Так закончился воскресный день 10 ноября 1630 года, который с полным основанием можно назвать Днем Обманутых.

* * *

После этого дня, избавившись от забот, навязанных ему неотступными жалобами своей матери, Людовик XIII снова мог посвятить себя целиком м-ль де Отфор, которая, к счастью, не была замешана в интриге.

Зато все были удивлены ее новым увлечением, которому она отдавалась ради удовольствия короля: м-ль де Отфор стала варить варенье.

В обществе фрейлины король проводил все время сидя у печей, на которых кипело варенье, он так восторгался кухней, что однажды какому-то послу пришлось услышать, «что Его Величество не может его принять, потому что занят накалыванием ягод…».

Он любил подшутить над другими, чтобы развлечь м-ль де Отфор. «Однажды, — рассказывает Тальман де Рео, — он отрезал бороды у всех своих офицеров, оставив каждому на подбородке лишь короткий хохолок». По этому поводу кто-то тут же сочинил куплет:

Ох, бедная, бедная моя борода,

Кто поступил так с тобою, скажи?

Это дело рук короля Луи,

Тринадцатого под этим именем,

Обрившего всю челядь двора.

Песенка была оценена королем по достоинству, поскольку он и сам сочинял романсы и очень гордился, что является автором музыки ко многим балетным спектаклям. На каждом данном при дворе празднике обязательно был сольный номер, в котором исполнялись новые сочинения Его Величества…

Подобные развлечения, разумеется, очень нравились м-ль де Отфор, но очаровательная молодая особа уже начала понемногу мечтать об удовольствиях куда более впечатляющих, нежели те, которым радовался Людовик XIII, участвуя в варке варенья. Подобно королеве, она вскоре тоже стала томиться от желания, которое зимними ночами заменяло ей жаровню…

Пока король отдавался невинным забавам, Ришелье методично расправлялся со всеми, кто хотел его уничтожения [119]. Когда же перед ним остались только две королевы, он слегка растерялся. Обе они действительно были по своему положению за пределами его власти. Это означало, что по отношению к ним он должен был применить иное оружие.

Чтобы избавиться от Марии Медичи, которая особенно мешала ему, так как он боялся нового выпада с ее стороны, кардинал прибег к особой хитрости: в мае 1631 года он распустил слух, будто полиция по распоряжению Людовика XIII собирается схватить ее. Королева-мать, словно обезумевшая жирная муха, тут же умчалась из Компьени, где находилась в то время, побывала на границе с Фландрией, перебралась в Англию, оттуда в Голландию и, наконец, осела в Кельне.

Это была настоящая победа, и Ришелье потирал от удовольствия руки. Оставалась Анна Австрийская. Тут он рассчитывал заставить короля развестись с нею. Начал он с того, что пригласил к себе м-ль де Отфор.

— Надо, чтобы король, который так вас любит, знал обо всем, что делает королева, — сказал он лицемерно. — Он должен будет от этого страдать. Я подумал, что вы могли бы мне делать небольшие ежедневные отчеты…

Мари де Отфор, хотя и являлась фавориткой Людовика XIII, была покорена обаянием Анны Австрийской. Она отказала кардиналу.

Тогда кардинал подумал, что ему надо подыскать женщину-интриганку, и позволил герцогине де Шеврез, со времени дела Шале жившей в изгнании, возвратиться ко двору. Этот выбор можно считать гениальным, потому что он позволял Ришелье рассчитывать одновременно на признательность и молодой женщины, и Анны Австрийской, которая не могла не радоваться возвращению подруги.

М-м де Шеврез по приезде в Париж первым делом отправилась поблагодарить Ришелье и заверила его в своей дружбе.

— Я никогда не забуду, что вы вернули меня из изгнания, — сказала она, — и я всегда готова вам помочь, насколько это будет в моих силах.

Она сдержала свое слово. Прошло совсем немного времени, и ей удалось разрушить союз одного из своих любовников, герцога Лотарингского, с Австрийским домом и заставить его подписать альянс с Францией.

Теперь уже Ришелье явился ее благодарить. Она приняла его с большой теплотой, была так обходительна, что он наивно подумал, не влюблена ли она в него, и был этим смущен.

М-м де Шеврез, я уже об этом говорил, была совершенно восхитительной блондинкой с голубыми глазами, начисто лишенной нравственности, которая большую часть своего времени проводила в занятиях любовью со всеми мужчинами, которые ей нравились.

О ней рассказывали умопомрачительные истории. «Мне говорили, — пишет Тальман де Рео, — что однажды, в какой-то праздник, она переоделась в крестьянку и отправилась одна погулять по лугам. Уж не знаю, какой празднично разодетый трудяга ей встретился. Ради смеха она остановилась поболтать с ним, делая вид, что он ей нравится. А этот мужлан, понятия не имевший о тонком обхождении, грубо повалил ее, она же отнеслась к этому так, будто с ней никогда ничего другого и не случалось».

Эта грубая сцена происходила на глазах у нескольких свидетелей, и автор «Маленьких историй» добавляет, что кто-то из наблюдавших крикнул: «Ох, ну и красотка, хотел бы я ее как следует!..» На что она, расхохотавшись, ответила: «Вот люди, которые любят, чтобы „•работа“ была доведена до конца…»

Говорят, что в постели ее искусство свидетельствовало о темпераменте такого воображения и такого благородства, что Ришелье решил сам проверить обоснованность этой лестной репутации.

Желая стать любовником молодой женщины, кардинал рассчитывал получить не только наслаждение — он надеялся найти средство ощутимо вредить королеве.

М-м де Шеврез и Анна Австрийская и вправду возобновили свои прежние игры в компании молодых распутников, так что даже Гастон Орлеанский стал надеяться, что его вызовут из ссылки, «чтобы предоставить королеве больше возможностей для приобретения наследника…». Подруги проводили время в веселье, танцах, праздниках и обожали друг друга.

И только один человек, способный принести м-м де Шеврез максимальное удовлетворение, имел достаточно власти, чтобы разъединить обеих приятельниц. Кардинал совершенно искренне полагал, что этим человеком является он, и усердно ухаживал за красавицей.

Однако он заблуждался. Несмотря на весь свой талант государственного деятеля, первый министр не мог тягаться с такой женщиной. Она разгадала его намерения и в полном согласии с королевой тут же организовала хитро задуманный заговор с целью свалить кардинала.

Зная, что Шатонеф, хранитель печати, влюблен в нее, очаровательная бестия возбудила в нем ревность, сообщив, что Ришелье преследует ее своими предложениями. Почтенный человек внешне никак не реагировал. В душе его, правда, загорелся чистый огонек ненависти к кардиналу, которому он, однако, был всем обязан».

— Пока он будет оставаться на посту первого министра, — нашептывала м-м де Шеврез, — я всегда буду ждать от него какой-нибудь пакости.

Шатонеф понял и поклялся, что готов поднять народ и вынудить Ришелье к окончательному бегству. Такой порыв, безусловно, нуждался в некотором поощрении: маленькая герцогиня взяла перо и написала ему письмо:

«Друг мой,

Я верю, что вы принадлежите только мне. Обещаю, что буду вечно относиться к вам как к моему самому близкому; и даже если вся земля отвернется от вас, я все равно буду всю жизнь достойно вас чтить; если вы действительно любите меня так, как говорили, у вас есть основание быть довольным своей участью, потому что никакие силы на земле не заставят меня изменить мою решимость».

Этого было более чем достаточно, чтобы взбудоражить бедного хранителя печати, и с этого момента он все ночи проводил на тайных сборищах вместе с друзьями Гастона Орлеанского.

А Ришелье тем временем все больше и больше влюблялся в м-м де Шеврез. «Он пылал к ней, — пишет Луи Батифоль, — такой же страстью, какую она когда-то встретила в сердце Холланда». Однажды утром он явился к ней с визитом так рано, что застал ее в постели. Забыв о своем обычном достоинстве, он устремился к ней и попытался забраться к ней под простыни. М-м де Шеврез пришлось пригрозить скандалом, чтобы избавиться от него [120].

Уже к вечеру слуги повсюду разболтали об этом инциденте, и в отеле Рамбуйе только и было разговору, что о неблаговидном поведении кардинала. Салон светских жеманниц был именно тем самым местом, куда стекались все столичные сплетни и где информация с оттенком непристойности пользовалась неизменно большим успехом. Новой сплетней воспользовались, чтобы припомнить все недостатки семьи Ришелье, и все очень позабавились, когда кто-то рассказал, что его брат, лионский кардинал, в припадке безумия был заперт в келье картезианцами Гренобля, а его сестра, маркиза де Брезе, «верила в то, что у нее зад стеклянный, и не вылезала из постели из боязни разбить его» [121].

Знал ли кардинал, что его бесценная графиня на-

Отфор еще энергичнее потрудиться в этом направлении весной, вернуться к этой проблеме в последующие дни и в конце концов совсем «умучить» его, по выражению м-м де Мотвиль. Впрочем, все атаки оказались тщетными, поскольку король весьма усердно защищал свою добродетель.

Именно тогда он сказал одному из своих друзей:

— Женщины интересуют меня лишь частично, от головы до пояса!

— Если так, — возразил ему кто-то, — им следует носить пояс на коленях!

Шутку эту иначе как легкомысленной не назовешь. Она очень не понравилась Людовику XIII, и он целый месяц выказывал неприязнь к дворянину, который пошутил.

Вскоре наскоки фаворитки сделались такими яростными, что король, наконец, устал. Ему не нравилось, что приходится защищаться от посягательств женщины, и он попросил Марию вести себя по отношению к нему более сдержанно.

Кардиналу немедленно сообщили об этом разладе, а так как он ненавидел м-ль де Отфор с тех самых пор, когда она отказалась действовать против королевы, он посчитал, что наступил момент отомстить ей: он познакомил короля с очень худенькой юной брюнеткой, которую звали Луиза де Лафайет.

У этой девицы было одно качество, сразу же покорившее Людовика XIII: она пела.

На другой же день он увлек ее в свой кабинет и попросил исполнить несколько старинных песен. Она повиновалась, краснея, и в течение двух часов очаровывала его своим пением. Однако он не сказал ей ни одного нежного слова. Делать это он опасался, потому что находил Луизу слишком элегантной. Девушка действительно одевалась изысканно и следовала всем экстравагантностям моды. Впрочем, кто знает, была ли мода экстравагантной весной 1635 года! Женщины носили нежные и настолько необыкновенные цвета, что портнихам приходилось изобретать слова для их обозначения. Были платя цвета сухих листьев, брюха косули, живота монашки, печальной подруги, летне-серого, цвета селадона, астреи, расцарапанного лица, крыснно-серого, вянущего цветка, цвета первой зелени, бурой зелени, веселенького зеленого, морской волны, луговой зелени, гусиного помета, цвета зари, умирающей обезьяны, веселой вдовы, утраченного времени, серного пламени, несварения, обозленной обезьяны, мартышкиного риса, воскресшего покойника, больного испанца, умирающего испанца, цвета поцелуй-мея-моя-крошка, цвета смертного греха, хрустального, копченой говядины, обычного окорока, любовных желаний, каминного скребка и т. д.

Глядя на м-ль де Лафайет, одетую в элегантный туалет цвета мартышкиного риса или расцарапанного лица, король начинал беспокоиться, потому что кокетство казалось ему приглашением к распутству.

Но очень скоро он перестал волноваться: эта девушка, несмотря на свое пристрастие к дорогим украшениям, была так же чиста, как и он. Грех вызывал у нее ужас, и сердце ее леденело при мысли о тех сближения, к которым обычно стремятся влюбленные.

Рядом с нею Людовик XIII вновь обрел хорошее расположение духа и зажил без страха. Иногда он приглашал ее отправиться с ним на прогулку в окрестные рощи — даже в самые отдаленные, — зная, что она никогда не попытается его изнасиловать. Кончилось же все тем, что он влюбился в эту женщину, так хорошо его понимающую, и уже не заговаривал о м-ль де Отфор. Поэтому бедняжка, по-прежнему страдавшая от весеннего брожения в крови, покинула двор и перенесла жар своей души в провинцию.

А Ришелье снова потирал руки от удовольствия. Как покровитель м-ль де Лафайет он надеялся, что сможет воспользоваться ее услугами, чтобы узнать о тайных махинациях королевы. Пригласив к себе девушку, он обратился к ней с теми же словами, что и к м-ль де Отфор, но и успеха добился не больше, чем с той. При первых же словах новая фаворитка резко оборвала его:

— Вы никогда ничего не узнаете от меня, — сказала она сухо и вышла из комнаты, оставив кардинала с ощущением крайнего разочарования и вновь закипавшей. волны ненависти.

Он тут же стал искать возможность отомстить и использовал для этого малодостойный способ: однажды, во время бала, данного в Сен-Жермене, он попросил нескольких молодых дам из числа своих приятельниц выдавить лимонный сок на паркет в том месте, где танцевала Луиза. Все сразу подумали, что она сделала пипи, и разразился большой скандал.