Джулиана Грей - В объятиях принцессы

– Понимаю, – прошептала Луиза.

– Я никогда не рассказывал об этом ни одной живой душе, – признался граф.

– Не сомневаюсь. Тут нечем гордиться. Но по крайней мере это доказывает твою способность иметь детей.

– Мое признание тебя не ужасает?

– С какой стати? Мой собственный отец был известен тем, что плодил ублюдков направо и налево. Услышав твои слова об осторожности, он был бы изумлен. Он считал себя отцом своего народа в самом буквальном смысле.

Несколько мгновений Сомертон молчал, потрясенно взирая на собеседницу.

А потом захохотал. Голова сразу наполнилась болью, но он продолжал смеяться, потому что ему было весело. Веселье шло откуда-то изнутри… из живота прямо в сердце.

– Но ты все равно его любила, – проговорил он, вытирая слезы.

– Конечно, я его любила. – Луиза тоже улыбнулась, снисходительно глядя на графа. – Проблема заключается в том, что он не сумел получить наследника ни от одной из своих законных жен. После того как родились мы – три сестры, – ни одна из его жен не сумела доносить ребенка. Это стоило им жизни.

– Сколько у тебя было мачех?

– Три. Когда умерла последняя, отец сдался. Он изменил закон, чтобы перворожденная дочь могла стать наследницей трона. Вскоре после этого меня выдали замуж за бедного Петера. У меня был муж, а значит, вскоре должен был появиться наследник. Мы надеялись, что это примирит людей с мыслью о женщине-правительнице.

Сомертон нахмурился:

– Понятно.

Повисло молчание. Обоим надо было обдумать услышанное. Сомертону неожиданно захотелось натянуть одеяло на голову, спрятаться под ним. Только было уже слишком поздно.

Возможно, с Маркемом все и всегда было слишком поздно.

Луиза собралась с мыслями.

– Ты подумаешь о моем предложении? Я понимаю, что прошу слишком многого, но ты же обещал вернуть мне трон. Твои сила и ум – ключевые моменты, да и весь проект поможет тебе отвлечься, учитывая последние события.

– Как это мило с твоей стороны… Но что заставляет тебя думать, что я хочу снова связать себя узами брака?

Луиза кашлянула.

– В положении моего супруга есть и положительные моменты.

– Правда? – Граф нарочито уставился на верхнюю пуговицу ее рубашки.

Луиза встала и отошла к окну.

– Я не жду ответа немедленно. Понимаю, это все так неожиданно. Но осталось слишком мало времени. Ты, конечно, можешь взять несколько дней на обдумывание. Но до конца недели я должна знать твое решение, чтобы начать составлять план.

– План?

– Олимпия надеется нанести удар в конце августа. – Она слегка отодвинула штору и выглянула в сад.

Конец августа.

– Это глупо, – буркнул Сомертон. – Тебе прекрасно известно, кто я.

– Да. Именно поэтому я делаю тебе предложение. – Голос Луизы звучал холодно, деловито. – Кроме того, у меня нет времени искать другого кандидата.

Сомертон не сводил глаз с Луизы. Она стояла у окна, спиной к нему. Мужская одежда подчеркивала ее округлые бедра и соблазнительные ягодицы, что было слишком большим искушением для мужчины, прикованного к постели и с повредившимися мозгами. Да еще солнце делало ее белую рубашку почти прозрачной.

Проклятие. Он почувствовал сильную эрекцию. Его фаллос зашевелился и заметно приподнял простыню. И это сейчас, когда ему необходимо мыслить рационально.

Может быть, он ее неправильно расслышал? Или не понял? Жениться на принцессе. Стать консортом. Защищать ее от всех угроз. Дать ей ребенка, который когда-нибудь станет абсолютным правителем маленького германского княжества.

У Сомертона голова пошла кругом. Боже, он ведь даже еще не развелся.

А с другой стороны, был ли он женат? По-настоящему, а не формально? Его жена – его бывшая жена – определенно не станет терять времени и, получив развод, сразу выскочит замуж за его счастливого соперника.

Брак. Брак с Маркемом… с Луизой, необыкновенной женщиной, в сердце которой нет другого мужчины. Как это будет? Ну по крайней мере она будет спать в его постели, желающая и желанная, теплая, открытая, возможно, даже страстная. Да, по меньшей мере он получит возможность заниматься любовью так часто, как захочет. С ней. С Маркемом. Его Маркемом. Его собственным Маркемом, предлагающим связать себя с ним до конца дней своих.

Маркем… Луиза будет с ним рядом. В его постели. И никогда его не покинет.

Сомертон снова ощутил эрекцию. Его фаллос явно желал обойтись без брачных формальностей.

Мрачное отчаяние, поселившееся в душе, как-то съежилось и, кажется, немного отступило.

Он привык к потрясениям, напомнил себе Сомертон. Чем быстрее человек приспосабливается к новым обстоятельствам, тем у него больше шансов выжить.

– Ваше высочество?

Луиза вздрогнула и обернулась.

– Я даю обещание обдумать ваше предложение самым серьезным образом. А теперь, пожалуйста, задерните эти проклятые шторы, пока у меня не взорвалась голова.

Они поженились в четверг в маленькой средневековой церквушке во Фьезоле. Герцог Олимпия лично привез из Флоренции англиканского священника на упрямом муле. Был последний день июля, в воздухе пахло созревающими фруктами.

– Это законно? – спросил Сомертон у Олимпии, когда они вышли из полумрака церквушки на ослепительное тосканское солнце. Луиза, одетая в простое бледно-желтое платье и держащая в руке букет желтых роз из садов Палаццо Анджелини, разговаривала на беглом итальянском с женой ризничего.

Олимпия снял шляпу, вытер лоб белым носовым платком и злобно покосился на палящее солнце.

– О, теперь вы женаты! Обратной дороги нет. Я больше не стану пробивать в суде лорда-канцлера бумаги о разводе. В случае чего, я тебя просто убью, дорогой племянничек. Это быстрое и эффективное решение сэкономит мне кучу времени и сил.

Сомертон не сводил глаз с невесты, стоящей у двери церкви. Солнце превратило ее короткие каштановые волосы в пламя. Она, казалось, тщательно избегала всяческих контактов с ним. Даже перед алтарем, повторяя клятву, она не смотрела ему в глаза. Строго говоря, она дала клятву верности священнику.

– Я имею в виду ее статус правительницы Хольштайна. Она может выйти замуж за разведенного мужчину?

Герцог пожал плечами:

– Закона, запрещающего это, нет. Думаю, такая проблема попросту раньше не возникала. Но ты имей в виду, законы пишут сами правители. Тебе понравится править, Сомертон, я в этом не сомневаюсь. Представь себе, нет шумного парламента, досадных конституционных ограничений. Всего лишь своего рода узы первобытного доверия между правителем и его народом.

– Но кому тогда пришло в голову менять такое эффективное устройство? – спросил Сомертон, качая головой.

– Я тоже не понимаю. – Олимпия нахлобучил шляпу и повернулся к племяннице: – Дорогие, мне пора. Дела и все такое. Желаю вам приятного медового месяца. Я пошлю за вами, когда придет время.

– Но, дядя, разве ты не останешься?

– Остаться? Зачем? – Он испуганно взглянул сначала на племянницу, потом на ее новоиспеченного супруга. – Уверяю вас, я буду только мешать. Всегда старался держаться подальше от молодоженов.

– Правильная политика, – одобрительно кивнул Сомертон. – Я тоже всегда ее придерживался.

– Но не в этом случае. – Олимпия многозначительно кашлянул.

Сомертон посмотрел на Луизу. Она отвела глаза.

– Ну, ладно, давайте прощаться. – Олимпия взял племянницу за плечи и расцеловал в обе щеки. – Желаю счастья, дорогая. Твой муж – беспокойный индивид, умный, проницательный, временами порочный…

– Совсем как один мой знакомый дядя.

– Но я верю, что он станет для тебя хорошим мужем. – Вздохнув, он обратился к Сомертону: – Что касается тебя, племянничек, я рад, что топор войны наконец зарыт. – И герцог протянул Сомертону руку.

– Я тоже, дорогой дядя. – Голос графа был полон иронии.

Лапища Олимпии схватила тоже далеко не маленькую руку графа. Герцог притянул молодожена к себе и прошептал на ухо:

– Помни, что я сказал о смерти и разводах, мой мальчик. Несчастные случаи происходят сплошь и рядом, и их очень легко организовать. – Герцог выпустил руку Сомертона и дружески похлопал его по плечу: – Обращайся с ней хорошо.

Граф в ответ хлопнул Олимпию по плечу не менее дружески, едва не свалив его на землю.

– Счастливого пути, дорогой дядя.

Луиза стояла рядом с Сомертоном, пока Олимпия забирался в экипаж и потом долго махал им рукой из окна.

– Что он сказал тебе?

– Когда?

– Когда вы пожимали друг другу руки.

– Всякую чепуху, о которой обычно говорят молодоженам. – Он протянул жене руку: – Пойдем?

Она скованно улыбнулась – Маркем улыбался совсем не так – и доверчиво дала ему руку. Эта улыбка, ощущение шелковистой мягкости ее кожи слегка поколебали юмористический настрой Сомертона. Он нахмурился. Этот брак – соглашение цивилизованных людей, заключенное ради взаимной выгоды и производства на свет нового поколения правителей Хольштайна, а вовсе не дань безумной страсти.

Если бы только простая желтая ткань свадебного платья не подчеркивала так соблазнительно округлые груди его новой жены. Если бы ее хрупкая изящная фигурка не являлась для него непреодолимым искушением.

Улыбка Луизы исчезла.

– Жена ризничего сказала, что проводит нас в коттедж.

Это была идея Олимпии: покинуть Палаццо Анджелини – большую виллу, расположенную на главной дороге во Флоренцию, – и укрыться в скромном коттедже недалеко от Фьезоле, где спокойно дожидаться сигнала к началу действий против заговорщиков. Сомертон, которого все еще мучили головные боли и одолевала слабость после двухнедельного пребывания в постели, согласился с тем, что величественное итальянское палаццо – не слишком удачное место для скрывающейся принцессы, тем более что она отказалась от мужского обличья, чтобы выйти замуж за английского аристократа. Силы еще не вернулись к нему, и он не желал подвергать Луизу риску внезапного нападения.

– Это будет своего рода медовый месяц, – сказал Олимпия накануне вечером, когда они беседовали за стаканом шерри. Герцог появился как раз накануне свадьбы.

– Это не медовый месяц, – возразил граф, – а брак по расчету.

Олимпия вперил в собеседника взгляд своих пронзительных синих глаз.

– Да, но все же это брак.

Да, брак.

Сомертон покосился на жену, которая молча шла рядом с ним за синьорой Скотто по пыльной дорожке мимо кипарисов и виноградников, вилл и коттеджей, залитых ярким солнцем тосканского лета. У графа на солнце опять разболелась голова. Зато Луиза выглядела юной и свежей. Она шла, чуть приподняв юбки и глядя прямо перед собой. Подбородок был упрямо вздернут, а щеки слегка порозовели.

Что еще говорил Олимпия насчет брака? Сомертон потер лоб. Ах да! Ты можешь быть ей мужем или нет. Выбор за тобой.

– Мы пришли, – сказала супруга ризничего, свернув с дорожки к маленькому домику, уютно утроившемуся в густой тени кипарисов. Черепичная крыша казалась огненно-красной на фоне бездонной синевы неба.

Сомертон нахмурился:

– Он же совсем маленький.

– Ничего, все в порядке, – торопливо сказала Луиза, взяла женщину за руку и спросила ее по-итальянски, есть ли в доме еда.

Сомертон распахнул дверь и застыл на пороге.

– Проклятый Олимпия, – пробормотал он.

В домике была только одна комната. В центре одной стены располагался очаг, рядом была сложена кухонная утварь. Здесь же находился стол, возле которого примостились два плетеных стула. У противоположной стены была поставлена кровать, не слишком широкая, покрытая веселым голубым покрывалом, поверх которого лежали две взбитые подушки.

И все.

Нет, не совсем все. На столе Сомертон увидел бутылку вина и два чистых стакана, а под ними – листок бумаги. Сомертон подошел и взял записку.

«С наилучшими пожеланиями счастливым новобрачным. Олимпия».

Ублюдок.

Ее муж пребывал в дурном расположении духа.

Что ж, она не могла его за это винить. Если говорить честно, ему не дали выбора. Не прошло и пяти дней с тех пор, как он избавился от кошмара предыдущего брака, как уже оказался связанным с новой женой и совершенно иной жизнью.

Сомертон взял стакан и залпом выпил вино, не глядя на жену. Они только что пообедали хлебом, сыром и яблоками – в буфете оказалось много еды. На улице за жизнерадостными красными занавесками небо уже побледнело, готовясь к закату. Лицо графа казалось высеченным из камня.

Очевидно, его отнюдь не радует предстоящая первая брачная ночь.

Луиза допила вино, призвала на помощь всю свою храбрость и тихо заговорила:

– Думаю, я должна прояснить некоторые моменты, прежде чем мы… продолжим.

Наконец супруг соизволил взглянуть на нее. Его физиономия показалась ей свирепой.

– Слушаю, дорогая.

– Я понимаю, что наш брак не стал для тебя желанным.