витъ только что кончилъ занятія съ учителемъ. Онъ, точно вырвавшись изъ тѣсной клѣтки, бѣгалъ, какъ бѣшеный по двору, и ржалъ, какъ дикая лошадь, которая грызетъ удила.

Маіорша остановилась, какъ вкопаная. Она чувствовала еще на своихъ губахъ нѣжное дѣтское дыханіе. А кроткій нѣжный мальчикъ съ большими выразительными глазами, котораго она обнимала, былъ прекрасенъ, какъ серафимъ; со своей граціозно спокойной благородной фигурой онъ могъ бы служить украшеніемъ княжескаго дома, – и это была ея собственная плоть и кровь; источникъ жизни, нѣкогда исшедшій изъ нея и теперь какъ бы вернувшійся, прижимался бьющимся сердцемъ къ ея груди, неуклонно принадлежа ей, прорывая неестественныя преграды, воздвигнутыя жестокимъ выраженіемъ: „я не хочу тебя видѣть даже послѣ смерти!“… И она прежде думала, что можно забыть и преодолѣть себя, стоитъ только серьезно захотѣть. Она съ каждымъ годомъ все боязливѣе цѣплялась за имена своихъ предковъ, которые въ продолженіе столѣтій держались своихъ родовыхъ свойствъ, какъ старый суковатый дубъ, который, благодаря омраченному разсудку одной изъ своихъ дочерей, долженъ былъ допустить уродливый выродившійся отростокъ. Она хотѣла „забыть и преодолѣть себя“ ради того, который сейчасъ, какъ дикій жеребенокъ, топалъ ногами и вѣроломно искалъ своими косыми глазами жертвы для своего кнута, и своей грубостью, злостью и лживостью былъ предметомъ ужаса для всѣхъ.

Въ эту минуту ему попалась на дорогѣ скотница. Она несла два полныхъ ведра молока и не могла защищаться, – это былъ благопріятный моментъ: кнутъ со свистомъ опустился на плечи дѣвушки, которая вскрикнула и согнулась отъ боли.

Маіорша быстро вышла изъ сарая, вырвала у мальчика кнутъ, сломала его и бросила ему подъ ноги.

Онъ въ ярости хотѣлъ броситься на нее, – у нея точно морозъ пробѣжалъ по кожѣ; послѣ тѣхъ нѣжныхъ объятій такой характеръ показался ей отвратительнымъ. Она стояла передъ нимъ, какъ стѣна, вытянувъ впередъ сжатую въ кулакъ руку.

– Прочь, или я буду бить тебя до тѣхъ поръ, пока рука не откажется! – сказала она съ холоднымъ суровымъ лицомъ и дрожащими отъ гнѣва губами.

Онъ еще недавно испыталъ на себѣ силу этой руки и трусливо отступилъ. Онъ разразился бранью, сдѣлалъ ей пальцами длинный носъ и поднялъ сломанный кнутъ, чтобы бросить его въ кучу мусора.

– Папа съ тобой расправится! Когда онъ вернется домой, онъ тебя проберетъ! – прокричалъ онъ съ угрозой и побѣжалъ въ конюшню, гдѣ у него былъ запасъ разныхъ кнутовъ и хлыстовъ.

Совѣтникъ былъ уже дома. Онъ стоялъ у окна въ столовой, и на немъ была еще измятая войлочная шляпа съ широкими полями. Маіорша увидѣла его, прежде чѣмъ наказала Вита, что она и сдѣлала главнымъ образомъ изъ-за того, что онъ не обратилъ никакого вниманія на его дурное обращеніе со служанкой.

Она пошла въ кухню, взяла въ шкафу корзинку только что собранной смородины и понесла ее въ столовую, чтобы тамъ приготовить ягоды для варенья. Лицо ея было, какъ всегда, неподвижно и холодно, какъ будто на немъ не отражалось сегодня ни малѣйшаго душевнаго движенія; и, еслибы бѣдный Феликсъ могъ бросить взглядъ въ соколиное гнѣздо, онъ все нашелъ бы тамъ въ томъ видѣ, какъ при каждомъ своемъ возвращеніи домой… И комната, гдѣ маіорша придвинула къ обѣденному столу жестко набитый стулъ съ прямой спинкой, на которомъ сидѣли еще дѣды, совсѣмъ не измѣнилась и была такой же, какъ восемь лѣтъ тому назадъ, когда его выгнали изъ дома. Въ ней были все тѣ же противныя шоколаднаго цвѣта обои, кое-гдѣ, благодаря Виту, покрытые заплатами, да вокругъ замочной скважины оклеенной обоями дверцы стѣннаго шкафа, увеличивались и темнѣли слѣды ежедневнаго прикосновенія ключа. Тамъ стояла на томъ же мѣстѣ жестяная коробка съ деньгами за молоко.

Совѣтникъ, скрестивъ руки, стоялъ прислонившись къ оконному косяку, когда вошла его сестра. Онъ бросилъ шляпу на рабочій столикъ, и зеленоватый свѣтъ, проходившій черезъ вѣтви вяза, падалъ на серебристыя нити, въ изобиліи украшавшія его жесткіе, все еще густые волосы. Казалось, онъ ждалъ маіоршу, она и сама думала, что онъ заговоритъ о Витѣ, а потому и пошла прямо въ столовую. Но она напрасно ожидала язвительныхъ замѣчаній. Послѣ короткаго молчанія онъ отошелъ отъ окна и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

– Ты въ послѣднее время такъ скупа на слова, Тереза, совсѣмъ какъ нѣмая, такъ что я даже не знаю, извѣстна ли тебѣ грозящая мнѣ въ угольныхъ копяхъ бѣда, – произнесъ онъ наконецъ къ величайшему ея удивленію.

– Прислуга цѣлые дни говоритъ объ этомъ, – отвѣчала она спокойно, чистя ягоды.

– И это тебя нисколько не тревожитъ?… Развѣ благосостояніе и бѣдствія Вольфрамовъ не имѣютъ для тебя никакого значенія? – продолжалъ онъ сердитымъ голосомъ, въ которомъ слышалось скрытое негодованіе, и во взорѣ, брошенномъ имъ на ея спокойно работавшія руки, выражалось раздраженіе.

– Я давно уже перестала безпокоиться о благосостояніи и бѣдствіяхъ Вольфрамовъ, – возразила она, не глядя на него. – Ты воспитываешь того, къ кому все это перейдетъ, по своимъ собственнымъ соображеніямъ, по своимъ принципамъ, и я въ это не вмѣшиваюсь больше… Что же касается благосостоянія, то я въ продолженіе многихъ лѣтъ неустаннымъ трудомъ и добросовѣстными сбереженіями помогала увеличивать его, чему могу дать доказательства!… Мнѣ пріятно видѣть увеличеніе фамильнаго богатства, но это должно происходить честнымъ образомъ, посредствомъ неустанной работы, какъ это было при нашихъ предкахъ, и ни на волосъ болѣе!… Ты же сдѣлался человѣкомъ новаго времени. Ты хотѣлъ бы въ лихорадочной поспѣшности загребать деньги въ мѣшки четвериками, и не хочешь ничего истратить, чтобы укрѣпить почву подъ ногами; и если въ копяхъ тебѣ грозитъ бѣда, ты самъ въ этомъ виноватъ!

Она говорила почти спокойно, не возвышая голоса, и, если онъ до сихъ поръ думалъ, что сестра не безпокоится ни о чемъ, глубоко вѣря въ его дѣловую непогрѣшимость, то теперь ему пришлось разочароваться, – она знала все и осуждала его такъ же строго, какъ и весь городъ.

– Ты въ этомъ ничего не понимаешь! – грубо и гнѣвно прервалъ онъ ее.

– Можетъ быть, вѣдь это не мое дѣло, – отвѣчала она такъ же равнодушно, какъ и прежде, только теперь она быстро подняла отъ работы глаза, въ которыхъ отражалось безпокойство. – Я знаю только, что въ продолженіе всѣхъ этихъ лѣтъ я желала, чтобы уголь спокойно лежалъ на мѣстѣ въ землѣ, и никто бы не зналъ о немъ. Съ тѣхъ поръ какъ ты затѣялъ это дѣло, въ монастырскомъ помѣстьѣ все пошло не какъ слѣдуетъ… Да, – невольный вздохъ вырвался изъ ея груди, – Вольфрамы сдѣлались гораздо, гораздо богаче, это правда, но это пріобрѣтеніе внушаетъ мнѣ какой-то страхъ, и мнѣ кажется, что на немъ нѣтъ Божьяго благословенія, потому что изъ за него несчастный человѣкъ лишилъ себя жизни.

Совѣтникъ, заложивъ руки за спину, все еще ходилъ взадъ и впередъ. При послѣднихъ словахъ онъ остановился, какъ вкопаный, точно ошеломленный и окаменѣвшій передъ явившимся изъ земли привидѣніемъ, – потомъ вдругъ разразился насмѣшливымъ хохотомъ.

– Ты съ годами сдѣлалась дѣйствительно очень сильна въ логикѣ, какъ старыя бабы въ богадѣльнѣ, – сказалъ онъ язвительно. – Итакъ оттого, что сумасшедшій слуга былъ прогнанъ такимъ же сумасшедшимъ бариномъ, на моемъ предпріятіи нѣтъ Божьяго благословенія! – Онъ снова принужденно разсмѣялся. – Ну, такое проклятіе не страшно мнѣ!… Если бы старый Клаусъ Вольфрамъ, самый дѣятельный изъ нашихъ предковъ, могъ бы придти на землю, онъ бы широко открылъ глаза отъ удивленія, что Вольфрамы владѣютъ теперь самымъ большимъ дворянскимъ имѣніемъ въ странѣ.

Онъ подошелъ къ окну и сталъ чуть слышно барабанить пальцами по стеклу – по этой необычайной подвижности загорѣлыхъ мускулистыхъ рукъ можно было заключить о нервномъ возбужденіи. Съ минуту въ комнатѣ было такъ тихо, что можно было слышать жужжанье мухъ надъ столомъ.

Совѣтникъ украдкой взглянулъ черезъ плечо. Его послѣднее замѣчаніе очевидно не произвело никакого впечатлѣнія. – Прекрасное лицо матроны съ опущенными внизъ глазами сохраняло свою необыкновенную странную неподвижность, и красныя ягоды одна за другой падали на фарфоровое блюдо.

– Ты вчера взяла свой вкладъ десять тысячъ талеровъ изъ Циглеровскаго дома? – спросилъ онъ вдругъ.

– Да.

– Куда ты думаешь ихъ помѣстить?

– Еще не знаю.

– Отдай ихъ мнѣ, Тереза, – сказалъ онъ, быстро подходя къ столу. – Малая долина нѣсколько дней тому назадъ поглотила всѣ мои наличныя деньги. Это несчастіе въ копяхъ произошло такъ неожиданно; мнѣ теперь надо много денегъ, а не хотѣлось бы мѣнять бумаги. Твои деньги будутъ хорошо помѣщены въ моихъ рукахъ, Тереза. Вѣдь онѣ вольфрамовскія и могли бы приносить пользу въ общемъ семейномъ дѣлѣ, все равно онѣ согласно твоей волѣ и желанію войдутъ со временемъ, какъ все тебѣ принадлежащее, будемъ надѣяться, что это случится какъ можно позднѣе, въ составъ родового состоянія.