— Ты путаешь заботу о ребенке и любовь к мужу. Ты все валишь в одну кучу! — Наташа понимала, что должна говорить совершенно иные слова, но они срывались с губ совершенно помимо ее воли. — Ты еще скажи, что никогда не забудешь его, потому что любишь меня — плод вашей любви!

— Как своеобразно ты решила утешать меня, На-тала, — улыбнулась Юлия Сергеевна и скрестила руки на груди. Внимательно глядя на дочь, она добавила уже серьезнее: — Ты злишься на меня, я вижу. В нашей семье царило благополучие, доверие, открытость, и ничего этого больше нет. Тебе обидно, что я не смогла удержать твоего отца, что он предпочел мне другую. Это изменило твое доверительное отношение к нему, ты считаешь, что лишилась друга. И во всем ты предпочла обвинить меня. Я принимаю на свой счет все, что ты сказала. Но вот тебе мой совет: оставь свои обиды, ведь он ушел от меня. Он меня больше не любит, а тебя по-прежнему боготворит.

— Ну уж нет! Я сказала ему, что не желаю его видеть! Я дала понять, что готова изредка участвовать в телефонных разговорах — все! И внук у него будет только формально.

— Наташенька, так нельзя. Он набрался смелости и пришел к тебе, чтобы все рассказать. Ему было нелегко, — Юлия Сергеевна говорила, сама не понимая, почему так настойчиво защищает Щеголева. — Ты ведь знаешь его характер.

— Мне двадцать лет, а ты все время поучаешь меня, как школьницу!

— Ты всегда останешься для меня ребенком. Родишь — сама поймешь, а пока давай остановимся на этом, чтобы не сказать что-нибудь лишнее.

— Ты слишком трезво рассуждаешь для женщины, от которой неделю назад ушел муж, — тихо, с каким-то злорадством произнесла Наташа. — Ты так рассудительна! Наверное, уже успела пригласить психоаналитика на дом?

— А тебя, я вижу, это не радует? Ты хочешь увидеть внешние проявления того, что творится в моей душе? — Юлия Сергеевна вскипела. Она совершенно не понимала настроения дочери. — Тебе нужны зрелища? Нужно было записать на пленку прекрасный момент отчаяния, когда один шаг с подоконника отделял меня от вечности! Ты об этом хотела услышать?

— Мама! — Наташа протянула к ней руки, не сдерживая слез. — Прости меня. Я не знаю, что говорю. Гони меня, я такая дрянь!

— Не нужно, — Юлия Сергеевна подошла к дочери, обняла ее. — Всем больно, никто не ожидал, что все сложится именно так. Но жизнь продолжается. Мы обречены на то, чтобы преодолевать невзгоды, обретать пресловутый жизненный опыт. Хотя, видит бог, мне было не скучно в той жизни, которую я вела. Я ни о чем не жалею.

— Совсем?

— Совсем.

— Так не бывает.

— Бывает, девочка.

Они проговорила еще около часа. Это был разговор обо всем и ни о чем. Юлия Сергеевна чувствовала усталость — общение с дочерью сегодня отняло много сил. Она ощущала немощь каждой клетки своего тела. Боясь показать это, Юлия Сергеевна попыталась уговорить дочь погостить еще, когда Наташа собралась домой. Но та категорически настаивала на том, что ей пора. Вызвав ей такси, Щеглова почувствовала облегчение. Еще несколько минут, и она останется одна. Как быстро она привыкла к этому состоянию.

Поцелуй на прощание, просьба к водителю вести машину поаккуратнее — и Юлия Сергеевна поспешила подняться домой. Она быстро закрылась на все замки, остановившись в коридоре, чтобы отдышаться. Со стороны могло показаться, что она убегала от преследователя. Да так оно и было: Щеголева убегала от самой себя. Она пыталась оказаться в ограждающем от всех и вся домашнем мире, забывая о том, что завтра, в понедельник, придется входить в обычный жизненный ритм. Нужно будет выйти на работу, общаться с сослуживцами и приготовиться к реакции окружающих на то, что она снова стала свободной женщиной.

Родителям она пока ничего говорить не будет. Благо, они в другом городе и не сразу разберутся в том, что Лева перестал подходить к телефону. Свекор и свекровь никогда не испытывали к ней теплых чувств, поэтому их реакция Юлию Сергеевну не интересовала и была предсказуемой. Они вообще вряд ли соблаговолят общаться с ней, бывшей нежеланной невесткой. Наверное, вздохнут облегченно. Только понравится ли им та, которую Лев очень скоро представит? Он не станет тянуть с этим, он старомоден и обязательно устроит смотрины перед походом в загс. Однажды его выбор не одобрили, но он был молод, горяч, бескомпромиссен и пожелал отказаться от общения с родными во имя любви. Это должна была быть любовь длиною в жизнь, а по сути — бесконечная, продолжающаяся в детях, внуках. Юлия Сергеевна вспомнила, что отношения с родителями Льва более-менее наладились после рождения Наташи. А сейчас расстояние между ними снова увеличивалось. Пока лишь со слов Щеголева, но со временем скупая, с четкими безликими формулировками официальная бумага будет служить этому подтверждением. Юлия Сергеевна нервно повела плечами — еще будет суд и масса неприятных вещей, которые способны отравить самые теплые воспоминания. Но она дала себе слово, что не позволит памяти стереть их, потому что их было немало. Они помогут ей выстоять, не потерять себя. Потому что она не могла перестать любить человека, с которым прожила двадцать лет, вырастила дочь, готовилась воспитывать внуков. Это навсегда связало их незримой нитью, разрушить которую по силам только самому безжалостному разрушителю — смерти. Но Юлия Сергеевна была уверена, что до этого еще очень далеко.

— Я хочу верить, что ты не держишь на меня зла, — голос звучал виновато, в глазах не было блеска счастливого человека, получившего желаемое. Осталась позади процедура развода, слова судьи, и теперь это были последние слова Льва, обращенные к ней. Казалось, он смертельно устал, жалеет о своем решении, и только мужская гордость не позволяет ему признаться в том, что он думает на самом деле. А может, Юлии хотелось видеть именно это?

— Если тебе так легче, то не держу.

— Как Наташа? Как малыш? — поспешно спросил он, боясь, что она повернется и исчезнет.

— Все замечательно. Они уже дома.

— Я навестил их в роддоме. Наташа запрещала мне делать это, но я не мог не приехать.

— Ты правильно сделал. Ведь это твоя дочь и внук.

— На кого он похож? — глядя в сторону, поинтересовался Щеголев.

— На тебя.

— Ты серьезно?! — он был счастлив, чуть не захлопал в ладоши, как ребенок, получивший неожиданный подарок.

— А что тебя удивляет? Извини, я спешу. Прощай, — выдохнула Юля, запахивая полы кашемирового пальто. Больше она ничего не хотела говорить ему, ни единого слова. Поэтому, повернувшись на высоких каблуках, она быстро и легко пошла по длинному коридору, ведущему ее в новую жизнь, в которой от прошлого остались воспоминания, фамилия, дочь.

Щеголев смотрел ей вслед, пока она не скрылась вдалеке за поворотом. Потом он достал из кармана пачку сигарет, вынул одну и, разминая ее в пальцах, направился к выходу. Он шел, ощущая внутренний дискомфорт и не понимая причины этого. Лев смотрел по сторонам, взгляд его упирался в закрытые, равнодушные двери бесчисленных кабинетов. Отчего же ему так тревожно, не по себе, словно неведомая сила пытается пробраться к нему в душу и привести там все в состояние хаоса. И наконец Щеголев понял, в чем дело: он шел по длинному, опустевшему коридору, чувствуя аромат ее духов. Он не мог перепутать: «Восьмой день» Ив Роша — он сам подарил их Юлии на день рождения. Этот удивительный тонкий аромат востока, цветов, едва скрываемой страсти понравился ему сразу, как только продавец протянула ему маленький пробник. Он был уверен, что и жене понравится. Юлия с улыбкой приняла подарок, закрыв глаза, вдохнула незнакомый аромат.

— Божественно, — тихо сказала она. — Это мой аромат, только мой. Ты удивительно прозорлив. Спасибо.

Щеголев вспомнил, как ощутил удовлетворение. Он попал в десятку — это всегда действовало на него возбуждающе и успокаивающе одновременно. Сейчас же он полностью попал во власть этого запаха. Словно весь коридор был полит парфюмом, отбрасывающим его в недавнее прошлое. Лев тряхнул головой, зажал сигарету в зубах и медленно направился к выходу. Он шел размеренным шагом, продолжая находиться во власти ее аромата. Теперь это был аромат женщины, которая перестала быть его женой. Он окончательно понял это в тот момент, когда она сказала короткое, острое «прощай». В ее глазах не было печали и отчаяния. Она оказалась более стойкой, чем он себе представлял. Ожидая всего, чего угодно, он не получил и сотой доли того, что устраивают своим мужьям брошеные жены. В какой-то момент ему даже стало обидно: как легко она отказалась от него! Но водоворот забот новой жизни не давал возможности долго раздумывать над этим.

Все, он получил то, чего хотел. Но сейчас, проводя вместе с Машей день за днем, Щеголев уже не был так уверен в правильности своего решения. Он боялся признаться, что, пожалуй, поторопился. Он, как всегда, все воспринял слишком серьезно. А может быть, впервые позволил себе расслабиться, пойти на поводу эмоций, плотских желаний и проиграл. Щеголев был уверен, что переоценил силу своих чувств и, тем более, отношение к нему Маши. Она играла им, не понимая, как важно для него заполнить пустоту, образовавшуюся внутри. Пожарская — большой избалованный ребенок, которому попала в руки новая игрушка. Пока она не поломалась, пока ею можно свободно играть, она любима, в случае проблем — будет забыта.

Щеголев ощутил это, когда впервые за время знакомства с Машей заболел. Простуда неожиданно свалила его с ног. Он уже забыл это противное состояние озноба, заложенности носа, вялости в теле и единственное желание, остающееся в одурманенном температурой сознании — спать. Вернувшись вечером с работы и застав его в таком плачевном состоянии, Маша озабоченно поджала губы. Она явно была недовольна тем, что увидела: Щеголев лежал на разостланном диване, укрывшись до самого подбородка, с красным словно от перенапряжения лицом. Он улыбнулся ей, получив в ответ какое-то подобие однобокой улыбки. Один кончик губ Маши неестественно потянулся в сторону, пытаясь создать иллюзию приветливого лица. Она включила компьютер и принялась прослушивать записи диктофона, явно не собираясь ставить ему градусник, заваривать липовый чай с медом, находить в аптечке жаропонижающее средство…

— Ты принял что-нибудь? — не оборачиваясь, спросила Маша, быстро перебирая тонкими пальцами клавиатуру компьютера.

— Да, — солгал Щеголев, хотя понимал, что ложь не придаст ему сил, не поможет скорее выздороветь. Он невероятно обиделся за такое пренебрежительное отношение к своему здоровью и впервые пожалел, что рядом нет Юлии. Она бы вела себя совершенно иначе.

— Нужно будет выпить что-нибудь для профилактики, — так же, не оборачиваясь, продолжала девушка. — Мне никак нельзя заболеть. У меня очень напряженная неделя, дорогой.

— Мне жаль. Я постараюсь поскорее справиться с этим, — сконфуженно просопел Щеголев, не узнавая собственного огрубевшего голоса.

— Ты ведь не нарочно, — милостиво проронила Маша и больше за вечер ни разу не обратилась к нему.

Тогда Щеголев натянул одеяло до самых глаз и, согреваясь горячим дыханием, уснул тяжелым сном болеющего человека. Пока сон не сморил его, Лев понял — то, к чему он привык, чего ждал от Маши, он не получит от нее никогда. Она не способна на это в силу склада характера, разницы в возрасте.

Это емкое, безжалостное понятие включало в себя все, что происходило с ним более сорока лет, и тяжелой свинцовой ношей пригибало сейчас к земле. Маша все чаще подшучивала над сединой, появляющейся в его волосах, одышкой после короткой пробежки, над тем, что он следит за своим рационом, исключая из него калорийные продукты. Она даже после близости как-то странно смотрела на него, словно ожидая продолжения, а когда он предлагал его, спешила отказаться и ретировалась в ванную. Щеголеву казалось, она боится, что он не выдержит накала страстей, в которых она нуждалась и ждала от него. Но почему она была так недоверчива? Ему ведь сорок, а не семьдесят. Нет повода переживать. Маша словно оберегает его от лишних эмоций — будь то слова, желания, любовь, забота. Она окружает его невидимым пологом ровного, безопасного, какого-то делового сосуществования, в котором нет места взрывам чувств. А есть ли эти чувства вообще? Щеголев боялся глубоко задумываться над этим.

Когда Юлия говорила, что он захочет вернуться, она словно заранее все знала. Она не учла одного: он не признается в этом никому. Это совершенно разрушило бы его, а он последнее время перестал ощущать себя тем уверенным, сильным, благополучным мужчиной, которым он был рядом с ней. Только недавно он безошибочно почувствовал, что большей частью его уверенность и спокойствие, внутренняя стабильность и гармония основывались на присутствии рядом Юлии. Она умела принимать участие в нем ненавязчиво, не требуя благодарности. Она не просила, а он со временем перестал замечать ее. Он возомнил себя единоличным строителем собственной судьбы и теперь поплатился за зазнайство и неблагодарность.

Щеголев остановился у выхода из здания суда. Он потянулся к дверной ручке, но, словно передумав, отошел от двери и сел на ближайший стул. Опустив голову и глядя вперед, он погрузился в невеселые размышления над тем, во что превращается его жизнь. Он страшился ее, не понимая, что сейчас еще можно было попытаться все вернуть. Сейчас еще можно было, Юлия всегда отличалась добротой, душевной щедростью. Однако Щеголев даже не думал об этом. Он знал, что сейчас откроет дверь и встретит вопросительный, чуть надменный взгляд Маши. И от этой перспективы сердце его не неслось вскачь от радости и восторга. Он поймал себя на мысли, что с большим удовольствием остался бы один, не пытаясь играть в освобождение от никогда не сковывавших его уз брака.