— Ольга Ивановна, — начала та разговор, — Вы знаете, я давно хотела поговорить с вами, но всё дела, дела. Как вам работается в нашей школе?

— Нормально, Тамара Витальевна, — Ольга настороженно смотрела на директора. Та никогда не отличалась стремлением просто поболтать с теми, кто не входил в число приближённых. А Ольга в их число пока не входила.

— Это хорошо. Мы тоже присматривались к вам всё это время, и у нас сложилось самое благоприятное впечатление о вашей работе. Результаты у вас хорошие. Анна Абрамовна говорила, что ваши седьмые классы очень хорошо написали окружную контрольную работу по математике.

— Да, неплохо.

К этой работе Ольга готовила детей очень тщательно. Ей вовсе не улыбалось испытать на собственной шкуре то, что произошло с Ларисой Павловной, преподававшей математику в восьмых классах. Та купилась на речи окружной методистки, будто управлению нужна реальная картина знаний по математике и дала в своих классах контрольную без особой подготовки, со всей строгостью, исключив возможность списать. Результаты были плачевны. Дети получили кучу двоек, средний балл оказался чуть меньше трёх с половиной. Учителя других школ, видимо, оказались прозорливее, а может, дело было в том, что как раз в это время болела Анна Абрамовна. В общем, на первом же совещании директоров начальница управления образования долго топтала школу, говоря о «вопиющих успехах в математике» и дала указание методическому кабинету проверить систему преподавания математики в этой школе. Вернувшаяся с совещания Тамара немедленно вызвала к себе сорокалетнюю учительницу, мать двоих детей, и наорала на неё, предварительно отчитав как девчонку. Лариса Павловна долго плакала и пила валерьянку, обещая уволиться, но не уволилась. Через неделю в школу с проверкой заявилась та самая методистка, которая ратовала за объективность результатов, и несчастная учительница снова ходила с красными, как у кролика, глазами, источая запах валерианового корня.

Словом, когда пришёл черёд Ольгиных классов, она, согласно поддакивая, выслушала пафосные слова о честности и объективности учителя, получила контрольную и, вернувшись в школу, тут же прорешала аналогичные примеры со всеми своими детьми. А на дополнительных решила уже все варианты самой контрольной.

В результате, отметки получились действительно неплохими, правда, три двоечные работы она попросту выкинула, отметив в журналах, что дети в этот день были больны.

— Да, неплохо, — повторила она, — хотя могли бы и лучше.

— Наверное, могли бы, но когда очень хорошо — это уже плохо, — скаламбурила директор. — Я думаю, не последнюю роль тут сыграла система ваших дополнительных занятий.

— Может быть, — Ольга насторожилась. Вообще-то свои платные занятия никто особо не скрывал, но и не рекламировал.

— Вот о них я и хотела с вами поговорить, — Тамара Витальевна на секунду замялась, — надеюсь, вы понимаете, что ваши действия, в целом, незаконны. Вы не имеете права, работая в государственной школе, брать деньги за дополнительные занятия.

— Но почему? Я же честно отрабатываю все свои часы. Это же в нерабочее время. Я же их учу, работаю… Разве я не имею права на дополнительный заработок?

— Конечно, имеете, но при определённом юридическом оформлении. Вы должны пойти в управу, получить лицензию…

— Но разве мне нужна лицензия для того, чтобы учить детей в школе? Я же — учитель.

— Не перебивайте меня. Это совсем другое дело. Вы должны получить лицензию на право индивидуальной преподавательской деятельности, стать на учёт в налоговую инспекцию, вести определённую отчётность, регулярно платить налоги. Кроме того, вы используете школьные помещения, значит, вы должны заключить договор со школой, аккуратно вносить арендную плату. Я уж не говорю о пенсионном и страховом фондах…

— Но… Это же… Они же мне совсем немного платят. Ведь все занимаются репетиторством.

— Репетиторство — тоже незаконно, но мы закрываем глаза на единичные случаи. А что касается всех, не нужно говорить обо всех, нужно отвечать за себя. При первой же проверке оштрафуют, причём на весьма крупную сумму не только вас, но и школу, меня лично. Я, как директор, обязана стоять на страже интересов государства и пресечь это в самом зачатке, так сказать.

— Ну ладно… Хорошо… Я прекращу эти занятия.

— Это тоже не выход. Занятия, безусловно, приносят пользу учащимся.

— Что же мне делать?

— Я думаю, вам стоит продолжать занятия. Но, понимаете, Ольга Ивановна, для решения различных проблем, в том числе связанных с проверками, в школе существует определённый фонд наличных денег. Пополняется он из различных источников. Я думаю, если вы будете ежемесячно вносить в этот фонд определённую сумму, это будет справедливо, — Тамара Витальевна непроизвольно кивнула на свой сейф.

— Да, конечно, — Ольга даже обрадовалась, что проблема решается так просто, — а сколько?

— Ну, налоги и выплаты съели бы у вас больше половины, я думаю, для школы тридцать процентов будет вполне достаточно.

— Да, конечно… — растерянно прошептала Ольга.

— Впрочем, все технические детали обсудите с Анной Абрамовной. Лично я к этому фонду никакого отношения не имею.

— Да-да, конечно, — повторила Ольга.

— Ну раз мы с вами всё обсудили, я вас больше не задерживаю. До свидания.

— До свидания.

Ольга пришла в свой класс и села, подперев голову руками. «Так вот на что смутно намекала Татьяна в одном из разговоров. Как она тогда спросила: «Ты её фонд финансируешь уже?», но, увидав удивлённые глаза Ольги, тут же перевела разговор на другое. Вот оно что. Значит, все платят, платят и молчат. Ну да, а что они, собственно, сказать могут! Значит, и мне платить придётся. Но я же эти деньги зарабатываю! А она просто так получать хочет! Ну а что я могу сделать? Ничего! Значит, нужно платить».

Она взяла карандаш, прикинула, сколько она получила с этих занятий за прошлый месяц, отсчитала треть. Получилась ровно та сумма, которая у неё оставалась отложенной дома, на поездку. Конечно, получив непривычно много денег, она их здорово растранжирила, но ничего ненужного, лишнего, она себе не позволяла. «Ничего, — решила Ольга, — перебьюсь, просто впредь нужно быть экономнее».

На следующий день она зашла в кабинет к Анне Абрамовне, когда там никого, кроме хозяйки, не было и положила на стол аккуратный конвертик. Анна Абрамовна взяла его без тени смущения, открыла, пересчитала деньги и кивнула, пробормотав: «Всё правильно». С тех пор третью часть своего приработка Ольга сдавала «в фонд».

К концу учебного года скопилась сумма, которой могло бы хватить на поездку. Но Ольга решила с отдыхом повременить. Нужно было приодеться и отремонтировать квартиру. Ремонта у них не было лет пятнадцать, если не больше. Обои местами выгорели до полной неразличимости рисунка, местами засалились, местами облезли, потолок пестрел пятнами осыпавшегося мела и местами казни настырных комаров. Жить в такой квартире она больше не могла. Нанимать кого-то было чересчур дорого, и Ольга решила осилить ремонт сама. Обещала помочь тётя Маша, соседка снизу, проработавшая на стройках маляром-штукатуром и отделочницей тридцать лет. Была только одна проблема — куда девать мать? Ремонт и мать, в её нынешнем состоянии, были вещами несовместимыми.

Помог случай. Ольга знала, что отец одной из девочек её класса, Сергей Константинович — врач, и весной, после родительского собрания спросила его про одно из лекарств.

— Вы знаете, — ответил тот, — я вообще-то не специалист в этой области. Я — психиатр.

Неожиданно для самой себя Ольга рассказала ему про мать, хотя обычно не говорила про это никому.

— Хотите, я её посмотрю?

— Конечно, если это удобно.

— А почему нет?

Они договорились, и он зашёл к ней в субботу днём, словно бы по делам родительского комитета. Поболтал с мамой, удивительно легко разговорив её.

— Знаете, — говорил он Ольге, когда та пошла провожать его, — к сожалению, помочь тут практически невозможно. Состояние у неё, насколько я понимаю, достаточно стабильное. Если хотите, я могу её на месяц-два госпитализировать. Понаблюдаем, попробуем подлечить, хотя положительный результат весьма проблематичен.

Ольга попросила время на размышления, а через неделю позвонила и спросила, не сможет ли он госпитализировать маму на июль — август, пока она будет делать ремонт. Сергей Константинович твёрдо обещал.

Ехать в больницу мать не хотела.

— Какая больница? — спрашивала она удивлённо. — Зачем? Я себя великолепно чувствую!

— Мама, тебе нужно обследоваться, ты же сама говорила, что у тебя и сердце побаливает, и спина.

— Какая ерунда! У меня всё в порядке!

— Мама! Я с большим трудом, через знакомых, договорилась, чтобы тебя положили обследовать и подлечить! — повысила голос Ольга, будто выговаривая нерадивому ученику. — А ты? В какое положение ты меня ставишь!

— Оленька, — мать смотрела на нее испуганно, — не кричи на меня, пожалуйста, я так пугаюсь, когда ты кричишь. Я же не просила тебя ни о какой больнице.

— Ну и что! — Ольга специально продолжала говорить безапелляционным тоном, зная, что только он может сломать сопротивление матери. — Ну и что! Ты не говорила, но я и сама вижу, я о тебе забочусь, в конце концов! А ты!

— Оленька, ну пожалуйста, не кричи. — Мать как-то сникла, сгорбилась, беспомощно опустила руки. — Я боюсь. Там чужие люди. Но если ты считаешь, что так нужно…

Ольга смотрела на мать и чувствовала, как что-то восстаёт в её душе, ломая уже принятые решения и требует одного: обнять это родное существо, когда-то давшее ей жизнь, прижать к себе и защитить от всех невзгод и опасностей. Если не защитить, то хотя бы оставить в покое. Дать ей спокойно дожить в её, пускай иллюзорном, нереальном для неё самой, мире. «Нет, нельзя, — одёрнула она сама себя. — Я же и для неё стараюсь, в конце концов. Квартира ведь скоро рушиться начнёт».

— Да, мама, это нужно! — сказала она тоном, не допускающим сомнений. «Только на время ремонта, а потом я её сразу заберу», — убеждала она себя.

Когда мать, уходя в глубь больницы в сопровождении здоровенной санитарки, обернулась, Ольга чуть не бросилась за ней, такая тоска и безнадёжность плескались в её глазах. Но не бросилась.

Ремонт она провернула за месяц. Научилась под руководством тёти Маши белить потолки, шпаклевать, красить, клеить обои. После ремонта стало понятно, что денег на квартиру нужно ещё много. Нужно бы поменять окна, сантехнику, мебель, шторы, люстры — словом, менять нужно было почти всё. Но таких денег не было. «Позже, — решила Ольга, — это не горит».

Закончив ремонт, она, было, собралась звонить Сергею Константиновичу по поводу выписки матери, но передумала.

«Ей там лучше, — уговаривала она сама себя, — её наблюдают, лечат, а я хотя бы немного отдохну».

Раз в неделю она собирала пакет с фруктами, соками, сладостями и ехала в больницу. Мама действительно стала спокойнее, к своему пребыванию в больнице привыкла, но несколько раз переспрашивала о дате выписки. А как-то раз даже спросила, глядя своими, будто выцветшими от времени, помаргивающими глазами:

— Оленька, но ты же не забудешь меня забрать?

— Ну что ты, мама, как только тебя выпишут — сразу же.

— Вот и хорошо, дочка, а то мне так хочется домой, там папа ждёт.

— Конечно, мама, конечно.

«А пока мне нужно отдохнуть», — добавляла она про себя.

И она действительно отдыхала. Даже завела небольшой роман. В последнее время с личной жизнью было совсем плохо. Все знакомства, которые она завязывала благодаря Викуле, тревожащейся о судьбе подруги, быстро сходили на нет. И дело было не в каких-то особых Ольгиных капризах или завышенных требованиях. Дело было в элементарном отсутствии времени. По сути дела, во время учебного года Ольга могла на личную жизнь выделять только половину дня в выходные, да время детских каникул. А обычно она, как заводная игрушка, выполняла одни и те же действия: утро, школа, уроки, дополнительные, тетради, дом, готовка, уборка, подготовка к урокам, сон. Стоило чуть нарушить порядок, сбиться с ритма, и дела начинали накапливаться, грозя обвалом. Словно она ехала в сплошном потоке автомобилей по переполненному шоссе, когда невозможно ни остановиться, ни притормозить, ни перебраться в другой ряд, можно только ехать и ехать вперёд, до ближайшего светофора.

Все Ольгины знакомства заканчивались одинаково. После одной-двух встреч кавалер начинал проявлять настойчивость, пытался встретиться после работы, увезти куда-нибудь на квартиру или за город, но наткнувшись на неизменный отказ, обижался, утрачивал интерес и исчезал с горизонта. Никто не хотел понимать, что Ольга просто не может выбиться из своего ритма.