– Не понимаю.

– Как я уже сказала, мы все объясним вам завтра. Я могу воспользоваться своим пребыванием в Роузмонте, чтобы выяснить, кто хочет навредить капитану Куперу.

Золотистые брови Луизы сошлись на переносице.

– Чарлз, мне казалось, что вы считаете, будто отравление грибами вышло случайно.

– Возможно, но как быть с блохами?

– Блохи?

– Не беспокойтесь. Они почти все сдохли. Но кто-то напустил их в ящик с нижним бельем.

– Что? Когда?

– Не могу сказать точно. Вы же знаете, Луиза, что я не ношу белье.

Как он, однако, нескромен. Луиза покраснела, но нисколько не смутилась перед миссис Ивенсонг.

– Вы отлично поладили, – промурлыкала та.

– Просто прекрасно, – согласилась Луиза. – О боже! Вы не знаете, не напустили ли блох и в мой ящик с бельем? Кэтлин упадет в обморок.

– Уверен, она бы давно заметила. Думаю, кто-то вошел в мою комнату вчера, когда я был у вас, или сегодня утром, когда мы уехали в церковь.

– Мне лучше разыскать Кэтлин. Миссис Ивенсонг, вы позволите?

– Разумеется, моя дорогая. Мне тем временем пора самой осмотреть Роузмонт. А вы, молодые люди, с пользой проведете остаток дня.

– Пойдемте погуляем в саду, Чарлз. Если вы в состоянии.

Чарлз был в состоянии провернуть любую затею, если в ней участвовала Луиза Стрэттон.


Глава 34


Небо было серое, как дым. Приближались сумерки, но Луиза не спешила вернуться в дом, чтобы одеться к обеду. Она хотела дать время целому эскадрону горничных, которые перевернули вверх дном их с Чарлзом комнаты в поисках шестиногих тварей.

Однако тревожилась она вовсе не из-за шестиногих. Кто же тот двуногий негодяй, предпринявший последнее нападение на Чарлза?

Будь Хью двенадцатилетним мальчишкой, он был бы идеальным кандидатом. Но никто не видел Хью, ни разу за целый день. Кроме того, блохи – это слишком глупо даже для Хью.

Робертсон с Кэтлин сгорают со стыда, и поделом. Они начали все это в напрасной тревоге за добродетель Луизы. Будто открыли ящик Пандоры – что приключится с беднягой Чарлзом в следующий раз?

Но он не казался несчастным, с улыбкой ценителя разглядывая одну из дедушкиных горгулий. Горгулья охраняла круглую клумбу со старыми розовыми кустами – алыми, бордовыми и белыми, которые теперь казались нагромождением сухих стеблей и острых шипов. Эта горгулья, или гротеск, если выразиться точнее, ростом была почти с Чарлза, с рогами, копытами и раздвоенным языком. Она отличалась особенным безобразием, и Луиза любила ее больше прочих.

– Как зовут этого уродца? – спросил Чарлз.

– Ягненочек.

– Нет, правда!

– Это Ягненочек. Он выглядит устрашающе, поэтому я придумала ему такое имя, чтобы утешить его. Мне всегда казалось, что внутри этого гранита спрятано доброе сердце. И он такой печальный, потому что о нем судят по внешности.

– Внешность бывает обманчива, – согласился Чарлз. – Я, например, был ослеплен вашей, но думал, что вы…

– Просто глупая светская девица, – закончила она. – Да, я помню.

– Не верится, что это было всего несколько дней назад.

Взяв ее за руку, он пошел по дорожке, вымощенной бутовым камнем, которая шла через весь сад. Луиза жалела, что Чарлз не видит сада во всей красе – он был исполнен любовного очарования, когда цвели розы. Хотелось ли ей любви Чарлза? Да, хотелось.

Она была почти готова принять его брачное предложение. Надежный, основательный человек, на которого она могла бы положиться. Он смеялся вместе с ней, а не над ней. Когда она была с ним, ей не нужно было выдумывать ни Максимилиана Норвича, ни кого-нибудь еще. Чарлза было достаточно, и она чувствовала себя «достаточно», не прибегая к привычным фантазиям.

– Вам холодно, Луиза? Становится темно.

Она сжала его руку.

– Все хорошо. Меня согреваете вы.

– Давайте вернемся, и вы накинете что-нибудь теплое. Почему вы не надели вашу шубку? Сегодня ночью вполне чувствуется, что уже декабрь.

– Мне почему-то кажется, что носить ее – не очень хорошо. Потребовалось убить столько милых беленьких зверьков, сшить их шкурки только для того, чтобы прикрыть мое тело.

– Значит, за ужином вы не станете есть жаркое из ягненка? – поддразнил Чарлз.

– Это не совсем одно и то же. Горностая не едят – это все равно что пообедать крысой.

– Я слышал, что крыса по вкусу напоминает цыпленка.

– Чарлз!

– Тем не менее, заключенные в тюрьме очень радуются, если удается поймать крысу. Бурские женщины… – Внезапно на его лицо легла тень, более глубокая, нежели спускающиеся на сад сумерки.

Они шли в неловком молчании, лишь камушки летели из-под ног да чайки кричали над неспокойным морем. Что сказать, чтобы успокоить его?

– Вы никогда не забудете.

Чарлз и не взглянул на нее.

– Разве я могу?

– Не можете. Да и не следует. Вот что вы можете сделать – опубликовать ваши дневники, чтобы узнали другие люди, чтобы не допустить повторения этого. Я смогу вам помочь. Найду издателя. Если понадобится, заплачу за то, чтобы их напечатали.

Отдернув руку, он сел на кованую скамью.

– Луиза, я не хочу портить то, что у нас есть. Я боюсь, что прошлое оживет, если я снова прочту их. Тогда погибнет то счастье, которое переполняет меня сейчас. Первое настоящее счастье моей жизни! Правда. Ощущение вины не покинет меня никогда. Но когда я с вами, оно… оно не такое острое.

– Но разве не вы говорили, что мы не можем позволить ошибкам прошлого диктовать нам, кем быть в настоящем?

Может, Луиза не в точности повторила слова Чарлза. Но, по крайней мере, это был урок, который она усвоила, пока была с ним.

– Я кажусь себе гораздо мудрее, чем я есть на самом деле.

Луиза села на скамью рядом с ним.

– Мы можем попытаться набраться мудрости вместе. Для тети Грейс я всегда останусь лишь шальной девицей, которой когда-то была. И право же, я заслуживаю ее порицания. Я шла напролом, наперекор всем правилам. И смотрите, куда меня это привело!

– Эй, погодите-ка. Вы со мной, в вечернем саду, и волны бьются о берег. Я хочу сказать – не так уж все и плохо.

– Именно. Каждый ложный шаг вел меня к вам.

– О, Луиза! – Он обнял ладонями ее лицо. – Я люблю вас.

Его поцелуй был лучшим тому доказательством, полный страстного желания и надежды. Если бы Луиза вышла за него, она заставила бы его целоваться так каждый вечер, каждое утро и каждый час в промежутке между рассветом и сумерками.

«Я люблю вас». Никто не говорил ей таких слов – не говорил искренне! Разве что ее родители, так давно, что она уже не помнила.

На миг Луиза забыла обо всем. Весь мир исчез. Остались только его настойчивый язык, его уверенное прикосновение. Луиза испытывала куда больше, нежели простое желание отдать ему свое тело. Хотя эта мысль мелькала на краю ее сознания. Но разве можно воплотить ее в действительность, если скамейка прекрасно просматривалась из окон? Луизе хотелось посвятить себя этому человеку, телом и душой. И она поняла – он только что подсказал ей слова, чтобы это сделать.

Это означало, что ей придется прервать поцелуй, чего она сделать никак не могла. У нее будет еще время, чтобы сказать о своих чувствах. Все время в мире. А прямо сейчас она будет целовать Чарлза так, будто от этого зависит ее жизнь.

У поцелуя были жесткие края и расплывчатые контуры, так что она никак не могла угадать, куда он заведет ее дальше. Он держал в напряжении – нет, успокаивал. Сладкий и такой чувственный, что Луиза невольно принялась расстегивать пуговицы его брюк. Накрыв ладонью ее руку, он прижал ее к возбужденному члену. Это было некое волшебство – то, что они делали друг с другом, потому что она была вся влажная под покровом кружевных панталончиков. Скорее бы пролетели эти часы, чтобы остаться наедине в постели.

Однако предстояло сначала выдержать семейный обед да развлечь миссис Ивенсонг. Луиза с величайшим сожалением отодвинулась от Чарлза и вернула на место его наглазную повязку. Его здоровый глаз был синим, как полуночное небо. Она даже задрожала – такое глубокое, первобытное желание светилось в его взгляде.

– Луиза. – Он произнес ее имя с таким благоговением, что захватило дух. И ей сразу стало тепло. Как будто поцелуи покрывали ее с головы до пят.

– Я люблю вас, Чарлз. Я выйду за вас замуж.

На его лице промелькнули удивление, радость – и страх. Он поцеловал се снова, на сей раз так нежно, что Луиза чуть не расплакалась. Его большой палец погладил ее ресницы, и она поняла, что все-таки плачет, совсем чуть-чуть. Никогда в жизни она не была так счастлива, даже тогда, когда сбежала из Роузмонта.

– Клянусь, вы не пожалеете.

– Но пожалеть можете вы, – возразила она с нервным смешком. – Я – девушка бедовая.

– Со мной тоже беды не оберешься. Когда мы сможем пожениться?

– О-о господи! Мое семейство думает, что мы уже женаты. Полагаю, придется куда-нибудь сбежать. Получить особое разрешение. Но, черт возьми, сейчас время предрождественского покаяния. Ни один священник не согласиться нас обвенчать.

– Значит, – улыбаясь, заключил Чарлз, – нам придется продолжать жить во грехе. И греха будет много.

Луиза дружески хлопнула его по плечу.

– Вы испорчены до мозга костей.

– Мне это говорили. Как насчет регистрационного бюро? Или вы всегда были привержены идее церковного брака?

– Вам прекрасно известно, что я вообще никогда не собиралась выходить замуж. Мое сердце не знало, на чем успокоится.

– Пока вы не встретили меня.

– Вас, кажется, начинает распирать от самодовольства, Чарлз. Пожалуй, я могу передумать.

Чарлз прижал ее руку к своему сердцу.

– Вы не можете быть такой жестокой.

Действительно, не может. Жизнь с Чарлзом обещала быть интересной. Луиза и понятия не имела, что значит быть примерной женой. Но у нее было подозрение, что Чарлз и не хочет, чтобы она была особенно «примерной».

Тем не менее, она не могла представить, как Чарлз будет справляться с хрупкой раззолоченной французской мебелью в Роузмонте. Им придется все продать. Тетя Грейс будет выть и стенать…

– Почему вы хмуритесь? Ведь вам положено быть на седьмом небе от счастья, – укорил ее Чарлз.

– Я счастлива. Просто я начинаю думать как хозяйка дома.

– Что ж, тогда прекратите. Мне больше нравится, когда вы улыбаетесь.

Луиза подарила ему улыбку. Это вышло само собой, стоило только взглянуть в его прекрасное лицо. Он был куда красивее, чем Максимилиан Норвич, которому, выходит, теперь незачем умирать.

– О господи!

– Опять?

– Что мы скажем моим родным насчет вашего имени после того, как поженимся по-настоящему? Вы не можете всю оставшуюся жизнь жить под чужим именем.

Чарлз откинулся на спинку скамьи, по-прежнему не выпуская ее руки.

– Моя дорогая, скажите им, что это была мистификация. Что они были с вами так жестоки, что вам пришлось придумать Макса, чтобы поставить их на место. Вы должны быть с ними честны.

Луиза проглотила комок в горле, представив, в какой ярости будет Грейс.

– Думаю, нам сначала нужно пожениться. Тогда тетя не сможет отправить меня в приют для умалишенных. Вы не дадите.

– А мог бы. Если вы меня вынудите.

– Чарлз! – Луиза не ошибалась насчет этого призывного, жаркого взгляда, который он ей подарил. Ясно, что именно ей следует делать – и она сделает это с превеликой охотой, – чтобы держать его на своей стороне.

– Давайте тревожиться из-за этого тогда, когда придет время. Лулу, у вас мурашки на коже. Идемте в дом и посмотрим, не остались ли в наших комнатах какие-нибудь докучные вредители. Кроме Кэтлин, разумеется.

Она не стала возражать даже против того, чтобы он звал ее Лулу и впредь. Что с ней такое?

– Я передам, как вы ее назвали.

– Сделайте одолжение. Ужасно хочется посмотреть, сдержит ли она обещание не бить меня больше по голове. – Он обнял ее и поднял со скамьи.

Уже совсем стемнело. Из окон первого этажа Роузмонта струился ослепительный свет, отбрасывая очертания ярких треугольников на серо-зеленую траву. Луиза видела, как слуги накрывают столы к ужину. В центре суеты стоял Гриффит, следя за тем, чтобы все было идеально. Как правило, к воскресному ужину накрывали поскромнее, но это не означало, что серебряные приборы оставались в своих бархатных гнездах.