Юлия Сергеевна тряхнула головой и осторожно влезла на подоконник. Порыв ветра распахнул полы шелкового халата. По иронии судьбы она была в том самом халате, поясок которого развязывал Лева, увлекая ее за собой на широкую кровать под сказочным балдахином. Это была близость, о которой она вспоминала, как о чем-то на уровне единения душ. Горели свечи, их аромат заполнял пространство, полы балдахина едва заметно двигались в своеобразном танце. Лева был нежным, предугадывал ее желание, чувствовал ее настроение. Она знала, что так было не всегда, но годы, проведенные вместе, помогли им обоим изучить друг друга, и теперь они могли дарить максимальное наслаждение. Казалось, этому не будет конца.

Юлия Сергеевна не стала поправлять халат, открывающий стройные ноги, плоский живот. Судорожно схватившись за раму, она закрыла глаза: страх высоты всегда действовал на нее отупляющим ужасом. Она лишалась способности владеть своим телом, чувствуя, как тошнота подступает к горлу. Открыть глаза означало выпасть из окна сразу же. Она уже представляла, как окажется на покрытом золотыми и красными кленовыми, березовыми листьями асфальте. Как над ней склонится чье-то незнакомое лицо. Кто-то попытается прикрыть обнаженную грудь, бедра. Пронзительный крик призовет вызвать «скорую», -и за всем этим будет наблюдать отлетевшая к звездным небесам душа. Ее тело останется безобразно лежать, утопая в багровой, липкой луже растекающейся крови. Оно больше не будет чувствовать боли. Чуть больше десяти метров отделяли ее от картины, которую мгновенно нарисовало воображение. Юлия Сергеевна еще крепче сжала веки. Нет. Она еще не готова. Она не вспомнила о дочери, как же так? Ни одной мысли о ней, единственной и любимой. Как она переживет то, на что решилась ее мать? Наверняка это если не убьет ее, то нанесет непоправимую травму. Бедная девочка на всю жизнь останется с несмываемым клеймом. А ведь Наташе скоро рожать. Юлия Сергеевна представила, как дочь подходит к телефону. Она идет медленно, неся впереди себя огромный живот. Вот трубка прижата к уху…

— Господи, — одними губами произнесла Юлия Сергеевна, — Господи, что я делаю?..

Дрожащими руками она нащупала ручку на раме, собираясь взяться за нее. Пальцы не сгибались — тело перестало повиноваться, оно словно уже находилось в необратимом полете. Нужно было только не дать ему качнуться в сторону бездны. Балансируя, она затаила дыхание и медленно присела, опустила вниз одну ногу. Потом почувствовала мягкий ворс ковра, быстро стала на него обеими ногами. С грохотом закрыла окно, так, что стекла зазвенели, и замерла. Дыхание сбилось, в груди отчаянно болело — боль искала выход, потому что не утихала, а напротив — разрасталась. И ей уже было мало этой женской груди.

Только сейчас она поняла, на что едва не решилась. Щеголева пришла в себя, выскочив из жуткого состояния, когда так легко поставить на всем точку. Ее затрясло. Из глаз полились слезы. Где они были раньше? Она так глубоко спрятала свои чувства, чтобы не показать, насколько уязвлена, что появление горячих слез на застывшем лице показалось чудом. Ей не становилось легче, но она осознавала, что не покинула этот мир. Она оставила себе шанс, единственный шанс продолжать жить на этом свете без него…. Она не совершила смертного греха, за который пришлось бы расплачиваться дочери, внукам. Говорят, дети не отвечают за родителей — только не в законах Всевышнего. Наказание никогда не бывает тяжелее, чем человек способен вынести. Так говорила ее бабушка, прожившая долгую, нелегкую жизнь. Она умирала тяжело, веря в то, что выпила всю чашу страданий до дна, не оставив ничего потомкам. С годами, ощущая себя абсолютно счастливой, Юлия думала, что бабушка действительно расплатилась по всем счетам. А минуту назад сама чуть было не совершила непоправимого.

Ноги подкосились. Юлия Сергеевна оказалась на полу, едва находя силы, чтобы смотреть, ровно держать голову. Еще несколько секунд — и она безжизненно замерла, не желая владеть собственным телом. Щеголева затихла. Только что она сдала экзамен на выживание. Но вступать в эту новую, пугающую жизнь Юлия Сергеевна все еще боялась. Она решила, что на время изолируется от всех и вся. Да, ей нужно время, чтобы прийти в себе, вернуться в свое тело. Слишком далеко упорхнула в своем минутном безумстве отчаявшаяся душа. Юлия Сергеевна выдернула телефон из розетки.

Потом, подтащив к себе одну из подушек, лежавших на ковре, подложила ее себе под голову, поджала ноги к груди. Закрыв глаза, почувствовала, как тревожно, сбивчиво бьется сердце. Оно отсчитывало удар за ударом, а Юлия Сергеевна вдруг представила, как ему невыносимо тяжело, как оно хочет остановиться. Разозлившись, она несколько раз ударила мягкую, податливую подушку и сказала вслух, всхлипывая:

— Что ж ты не остановилось? Избавило бы меня от страданий и попыток все начинать заново. Ты ведь не знаешь, как это трудно, все начинать заново. Теперь узнаешь…

Наташа почувствовала, как в ответ на ее волнение маленький человечек внутри нее несколько раз с силой ударил по стенам своего убежища. Она машинально прижала ладонь к животу и с негодованием посмотрела на отца. Это он своим сообщением совершенно выбил ее из колеи, заставил волноваться.

— Здорово, — иронично произнесла она, сделав несколько глубоких вдохов.

— Рано или поздно ты все равно узнала бы правду, — виновато произнес Щеголев. — Я просто хотел, чтобы она не дошла до тебя в извращенном виде.

— Сама новость звучит извращенно. Тебе не кажется? — Наташа поправила выбившуюся из-за уха длинную прядь волос. — Как ты мог так поступить с мамой? Неужели ты способен бросить ее после всего, что вы пережили?

— Девочка моя, нельзя жить вместе из чувства благодарности. Любви уже нет. Есть уважение, привычка, наконец. Ведь не женятся люди потому, что испытывают друг к другу бесконечное уважение, ведь нет? Они любят. Вот ты выходила за Севу по любви? Ну, ответь.

— Ты мне еще лекцию прочти на эту тему, — Наташа тяжело поднялась, потирая поясницу. Длинный, широкий махровый халат скрадывал опустившийся в ожидании малыша живот.

— Наташенька, милая, я не знал, что так получится. Жизнь не просчитаешь от и до. Я никогда не думал, что рядом со мной будет другая женщина.

— Все, стоп, хватит! — Наташа сделала предупредительный жест, всем своим видом показывая, что ее терпение на исходе. — Не хочу это слушать. Спасибо, что поставил меня в известность. Мавр сделала свое дело, мавр может уходить.

— Зачем ты так…

— А чего ты ожидал, собственно? Благодарности, восторга: «Ах, папочка, я мечтаю познакомиться с той, которая теперь будет стирать твои носки…»

— Наташа!

— Да, это я. Наталья Львовна собственной персоной. И я желаю, чтобы ты покинул мою квартиру. Скоро вернется Сева. Я должна приготовить что-нибудь на ужин. Это должен был быть прекрасный субботний ужин. Ты все испортил! — Наташа схватилась за голову, сжала ладонями виски. — Бедная мама… А я звоню ей вчера, никто не подходит к телефону.

И тут выражение ее лица резко изменилось. Побледнев, Наташа снова опустилась в кресло. В голове мелькнула страшная мысль, которая сразу стала понятна Льву Николаевичу. Он замахал руками, отчаянно пытаясь остановить поток ужасающих мыслей.

— Нет, нет, она не сделала ничего из того, о чем ты подумала, девочка моя! Она — разумная женщина. Не преувеличивай степень ее отчаяния, — произнес он.

— А ты знаешь этот предел?

— Знаю, потому что мы прожили не год и не десять. Мама — трезвомыслящий человек. Она далека от поступков, которые совершаются в состоянии аффекта. Она всегда умела держать себя в руках. Иногда мне казалось, что она зря это делает.

— Ты циничный и жестокий, — поджав губы, Наташа презрительно усмехнулась. — Ловко же ты маскировался. Интересно, как тебе это удавалось?

— Я понимаю, что ты огорчена, и поэтому не обижаюсь на тебя, детка.

— Что ты говоришь? — Наташа запрокинула голову и засмеялась. Сильно располневшая за время беременности, она не потеряла своего обаяния, красоты расцветающей молодости. Щеголев смотрел на нее и сейчас видел в ее лице черты матери, ничего от себя. Тот же овал лица, ровный, четко очерченный нос, губы бантиком с чуть выступающей вперед нижней губой, разрез глаз, мимика… Только цвет глаз и волос от него — все остальное воплотилось, четко повторяя материнскую линию. Даже изгиб бровей, как у нее.

— Наташенька, я действительно пойду. У меня завтра лекция в университете, нужно подготовиться.

— С каких пор ты читаешь еще и лекции?

— С недавних. Я читаю спецкурс для выпускников.

— А твоя пассия не является одной из слушательниц? — прищурив глаза, поинтересовалась Наташа.

— Это не имеет значения, — покраснел Щеголев. — Я не настолько глуп, чтобы это было так.

— Ясно. Надеюсь, она старше меня?

— Ей двадцать три.

— Прекрасно! Наверное, в идеале, ты мечтаешь, что получишь молодую, красивую жену, а я — подружку. Одно поколение все-таки, как не найти общего языка!

— Не будем сейчас это обсуждать, — прервал Наташу Лев Николаевич. Он взял дипломат, стоящий на полу у входа. — Все утрясется, и ты поймешь, что на самом деле не произошло ничего сверхъестественного.

— Пусть так, но для начала я прошу тебя запомнить, — Наташа принялась загибать отекшие пальцы. — Во-первых, я не желаю ее видеть, не желаю с ней знакомиться. Во-вторых, не смей появляться здесь после рождения ребенка. Разрешаются звонки по телефону, да и то — не чаще раза в неделю.

— Наташа!

— Ты ведь меньше всего думал обо мне, о внуке, когда решил начать новую жизнь! Чему же ты удивляешься? Мне двадцать лет, и все это время я считалась твоей дочерью, верней была. Так вот, считай, что ты абсолютно свободен от прошлого. Обзаводись новыми детьми, новыми проблемами и жди.

— Чего?

— Предательства.

— С чьей стороны?

— Это к ясновидящей. Я только знаю, что оно обязательно настигнет тебя и с совершенно неожиданной стороны. И пусть тебе будет так же больно, как маме, — закрыв ладонями глаза, Наташа прошептала: — Уходи, пожалуйста, я хочу позвонить маме. Я должна поддержать ее, только какие слова подобрать…

— До свидания, доча.

— Ты живешь у нее? — не глядя в его сторону, спросила Наташа.

— Да.

— Как ее зовут?

— Маша.

— Теперь там твой дом?

— Зачем ты делаешь мне больно? — Щеголев сдерживался, чувствуя, что внутри все клокочет от бессилия. Он не мог сделать так, чтобы дочь поняла его. Пусть не простила, но хотя бы поняла.

— Дом там, где сердце. Тебе это знакомо? — не унималась Наташа. — Это я к тому, что здесь тебе тоже нет больше места.

Лев Николаевич вышел в прихожую, обулся, потоптался возле входной двери пару минут. Он смотрел на себя в зеркало, поправлял узел галстука, смахнул щеткой пыль с туфель. Он тянул время, ждал, что Наташа появится в дверном проеме и улыбнется так, как только она умеет. Им не нужны были слова. Достаточно было посмотреть друг другу в глаза, и все становилось ясно. Лев Николаевич гордился доверительными отношениями с дочерью. И теперь он потерял их. Навсегда или на время — пока не ясно, но, зная твердый характер Наташи, боялся загадывать. Он вздохнул, открыл дверь.

— Пока, Натала. Не огорчайся, прошу тебя. Все наладится, — Щеголев прокричал это слишком громко для небольшого пространства однокомнатной квартиры дочери. Он будто самому себе пытался доказать, что иначе и быть не может. Он уверял собственное сердце, тонувшее в нахлынувших волнах страсти, что скоро настанет штиль. Скоро, очень скоро наступит покой, которого он лишился полгода назад, познакомившись на улице с перевернувшей всю его жизнь девушкой.

Лев Николаевич шел, задумавшись о предстоящем ученом совете, когда вдруг прямо перед лицом увидел микрофон и улыбающееся молодое лицо. От неожиданности он потерял дар речи, ошарашенно глядя на девушку, оказавшуюся у него на пути. Его мгновенно околдовало это открытое, загорелое лицо. Очаровательная улыбка открывала белоснежные зубы, на одном из которых сверкал маленький бриллиант. Солнечный луч преломился на его граненой поверхности, переливаясь сине-голубым сиянием. Это был последний писк моды — Щеголев знал от Наташи. Она сказала, что обязательно сделает это после рождения малыша. Льву Николаевичу и Юлии Сергеевне это было непонятно, но спорить с дочерью им не хотелось. Будучи «продвинутыми» родителями, они лишь в крайних случаях были категоричными.

Теперь чудо современной стоматологии оказалось прямо перед Щеголевым. Он слишком пристально присматривался к движениям ее губ. Настолько пристально, что не слышал слов, обращенных к нему. Девушка удивленно подняла брови и помахала рукой перед его лицом. Это привело Щеголева в чувство.

— Простите, — виновато улыбнулась девушка. Она опустила руку с микрофоном, другой поправила короткую стрижку. Даже не поправила, а провела ладонью по жесткому ежику темно-русого цвета. — Извините, вы согласитесь ответить на несколько вопросов? Дело в том, что я провожу социологический опрос. Я редактор развлекательного канала — Мария Пожарская, можно — Маша.