— Поднимись, на нас смотрят, — Юлия пыталась помочь ему подняться, но Рогозин упирался и не желал вставать с колен. — Это ни на что не похоже, перестань! Ну, хорошо, я прощаю. Я все прощаю, только поднимись наконец!

Но Рогозин не слышал ее. Он продолжал прятать лицо, что-то бормоча себе под нос. Юлия беспомощно взглянула в сторону водителя, но тот сидел ровно, глядя перед собой, ни на что не обращая внимания. Щеголева погладила Дмитрия по волосам. Это прикосновение словно привело его в чувство. Он резко поднялся, успев схватить Юлию за руки. Он крепко сжал, боясь, что она выдернет их и исчезнет.

— Я понимаю, что прошу невозможного, — сказал он. — Но все равно прошу.

— Дима, не нужно, — нетерпеливо перебила его Щеголева. Он мял ее ладони, так сильно сжимая их, что боль не давала сосредоточиться. — Ты делаешь мне больно.

— Одна ночь, — приблизив лицо, прошептал Рогозин.

— Что?!

— Одна ночь, — и ты больше не увидишь меня. Я обещаю. Никто и никогда не узнает об этом. Одна ночь, — и можешь возвращаться в прошлое, где, поверь мне, ты никогда не найдешь покоя.

— Нет!

— Я с ума сойду, если ты не согласишься. Я люблю тебя! Это выше моих сил, я ненавижу себя за то, что происходит! Я не умею просить. Завоевать ты себя не даешь. Ты убиваешь всякую надежду! Но будь же милосердной — я хочу тебя! Я никогда никого не хотел так, как тебя…

Рогозин резко выпустил онемевшие руки Юлии, привлек ее к себе и, несмотря на сопротивление, поцеловал. Она пыталась вырваться, оттолкнуть его, но через несколько мгновений перестала бороться. Медленно она обвила его шею и приняла поцелуй, отвечая на него. Это было безумием с ее стороны, но Юлия снова оказалась в ловушке собственного любопытства. Этот мужчина — загадка. Он словно сказочный принц с двумя лицами. Все знают его доброе, открытое, приветливо и всегда улыбающееся лицо, а ей сегодня открылось другое — оно пугало и манило. В первый момент — страх, потом — желание обуздать. Кажется, ей это удалось. И сознание этой победы волновало. Однако сделать последний шаг, сказать вожделенное «да» Щеголева не могла. Ей снова стало не по себе, как будто, открыв глаза, она увидит Льва, со стороны наблюдающего за ее терзаниями.

После первого поцелуя Рогозин почувствовал себя совсем близко к цели. Он еще крепче обнял Юлию, расстегнул верхнюю пуговицу ее жакета и скользнул под него, нежно поглаживая упругую грудь. От неожиданности Юлию бросило в жар. Это нужно было немедленно прекратить, но Щеголева лишь разумом понимала, что не должна вот так позволять ему ласкать себя. А ее тело, красивое, уставшее от одиночества, ощутившее рядом здорового, красивого мужчину блокировало все импульсы, способные помешать его рукам скользить по груди, шее, губам. Юлия задыхалась от возбуждения. Она умоляюще смотрела на Дмитрия, все это время следившего за ее реакцией. Ей даже показалось, что он слишком трезво оценивает все то, что происходит. Как будто с его стороны это была умелая игра, расставленная ловушка, в которую она наивно попалась. Но Рогозин не дал ей время на размышления: подхватив ее на руки, он уверенно зашагал к машине, продолжая осыпать ее лицо поцелуями. Она не отворачивалась, испытывая возрастающее возбуждение. В ней тоже проснулось желание. Мысленно она уже отдала свое тело в его полное распоряжение.

Рогозин не произнес ни слова. Когда он закрыл дверь машины, водитель завел двигатель и, , они слегка качнулись, начиная движение. Очередной поцелуй длился вечность. Юлия летела куда-то ввысь, где не было мыслей, не было ничего, кроме ощущений. Они все настойчивее требовали внимания. Щеголева все же отстранилась от Рогозина, и шепнула ему на ухо:

— Не так быстро, Митя, — она нарочно обратилась к нему так, желая увидеть выражение его лица. Но кроме вожделения и желания немедленного обладания она не прочла на нем ничего. Улыбнувшись, Рогозин снова намеревался поцеловать Юлию. Цветок больно уколол ее в ногу, Щеголева приглушенно вскрикнула и словно пришла в себя. Она уже более решительно оттолкнула Дмитрия. — Остановись, не надо.

— Я подумал, что ты дала молчаливое согласие, — разочарованно произнес Рогозин, налаживая сбившееся дыхание.

— Ничего я не давала. Как тебе это удалось, не понимаю… — Юлия поспешно застегивала пуговицы жакета. — Я так не могу. Я ведь все объяснила. Сейчас не могу. Может быть, пройдет время, и все изменится.

— И сколько мне ждать?

— Тот, кто любит, не замечает времени.

— Да, когда речь идет о взаимности. А что оставляешь мне ты? Долгие одинокие вечера? Постоянные мысли о том, что рядом с тобой может оказаться другой. Тот из прошлого, которого ты никак не можешь вычеркнуть раз и всегда! — в тоне Рогозина, снова прорывалось раздражение, но Юлия молчала. — Как ты не поймешь, что не будет того, что было. Он бросил тебя, бросил. Ты еще помнишь об этом?

— Да, — глухо ответила Юлия, незаметно отодвигаясь на считанные сантиметры от Дмитрия.

— Он изменил, а измена никогда не проходит бесследно, даже если вы оба будете усиленно делать вид, что все по-прежнему. Единения больше не будет! Это путь в тупик, к внутреннему разрушению. Ты же не можешь не согласиться со мной, Юля!

— Ты тоже неплох в роли психоаналитика, — поджав губы, ответила она. — Только я тоже не намерена пускать тебя настолько близко. Мне это не нужно. Сейчас не нужно.

— Понятно, — буркнул Рогозин.

— Кстати, куда мы едем?

— Везу тебя домой.

— С ума сойти. Мы ехали ко мне! — почему-то Щеголеву этот факт возмутил.

— Да, к тебе. Я подумал, что тебе будет свободнее на своей территории, — объяснил Дмитрий. — В любом случае я не ошибся — мы едем в верном направлении. Осталось минут десять, и мы на месте.

— Мы не знаем людей, — вдруг сказала Юлия, ни к кому не обращаясь. — Мы не знаем их по той простой причине, что сами себя не знаем. Как же судить о других?.. Невозможно.

Рогозин предпочел не комментировать сказанное. Остаток дороги они провели в молчании. Время от времени Юлия поворачивалась к Дмитрию, но, видя его застывшее, каменное лицо, не решалась произнести ни слова. А когда автомобиль остановился возле ее подъезда, Щеголева все-таки решила сломать образовавшийся лед.

— Спасибо, Митя, — прикоснувшись к его густым волосам, тихо произнесла она. — Я никогда не забуду этот вечер.

— Взаимно, — Рогозин нашел в себе силы улыбнуться. Он не должен испортить впечатление, запомнившись ей мрачным, надутым типом. Он будет улыбаться и снова превратится в милого, обаятельного молодого мужчину. И тогда она еще пожалеет, что была так нерешительна. Она уже жалеет, только не хочет это показать.

— Ты не обижайся на меня, хорошо? — Юлия покачала головой. — Вот я такая, и ничего не поделаешь.

— Ты замечательная. Если бы рядом со мной была такая женщина, я бы добился гораздо большего.

— Интересно, — задумчиво произнесла Щеголева. «Знаю, что с тобой добьюсь всего. Я достигну таких высот, что тебе никогда не будет за меня стыдно!»

— Я опять что-то не так сказал? — поинтересовался Рогозин.

— Нет, слова, слова. Они окрыляют, убивают — они всесильны. Нельзя просто произносить их. Понимаешь?

— Да.

— Я серьезно отношусь к словам, поэтому не говорю то, в чем не уверена, — Юлия приблизилась к Рогозину и едва коснулась губами его щеки. — Если ты готов ждать — это проверит твои чувства, поможет мне найти себя.

— Надеюсь, что ты поступишь мудро, — нежно целуя ладонь Юлии, сказал Рогозин.

— Я постараюсь.

— До встречи.

— До свидания, Митя.

— Я буду звонить, — помогая Щеголевой выйти из лимузина, предупредил Дмитрий. — Я буду делать это часто, чтобы ты не забывала обо мне.

— Хорошо.

— Я буду приглашать тебя провести со мной вечер. Ты не против?

— Я бы хотела пока ограничиться звонками. К тому же ты — мой стилист. Я буду назначать тебе деловые встречи в салоне.

— Твое слово — закон. Даже во время второго свидания я всегда выполняю все желания дамы, — лукаво улыбнулся Рогозин.

— Значит, на третьем — все в твоих руках?

— Дождусь ли?

— Время покажет.

Рогозин кивнул и поцеловал Юлию. Еще мгновение он держал ее теплую, сухую ладонь в руках, разглядывая тонкие пальцы. Наконец выпустил их.

— Спасибо и спокойной ночи, — сказала Юлия и стала подниматься по ступенькам крыльца, когда сзади раздался голос:

— Юлия Сергеевна, если вы не против, я занесу к вам цветы, — ее догнал водитель, держа в руках корзины с цветами.

Щеголева оглянулась на Дмитрия: он стоял, держа в руках розу. Цветок был поломан — наверняка один из тех, что лежал на коврике. Рогозин нежно прикасался к нему, не замечая, как острые шипы больно колют пальцы.

— Хорошо, спасибо, — ответила Щеголева и открыла дверь подъезда, пропуская водителя вперед. В последний раз оглянувшись, она увидела, что Рогозин стоит спиной к ней. Измятый цветок, лишившийся лепестков, лежал у его ног.

Лето выдалось невероятно жарким. В городе столбик термометра не опускался ниже двадцати пяти градусов даже по ночам. В квартирах стоял тяжелый, горячий воздух, от которого спасали только прохладный душ и сквозняки. Долгожданное лето изнуряло. Человеческая натура, всегда желающая «зимою лета, осенью весны», находилась в том состоянии, когда в радость был бы пасмурный, дождливый день, а не сияющее солнце в лазоревой бесконечности. Щеголева в этом плане не отличалась оригинальностью. Она плохо переносила жару, считая дни, каждый из которых приближал пору ненастий.

Но Юлии повезло. Ей удалось вырваться из знойных оков панельной многоэтажки и провести остаток отпуска под Керчью. Прекрасное, уютное и немноголюдное место для отдыха подсказала ей, как обычно, Надя. Ее Анфиса уже третий год отправлялась именно туда — большое имение радушных хозяев, которые окончательно перебрались из Керчи и приспособили свой огромный дом, двор, парковку под мини-дом отдыха. Солнце, песок, отдаленность от больших пляжей, немногочисленная публика, состоявшая из трех-четырех семей. Никто не мешал друг другу — владения были столь обширными, входов и выходов в доме было тоже немало, поэтому зачастую за день не со всеми из жильцов встретишься. Юлию такой отдых устраивал: она не любила шумных компаний, ненавидела ялтинские, алуштинские пляжи, где ей приходилось бывать. Невероятное скопление людей всегда действовало на нее угнетающе. Щеголев не сразу получил возможность отдыхать в элитном санатории, поэтому поездки к морю, с целью оздоровить Наташу, всегда были для Юлии одним из напряженных периодов в году. Она возвращалась загорелая, внешне посвежевшая, но совершенно не отдохнувшая.

Эти времена давно канули в лету. В этом году Наташа и Сева, словно желая хоть как-то скомпенсировать предстоящую разлуку, взяли над ней шефство. Вернее не над ней, а над ее отдыхом. Уговаривая ее отдохнуть десять дней под Керчью, они словно постепенно приучали ее к тому, что она скоро останется одна, что она должна привыкнуть к мысли об отдыхе, когда нужно думать исключительно о себе, о своем здоровье.

Вообще Юлия не очень-то и сопротивлялась очередному предложению детей. Она изрядно устала не только от зашкаливающего термометра, но и от неопределенности в личной жизни, которая прибавляла градусы и окончательно выбивала из колеи.

Разобраться в себе оказалось гораздо сложнее, чем Щеголева предполагала. И ленивое времяпрепровождение у моря, способствовавшее легкому течению мыслей, все равно не разложило все по местам. Вернувшись домой, она ощутила неприятную тревогу — оба мужчины ждали ее решения. Они ни на чем не настаивали, даже вопросов не задавали. Каждый получал отмеренную Юлией долю внимания и недомолвок без авансов и гарантий. Она же вела себя как собака на сене: и Рогозина не отпускала, и Щеголеву давала надежду. Нельзя сказать, что такая роль ей была по душе. Вот уже почти полгода она хотела услышать подсказку свыше или четкий внутренний, голос, который бы помог ей понять, как жить дальше. Но ничего, даже малейшего намека не было. Хотя кое-что, безусловно, прояснилось. Например то, что со Львом не сложатся прежние отношения. Юлия была огорчена и долго отгоняла от себя явные признаки того, что четко выражено в емкой фразе «битую чашку не склеишь».

Юлия чувствовала себя скованно и крайне неуютно в обществе бывшего мужа. Он был настолько рад тому, что она позволила ему попробовать начать все с начала, что совершенно не замечал ее настроения. Он полностью погрузился в новую жизненную ситуацию. Только возвращение благожелательного отношения Юлии снова в перспективе сулило ему существование, к которому он привык, по которому скучал. Щеголев принялся с присущей ему решительностью и энергией завоевывать сердце Юлии. Он не выдумывал ничего оригинального, используя привычный запас приемов мужчины, ухаживающего за женщиной. Несколько походов в театр, цветы, любимые Юлией сладости — Лев каждый раз подчеркивал, что за прошедший порознь год не забыл вкусы жены. Плюс поездки за город на пикники в узком кругу: пару раз к ним присоединялись Андреевы. Все, как заговорщики, избегали щекотливых тем, делали вид, что все в порядке вещей. Словно не было этого года, когда самая благополучная семья из их компании вдруг перестала существовать. И Надя, и Саша принимали происходящее, как должное, потому что, в конце концов, решили: чужая семья — потемки и нечего соваться туда со своими советами. Даже Надя как-то поутихла со своими явными и неявными атаками на подругу по поводу устроения личной жизни последней. Готовность Юлии к примирению со Щеголевым застала Надежду врасплох. В первый момент она крайне негативно отнеслась к этому. Ей даже стало труднее общаться с подругой, чем раньше. Она расценила поведение Юлии как предательство. Правда, вскоре, поразмыслив, Надежда смягчилась. Она видела, что на самом деле Щеголева еще ничего не решила, а значит, быть может, окончание всей этой истории будет неожиданным. И когда после возвращения с моря Юлия пригласила подругу встретиться в их любимом десертном кафе, Надежда поняла: подруге нужно выговориться — раз, посоветоваться — два. Андреева прекрасно сочетала в себе два качества: умела не только говорить сама, но и слушать собеседника. Это делало ее незаменимой для Щеголевой в моменты душевного кризиса.