– Все уезжают. Все иностранцы.

– Пусть уезжают, – ответила Тесс. Ее лицо помрачнело. – А мы останемся. Мы не будем больше убегать.

– То есть?

– В конце концов нам придется решить, создадим мы себе где-нибудь настоящий дом или так и будем всю жизнь перескакивать с места на место.

За стеной звучала приглушенная тайская речь – Кай и Чатри проснулись. Потом донесся голос Кивы.

– Думаешь, их отец вернется? – тихо спросила Тесс.

– Нет. И это ужасно. Но при чем здесь ты?

Рори застонал во сне, и мы оба посмотрели на него.

– Я учу этих детей, – ответила Тесс. – Вот при чем.

– Несколько бесплатных уроков английского еще не делают тебя их опекуном.

– Я имею в виду не только английский.

– Выходит, мы остаемся, чтобы ты могла поиграть в учительницу с местными детьми?

Первая вспышка злобы.

– Это для меня не игра. Это мое предназначение.

– Тесс, – умоляюще произнес я, – пожалуйста, давай уедем.

Она взяла меня за плечи и попыталась объяснить еще раз:

– Послушай, человек уезжает в другую страну не для того, чтобы стать кем-то другим, а для того, чтобы стать собой. Стать тем, кем не мог быть у себя на родине. Тем, кем всегда хотел.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Нет, понимаешь. В Англии нам не давали стать собой, а здесь ты можешь быть хорошим человеком, Том. Знаю, что можешь. И это главное, почему я хочу остаться.

Рори сидел в постели и тер глаза.

– Мне собирать вещи? – спросил он.

Прежде чем кто-нибудь из нас успел ответить, в комнату влетела Кива.

– Идем скорее! – закричала она. – У соседей заработал телевизор!

Ботены смотрели местный канал и даже не оглянулись, когда мы вошли и встали у них за спиной. На экране молодая тайка прикалывала к доске объявлений фотографию молодого тайца.

Потом камера отъехала назад и стало видно, что на этой бесконечно длинной доске висит уже много фотографий. На них позировали люди самых разных национальностей, и сразу бросалось в глаза, что у них счастливые лица. Там были снимки, сделанные на дне рождения, на свадьбе, во время отпуска. На некоторых иностранцы стояли на фоне наряженных елок, и никто не смог бы определить, сфотографировали их в другом году и на другом краю света или здесь, на острове, за день до катастрофы. Все возраста, все оттенки кожи, и все улыбаются.

К горлу, к носу и глазам подступили рыдания, словно я наглотался грязной воды и теперь она рвалась наружу.

Дочь потянула меня за руку. Они с Рори прижимали к груди пустые рюкзаки, как будто пытались угодить одновременно и мне, и Тесс: нашли сумки, но не стали собираться. Потом в комнату робко просочились Кай с Чатри, сели на отполированный деревянный пол и тоже устремили пристальный взгляд на экран. Господин Ботен глянул на них и снова повернулся к телевизору.

– Тесс… – проговорил я, указывая на Киву и Рори.

Она покачала головой:

– Нет. Пусть смотрят.

При звуках наших голосов госпожа Ботен что-то сказала мужу. Он взял пульт и принялся переключать каналы, пока не нашел новости на английском языке. На экране был развороченный пляж, голос с британским акцентом зачитывал статистику.

«Только на Шри-Ланке количество жертв оценивается уже не в три тысячи, как раньше, а… в двадцать шесть тысяч человек, – сказал диктор, и мне хватило этой короткой заминки, чтобы осознать: можно располагать самыми точными данными на свете и все же не представлять себе непомерность того, что произошло. – Число погибших в мире составило двести пятьдесят тысяч. Более полутора миллионов осталось без крова».

История была одна, но место действия и подробности разные. На юге Индии размыло дорогу. На Шри-Ланке поезд перевернуло и закинуло в джунгли. В Новой Гвинее деревню сровняло с землей. В Таиланде затопило отель.

В курортных районах туристы снимали приход воды на видео, и нам показывали неумелые трясущиеся записи, но в бедных районах не было ни туристов, ни камер, ни сотовых телефонов, и мы видели только последствия катастрофы. Тесс взяла меня за руку и так и держала не отпуская.

Потом камера переключилась на студию, где сидел диктор в костюме с галстуком. С торжественным выражением на лице он произнес:

«Лондонский журналист Ник Казан вместе с невестой как раз отдыхал в Таиланде на острове Пхукет».

На экране появился Ник. Он стоял рядом с дорогой на каком-то южном курорте, изуродованном до неузнаваемости.

«Я не понимал, что происходит, – рассказывал Ник. Он говорил не в камеру, а обращаясь к кому-то сбоку от нее. – Мы… мы как раз возвращались в отель на машине».

Рядом с ним стояла девушка – хорошенькая англичанка с заплаканными глазами и длинными светлыми волосами, – и Ник посмотрел на нее, прежде чем продолжить. Было видно, что он пытается оставаться невозмутимым журналистом, выполнять свою работу, излагать только голые факты, хотя это давалось ему с трудом.

«Со стороны пляжа бежали люди», – сказал Ник и взглянул на море.

Позади него виднелась пальма – вырванная из земли, раздавленная, сплющенная.

Он находился где-то в окрестностях Патонга – я узнал название отеля, на который переключилась камера. Все вокруг было изувечено, словно настал конец света: разбитые машины, обломки дерева, которые раньше были зданиями или стволами растений. И повсюду грязь – берег превратился в сплошное склизкое месиво.

«Это страшная трагедия, – проговорил Ник, разрываясь между необходимостью оставаться профессионалом до конца и желанием расплакаться. – Немыслимая трагедия…»

Он повесил голову, не находя больше слов.

«На пляжах Пхукета многие осознали, какая опасность им грозит, когда было уже слишком поздно», – произнес голос за кадром.

Снова последовали размытые кадры: люди бегут с пляжа, бурлящая вода, сметающая все на своем пути. Потом более поздняя, профессиональная съемка: спасатели прорубают себе путь сквозь груды поваленных деревьев. За одно дерево все еще держался человек, крепко обхватив ствол руками и ногами. Прошло несколько секунд, прежде чем я с ужасом понял, что он мертв.

Я не выдержал – обнял детей и развернул их спиной к телевизору. И только тут заметил, что Тесс ушла.

– Наверное, она на пляже, – сказала Кива.

Я действительно нашел ее на пляже, в нескольких шагах от первых казуарин – там, где раньше был «почти всемирно известный гриль-бар». Она сидела на низком табурете, а перед ней на перевернутом ящике стояло штук тридцать маленьких бутылок с минеральной водой – все, что она смогла унести.

Тесс надела широкополую шляпу и закрыла лицо тонким хлопчатобумажным шарфом, отчего стала похожа на одного из тех садовников, что ухаживают за растениями при больших отелях. Когда я вышел из-за деревьев, к ней как раз приблизилась женщина с маленьким ребенком. Тесс протянула им по бутылке воды, и оба сделали глубокий вай.

Я посмотрел на небо: солнце стояло высоко и тени на пляже почти не было. Я поднялся обратно на холм и отыскал в сарае господина Ботена мачете. Дети, все вчетвером, сидели у нас на крыльце, а между ними носился Мистер, одуревший от столь обильного внимания.

Когда я вернулся на пляж, рядом с Тесс, заложив руки за спину, стоял какой-то белый мужчина. Свежая голубая рубашка, чистые белые брюки, загар цвета денег. Точь-в-точь дальний родственник королевской семьи на светском рауте.

Тесс сидела, поникнув от жары, и не обращала на него внимания. Я подошел ближе и увидел, что это Майлз – англичанин, который вытащил меня из тюрьмы. Он глянул на меня, а когда я углубился в заросли казуарин и начал срезать с деревьев ветки, подошел и остановился рядом. Какое-то время он просто наблюдал, потом кашлянул и заговорил:

– Вы в курсе, что это территория национального парка?

Я бросил на него весьма красноречивый взгляд. Он с усмешкой посмотрел сначала на меня, потом на мачете господина Ботена и больше ничего не сказал.

Я размахнулся и с силой обрушил мачете на нижнюю ветку. Она упала на землю, и я осмотрел ее. То, что нужно. Из веток казуарин можно построить стены. А вот для крыши придется подыскать что-нибудь другое – большие пальмовые листья вполне подойдут. Тогда Тесс не обгорит на солнце. Я знал: пока у нее остается вода, с пляжа она не уйдет.

Я отнес отрубленные ветки туда, где сидела Тесс. Майлз последовал за мной – помощи он мне не предложил. Слух о том, что на пляже раздают воду, быстро облетел окрестности, и теперь к Тесс приходило больше людей. Я принялся за работу: сначала вбил ветки в песок, потом накрыл их крупными пальмовыми листьями. Получилось две стены метра два высотой и плотная крыша. Пока сойдет и так.

На Тесс упала прохладная тень, и она повернула ко мне лицо. Я видел, что между полями шляпы и шарфом, закрывающим нос и рот, ее глаза улыбаются. Я любил жену так сильно, что она заполняла все мое сердце. Мне не нужно было говорить ей об этом: она знала и так.

– Спасибо, – сказала она.

– Не за что, – ответил я.

Когда я подошел ближе, поправляя кое-что, укрепляя стены и щурясь на небо, чтобы определить, под каким углом светит солнце, Тесс легко дотронулась до моей спины, и мы оба поняли что-то важное.

К прилавку с водой медленно приблизился старик. Я отступил назад, давая ему пройти, и оглядел навес – какое-то время продержится. Потом повернулся к Майлзу и увидел, что он чуть ли не смеется.

– Что смешного? – спросил я. В полуденной тишине пляжа мой голос прозвучал неожиданно хрипло и резко.

– Впечатляет, – усмехнулся Майлз. – Настоящий пляжный домик.

Я знал, куда он клонит – по крайней мере, мне так казалось.

Но я не ответил и продолжил работать – вбивать ветки глубже в песок, закрывать щели в крыше, сквозь которые проникал солнечный свет, – а молчание, повисшее между нами, становилось все отчетливее.

Я злился на него. Он думал, будто знает меня, хотя совершенно меня не знал. Волоча по песку последнюю партию пальмовых листьев, я глянул на Майлза: он больше не улыбался.

– Я просто хотел сказать, что у вас умелые руки, особенно для… ну, вы понимаете.

Я остановился и пристально посмотрел на Майлза, вынуждая его закончить фразу. Но куда там – этот дипломатишка в белых штанах решил отмолчаться. И тогда я закончил ее сам.

– Для шофера? – спросил я, утирая пот со лба.

Я посмотрел на навес, который построил для жены, и подумал, что хорошо потрудился. Он сослужит свою службу – защитит Тесс от солнца.

– Да, – подтвердил Майлз. – Для шофера.

– Я не шофер, – бросил я. – Я строитель.

В больнице было много недовольных, и все кричали по-английски.

Они сердились, потому что тайские медсестры говорили только по-тайски. Сердились, потому что списки доставленных в больницу людей писали тоже по-тайски. Сердились, потому что их потери невозможно было восполнить.

В вестибюле стояла наряженная елка, под которой лежали аккуратные стопки дизайнерской одежды. Стопки постоянно росли. Казалось бы, какой толк пострадавшим от одежды известных брендов, но люди испытывали потребность что-то сделать.

Я вышел из больницы и увидел знакомое лицо – человека в полицейской форме. Я не сразу узнал в нем сержанта Сомтера: он будто внезапно стал старше.

Сомтер разговаривал с группой мужчин в деловых костюмах. Судя по виду, это были какие-то важные персоны из Бангкока – должностные лица или представители министерства здравоохранения. Они молча слушали, пока сержант что-то им объяснял. Потом чиновники расселись по автомобилям, а Сомтер надел темные очки, забрался на пассажирское сиденье полицейской машины и уехал.

– Том!

Я оглянулся и увидел Ника Казана. На нем была рубашка поло и плотные шорты цвета хаки – подходящая одежда для лондонского лета, но слишком теплая для конца декабря на Пхукете.

– Я видел вас по телевизору несколько дней назад, – сказал я. – На следующий день после того, что случилось. Думал, вы уже уехали.

– А зачем мне уезжать? Цунами – главная мировая новость. Моя девушка вернулась домой, а я решил остаться еще на недельку-другую. Редактор только «за».

Я кивнул и зашагал прочь от больницы. Ник пошел рядом со мной.

– И не надоедает вам совать нос в чужое горе? – спросил я.

– Это вроде как моя работа. А вы тут какими судьбами?

Я остановился и пристально посмотрел на него.

– Я искал мальчика, – ответил я и внезапно понял, что поиски бессмыслены. – Норвежского мальчика по имени Уле.

– Пропал без вести? Может, еще найдется. Всякое бывает. Я таких историй наслушался… Про чудом найденных детей. Про скалолазов, увидевших волну еще издали. Про дайверов, которые узнали о цунами, только когда вернулись на берег. Просто уму непостижимо. Или вот еще – говорят, все животные выжили.

– Все животные выжили? – переспросил я.

– Да.

– Посмотрите туда.

У обочины дороги был припаркован пикап, и когда стоявший рядом человек в белом респираторе отошел в сторону, стало видно, что в кузове грудой лежат мертвые собаки.